Сердце Арктики

– Круто, – пробормотал Быков сипло.

Горбунков забрал флягу, но выпить не успел. Над ним, откуда ни возьмись, выросла фигура Алекса.

– Что вы себе позволяете, парни? – спросил он неприятным и каким-то отчужденным голосом.

– По глоточку, – сказал Горбунков.

– Судя по запаху, ты их уже немало успел сделать, – сухо произнес Алекс. – Если еще хоть раз повторится нечто в этом роде, я тебя вышвырну из экспедиции.

– Да брось ты, Сашка!

– Сам брось, Лешка!

Они уставились друг на друга, состязаясь в твердости и пронзительности взглядов.

Потом рука Алекса протянулась и выхватила фляжку у Горбункова.

– Еще запасы есть? – спросил он голосом, холодным, как Ледовитый океан, над которым они летели.

– Отдай! – потребовал Горбунков страшным шепотом.

Дальнейшее было столь неожиданным и невероятным, что у Быкова глаза полезли из орбит. Алекс вытянул перед собой злополучную фляжку и медленно смял ее в кулаке, словно она была сделана из жести, а не из нержавеющей стали. Действие сопровождалось хрустом и скрежетом.

– На! – Алекс бросил скомканную фляжку к ногам Горбункова. – Больше предупреждать не буду.

– У нас что, сухой закон?

– Да! И для тебя в первую очередь.

– Тогда мне с вами не по пути!

Вертолетный двигатель по-прежнему работал в полную силу, но голоса мужчин звучали достаточно громко, чтобы привлечь внимание всех, включая пилота.

– Что там у вас, парни? – спросил он по-английски.

– Nothing, – отрезал Горбунков. – Ничего. Смотри вперед, летчик. Тебя это не касается. Просто я выхожу.

– Эй! – нерешительно пробормотал Быков, когда товарищ решительно направился к двери и рывком открыл ее, впустив в салон поток морозного воздуха.

– Сиди, – велел ему Алекс. – Не дергайся. Пусть Алексей сам решает.

– Ты хоть представляешь, на какой высоте мы летим?

Не веря своим глазам, Быков смотрел на Горбункова, подавшегося вперед так, словно действительно готовился выпрыгнуть. Ветер трепал его черные волосы и раздувал пуховик. Путешественники следили за ним, не в силах вымолвить ни слова.

Постояв немного, Горбунков толкнул дверь обратно и вернулся на то же место, где сидел до этого в гордом одиночестве. Алекс тоже сел, отвернувшись от Юлии, набросившейся на него с вопросами. Быков посмотрел на искореженный кусок блестящего металла, тронул его ногой и подошел к Горбункову.

– Ты не против моего общества? Я весь зад отбил об ящик.

Горбунков пожал плечами, уставившись в окно.

Быков сел рядом, откашлялся и стал думать, что бы такого сказать, чтобы завести разговор на отвлеченную тему. Но первым заговорил Горбунков.

– Знаешь, что такое горная лавина? – спросил он. – Вот представь. Падает снег и ложится пушистым слоем на кручах. Метет, метет… На уступах вырастают неустойчивые белые козырьки. Потом оттепель. Образуется слоистая масса, способная прийти в движение даже от громкого голоса или падения снежного кома. Представил?

Вопрос не требовал ответа, потому что это был монолог, произносившийся тем невыразительным, механическим голосом, каким обычно говорят, чтобы скрыть эмоции.

– И тут – бах! – Горбунков позволил себе всплеснуть руками. – Все эти миллионы тонн, все эти миллиарды кубометров снега обрушиваются со скалы. Ты слышишь взрыв, подхваченный эхом, и видишь, как над тобой раздувается гигантский белый пузырь.

Это как взрыв колоссальной бомбы, Дима. Такой же разрушительной и мощной, как атомная, только радиации нет и радиус действия меньше. Лавина уничтожает и погребает все на своем пути: опоры, дороги, поселки. А впереди идет взрывная волна, способная обрушивать здания и опрокидывать вековые ели.

– Вы с Алексом… – начал Быков, но Горбунков раздраженно отмахнулся и продолжал:

– Когда лавина останавливается, воздушная волна еще долго катится дальше. Ты стоишь, смотришь, а тебя вдруг подхватывает, как песчинку и забрасывает в сугроб, откуда не так-то просто выбраться. Но ты выбираешься, потому что нужно спешить наверх. Ты своими глазами видел, как лавина накрыла ваш лагерь. В принципе, можно уже никуда не торопиться, но ты все равно бежишь, идешь, ползешь. Надежда на чудо. А вдруг?

– Только чуда не произошло, – закончил Горбунков мрачно. – Остановившись, лавина словно цементируется. Тот, кто выжил и остался под снегом, не может даже шевельнуться. От дыхания стенки вокруг головы как бы оплавляются, а лицо покрывается воздухонепроницаемой ледяной коркой. Такие лица были у Сашкиной Нилочки, у моей Галки, у всех наших. Словно стеклянные. А когда лед таял, казалось, что они…

Горбунков помолчал, судорожно глотая. Потом бесстрастно произнес:

– В тот день мы с Сашкой покинули лагерь, чтобы разжиться спиртным у соседей. У его невесты был день рождения, вот мы и решили отметить. После той трагедии мы дали зарок больше никогда не пить в экспедициях. А я сегодня сорвался. Черт знает, что на меня нашло.

Горбунков скривился, посопел и спросил:

– Думаешь, я не прыгнул потому, что испугался?

– Думаю, нет, – осторожно произнес Быков.

– Я не захотел подводить Сашку, – проворчал Горбунков. – Он мой друг. И, кроме того, он прав. Хотя выпить чертовски хочется.

Не дожидаясь ответа, он скрестил руки на груди, уронил голову на плечо и сделал вид, что заснул.

Глава девятая

Отрезанные от мира

Катюша смотрела на холодную полоску тумана, протянувшуюся над океаном, и думала, что это парит замерзающая вода. Она всегда плохо переносила холод и потому отправилась в этот поход. Ей нужно было побывать на Северном полюсе, чтобы преодолеть свою слабость, свой страх. Она всегда поступала так. Шла навстречу опасности, вместо того чтобы отступать и прятаться. Этот жизненный принцип и привел ее в экспедицию.

Была еще одна причина. Катюша Грушко запретила себе думать о ней, но от этого она не перестала существовать.

– Что ты такая грустная? – спросил ее Волоколамов, раскинувшийся на соседнем кресле. – Из-за конфликта расстроилась? Не обращай внимания. Нервные срывы вроде морской болезни. Одни ей подвержены, другие нет. Ты мне кажешься вполне уравновешенной. В этом мы похожи.

– Может быть, – кивнула Катюша.

Сама она так не считала, но ей не хотелось открывать душу постороннему человеку. То, что они летели вместе, не делало их близкими людьми.

– Я знал, что Леша не прыгнет, – продолжал Волоколамов. – Дешевый балаган. На кого он рассчитан? Терпеть не могу истерики, особенно пьяные. Но наш командир тоже хорош. Выяснение отношений могло закончиться трагически. Что, если бы Леша оступился или его затянуло воздушным потоком?

Катюша повернула голову:

– Как же Алекс должен был поступить?

– Не доводить ситуацию до критической черты, – сказал Волоколамов. – Я сам командовал людьми, поэтому знаю, о чем говорю.

– И что бы ты сделал на месте Брина?

– Элементарную вещь, Катенька. Я потребовал бы сдать мне все запасы спиртного. Отобрал же Брин у нас средства связи. Непонятно только, зачем…

– Ему лучше знать, – пожала плечами она.

– Не уверен, – сказал Волоколамов. – Если у него дисциплина с самого начала хромает, то что будет дальше? Эти странные, никому не нужные испытания… А если бы вот ты, допустим, сломала ногу? Или кто-нибудь голову расшиб во время рафтинга? Что тогда?

– Но ведь обошлось же.

– Именно что обошлось! И все равно нельзя было ставить под угрозу всю экспедицию из-за прихоти одного человека. Я работу бросил, чтобы поехать. Не хотелось бы остаться у разбитого корыта.

Катюша посмотрела на соседа неодобрительно:

– Так не ехал бы, если риска боишься.

– Я вообще ничего не боюсь, – заявил Волоколамов, пожимая плечами. – Но я привык отвечать за свои действия и ожидаю того же от партнеров. Всем нам было обещано по двадцать тысяч долларов за этот переход, не так ли? А эти фокусы с рафтингом и прыжками поставили под угрозу дальнейшее финансирование. Готов спорить, Алекс будет продолжать в том же духе. Так что наши гонорары будут все время висеть на волоске.