Страница 54 из 68
Отчалив от места стоянки поутру, я сразу же понял, что что-то не так. Оба двигателя завелись нормально, но сцепления правого мотора с винтом как будто не было. При увеличении газа тахометр показывал рост оборотов, но скорость судна при этом не возрастала. При осмотре изнутри мы смогли установить, что гидравлический привод от двигателя к валу в порядке, и мы предположили, что сам винт проворачивается на валу. Мы двинулись на север на одном двигателе.
И только пришвартовавшись у пирса в Кайл-оф-Лохалше, мы обнаружили что правого винта нет вообще. Видимо серьезные испытания во время продолжительного шторма, постоянная качка на высокой волне на якорной стоянке выявили недоработку того, кто крепил винт, и теперь он лежал на глубине в несколько метров под якорным буем. (Сразу по возвращении мы бросились искать дорогой резиновый костюм аквалангиста, который имелся в Камусфеарне для таких случаев. Но его там уже не было, он исчез как и многое другое, и несмотря на длительное расследование со стороны полиции его так и не нашли.)
Итак, к вечеру мы возвращались из Кайла на одном двигателе. Он развивал скорость в одиннадцать или двенадцать узлов, чего однако было достаточно, чтобы преодолеть течение на север в проливе Кайлирии. Мы миновали Гленелг и в миле -другой к северу от якорной стоянки "Полярной звезды" неподалёку от громадных утесов мы увидели, как макрель "резвится" на поверхности. Такое бывает, когда громадные стаи макрели загоняют свою добычу, то ли собственную мелочь, то ли другие виды, которые здесь называют "грязь", в мешок до абсолютного предела, так что охота происходит чуть ли не над водой. В результате у зрителя возникает впечатление перемежающихся движущихся фонтанчиков белых струй, часто радужных.
Для тех, у кого рыба основной продукт питания, это вызывает неодолимый непроизвольный азарт.
Это было первое свидетельство, что макрель здесь еще водится. Она появляется в июне или начале июля, а уходит вместе с туристами, смотря по погоде, в начале или конце сентября. Помимо голов и хвостов осетровых, не говоря уж об основном корме из угрей, макрель - любимая пища выдр, а раз уж она все ещё здесь и я так много потратил на морозильные камеры, то я, естественно, не стал упускать такую возможность.
У нас на борту было два перемета (тридцать метров лески с двадцатью крючками на кетгуте и манками из крашеных куриных перьев), и мы взялись за работу, чтобы выловить как можно больше макрели из этого косяка. Возможно, это последний улов в сезоне, так что наши морозилки будут полными на зиму.
В результате через двадцать минут у нас оказался баснословный улов. Бывали минуты, когда мы упускали косяк из виду, но всегда снова находили его, внимательно разглядывая акваторию, и раз за разом вытаскивали бешено вращающийся перемет, на котором было от десяти до девятнадцати (это рекорд Алана и, полагаю, Камусфеарны) болтающихся и трепещущих рыбин, синие и лазурные полосы которых вызвали у меня в памяти детство в Галлоуэе, где мы ловили эту же рыбу на один крючок, и если за день вылавливали штук тридцать, то считали это удачей. Теперь же мы брали штук тридцать макрели за минуту, и к концу рыбалки, когда окончательно потеряли косяк, у нас было более центнера рыбы.
Мы снова отправились на одном двигателе к стоянке "Полярной звезды" в миле оттуда. На полпути мы наткнулись на буревестника-глупыша, сидевшего на спокойной воде, и вроде бы не способного взлететь. Он неуклюже отплыл в сторону с нашего курса, но стать на крыло не смог. Я сказал Алану, что надо помочь бедняге, и он отправился за ним на надувной лодке, а я остался в сторонке на "Полярной звезде". В конечном итоге, все обернулось довольно забавно. Как бы близко Алан не подплывал к буревестнику, птице удавалось развернуться быстрее лодки, и мне пришлось выслушать богатый запас ругательств, гремевших над разделявшими нас несколькими сотнями метров спокойной морской поверхности. Но в этой ситуации, как и во всех остальных, Алан добился своего, и четверть часа спустя он уже был на борту "Полярной звезды" с беспомощным, но протестующим буревестником. Протест у буревестников проявляется прямо и однозначно: они начинают плеваться такой тошнотворной и вредной слюной, которая заставляет отступиться даже самых заядлых орнитологов или любителей помочь. Пока я связывал ему ноги и крылья, он облил меня и подушки сидений в рубке судна значительным количеством этого жуткого вещества, но в конце концов я упрятал его в картонную коробку и мы двинулись домой к месту стоянки.
У нас на борту было около центнера рыбы и никаких очевидных средств для транспортировки её в Камусфеарну, до которой было около полумили на шлюпке и около полумили пешком. У меня был парусиновый комбинезон яхтсмена и кроме штанов ничего более подходящего. Мы завязали узлом рукава и ворот комбинезона, вывалили туда весь улов и направились в Камусфеарну. Алан тащил на сильно согнутых плечах весь этот груз, я же нежно прижимал к груди картонную коробку с буревестником.
До дома оставалось чуть меньше пятидесяти метров, когда, шагая по песчаной дюне, Алан воскликнул:
Ну и денёк же сегодня, ты только посмотри на это!
Почти у наших ног, беспомощно трепыхаясь среди высоких стеблей бурьяна, копошился мэнский буревестник, громадные как сабли крылья которого, приспособленные к длительному парению в небе и скольжению по волнам, что присуще семейству альбатросов, к которому принадлежат оба эти вида, теперь гребли по земле.
- Его сдуло на берег, - сообщил Алан, - а они могут взлетать только с воды или с какого-либо высокого места. Пожалуй надо взять и его с собой и привести их обоих в приличное состояние.
Итак мы прибыли в Камусфеарну с глупышом в картонной коробке и мэнским буревестником, завернутым в вощаную бумагу (ибо от контакта с рукой человека у них нарушается "водонепроницаемость", и тогда перья промокают при первом же купании, к которому они так страстно стремятся).
Мы посадили их обоих в ванную, мэнского - в душевое отделение, а глупыша в предбанник. В результате всё было загажено, ибо глупыш гадил по объему будто бы даже больше того, что съедал, и для обслуги это тоже было довольно неприятно.