Город лестниц

А еще рядом слышится еще один голос. Кто-то вопит, отчаянно, на пределе громкости.

И тут пылающий встает на ноги, смотрит на нее и протягивает руки.

И среди пламени она различает лицо, вспухающие волдыри и треснувшую кожу.

Это парнишка. Он горит, словно его облили керосином и подожгли.

Он открывает рот, чтобы снова закричать. Пламя заливается ему в глотку, кипит и вздувается на языке слюна.

Дверь за ней распахивается настежь. Мулагеш хватает ее и выволакивает в коридор.

Дверь камеры захлопывается, просветы и щели полыхают огнем. В дверь с той стороны колотят, за дверью визжат. Подбегают полицейские, они растеряны, не знают, что делать.

– Ох ты ж, – выдыхает Мулагеш. – Во имя всех морей! Да что ж это творится, мать его за ногу! Одеяла несите! Надо сбить огонь с этого человека! Шевелись, шевелись, я сказала!

С той стороны стучат все слабее. В воздухе разливается запах горелого жира, прямо как в свечной лавке. К двери наконец-то подносят одеяла, но из-под нее уже валит темный дым.

Они собираются с духом и открывают дверь. Изнутри камера вся почернела и выгорела. Там стоит густой, как черная вода, дым, завивающийся толстыми кольцами.

– Нет, – бормочет Мулагеш. – Нет. Ох. Опоздали мы. Опоздали.

В черном море медленно всплывает силуэт – скорчившееся на полу тело. Шара хочет подойти, но Мулагеш решительно отталкивает ее прочь.

* * *

В участке царит дикий переполох. В коридорах давка, люди орут и визжат, ломятся к выходу. Шара хочет спросить, с чего такой шум, но в голове пусто, и язык не ворочается.

Сквозь толпу к ней прорываются сайпурские солдаты. Она чувствует, как Мулагеш пихает ее в спину, и она оказывается в их объятиях. Чувствует, как ее выволакивают наружу, выдирая из ополоумевшей толпы.

Она чувствует, но не осознает. Наверное, это и есть шок. Даже любопытно наблюдать за собой со стороны…

Ее запихивают в машину вместе с Мулагеш и двумя солдатами. Питри тревожно оглядывается. Мулагеш приказывает: «Жми в посольство! Давай, чего ждешь!» Авто трогается, рядом чихает мотор броневика с гербом губернатора полиса, и машина пристраивается им в хвост.

– За крышами наблюдаем! – рявкает Мулагеш на солдат. – За переулками смотрим!

– Что вы хотите, чтоб они увидели? – тихо спрашивает Шара.

– Вы что, рехнулись?! Убийц они вылавливают! За шесть часов на вас дважды напали, дважды, вы понимаете – нет? Во имя всех морей, как он это провернул-то… Какое-то устройство? Фляжка с маслом? И как полиция это прохлопала! Может, они ему же и пронесли в камеру? С них, зараз, станется…

Ах, вот оно что. Мулагеш считает, что парнишка на нее напал.

Но он – не напал. «Я точно знаю, что случилось. Правда, раньше о таком мне приходилось лишь читать…»

– Я была без сознания, – говорит Шара. – А что вы видели?

– Нет, вы были в сознании! – возражает Мулагеш. – Вы стояли, смотрели на него. Прямо в глаза. Я не знаю, я думала, вы ему там голову морочите. А потом вы подошли к двери, открыли смотровую щель – и я смогла заглянуть внутрь. Вы сказали что-то о свете и развернулись, а потом вы двое просто… уставились друг на друга!

– И долго это продолжалось?

– Адский ад, понятия не имею. Потом он просто… вспыхнул. Я не заметила, чтобы он на что-то нажал или вытащил. Кнопку не нажимал, зажигалки в руках не было. Он даже не шевелился, когда это случилось! Я не знаю, чем он воспользовался, но я хочу знать, что это было. Может, у них не одна такая штука.

– А… вы голос в комнате не слышали?

– Что?

– Голос не слышали? Пока мы смотрели друг на друга?

Мулагеш отводит глаза от улицы и поворачивается к Шаре:

– Это все шок. Вам нужно прилечь и отдохнуть. Делами займусь я. Я знаю, что делать. Это мои обязанности. Хорошо?

«Он говорил со мной из сердца мира. Впрочем, нет. Он и был сердцем этого мира».

– Вам не стоит, – тихо говорит Шара, – гонять попусту своих людей.

– Шара, вам нужно прилечь и…

– Нет, – говорит Шара. – Послушайте меня внимательно. Это не было нападением. Спланированным и продуманным. И это была не попытка убийства.

– Тогда что это было?

Шара колеблется: сказать? Не сказать? Нет. Сказать. Груз некоторых тайн невыносим.

Она садится ровнее и говорит, обращаясь к Питри:

– Простите, Питри, вы не могли бы остановиться? Это ненадолго? А когда остановите машину, не могли бы вы поднять перегородку между вами и пассажирским сиденьем?

– Что? – вскидывается Мулагеш. – Зачем?

– Боюсь, вашим солдатам надо пересесть к Питри на переднее сиденье, – говорит она. – Я хочу, чтобы все сказанное осталось между нами.

* * *

В окне проплывают разрушенные здания – есть в них что-то от диких, природных пейзажей. Серый ледник сползает по морозному склону… За стеклом мелькает бледное личико – девушка выбрасывает на улицу огромную кучу человеческих экскрементов. Прохожие останавливаются лишь на мгновение – для них это привычное зрелище.

– Пожалуй, я знаю историю Континента лучше, чем кто-либо из ныне живущих, – говорит Шара. – Конечно, раньше был еще один человек. Он знал даже больше, чем я. Ефрем Панъюй. Но он ушел из жизни, и осталась только я.

– Что вы хотите этим сказать? – хмурится Мулагеш.

– Я читала о случаях самовозгорания на Континенте. Такого уже несколько десятилетий как не случалось, но раньше… раньше такое время от времени происходило. И тогда все прекрасно знали причину этих самовозгораний. Они были следствием одержимости Божеством.

– Чего-чего? – тихо спрашивает Мулагеш.

– Одержимости Божеством. Божественное существо могло осуществлять прямой контакт со смертным, наделяя его своим разумом. Практически как марионетку. Так часто поступали младшие божественные сущности: феи, духи, фамильяры и прочие.

– И всех их кадж уничтожил в ходе Великой Чистки, – кивает Мулагеш. – Разве нет?

– Так считается, да. Но первородные Божества не могли схожим образом управляться со смертными. Они были слишком велики для такого. Слишком могущественны. Смертное тело не выдерживало контакта. Слишком сильное трение при духовном соитии, если так можно выразиться. Итогом становилось возгорание.

Мулагеш замолкает. Надолго.

– И… вы считаете, что именно это и произошло.

– Я абсолютно уверена в этом.

– Почему?

– Потому что… – тут она делает глубокий вдох, – …то, что вселилось в мальчика, говорило со мной. Вам, тем, кто находился за дверью, казалось, что мы просто стоим и смотрим друг на друга. Но меня… меня что-то куда-то затащило. Надолго. Затянуло меня к себе. Хотело рассмотреть повнимательнее. И хотело, чтобы я его освободила… из того места, где оно находилось.

– Оно говорило с вами?

– Да.

Мулагеш сглатывает слюну:

– Вы… вы уверены?

– Да.

– А это не мог быть побочный эффект от наркотика, которым вы накачали мальчишку? Может, препарат проник в кровь через кожу?

– Уверена, что наркотик сыграл свою роль. Но не такую, как вы думаете. Как я говорила, философский камень использовали для общения с Божествами. Судя по сохранившимся записям, он выполнял роль… смазки, скажем так. Похоже, я, сама того не подозревая, открыла в этом мальчике дверь для… того существа, которое им завладело.

– Того существа… – эхом повторяет Мулагеш.

– Да.

– Но… это не… просто какое-то существо. Потому что вы ведь, похоже, знаете, кто это был.

– Да.

– Потому что, если то, что вы говорите, правда, единственное существо, которое могло вызвать самовозгорание, это…

– Да. Первородное Божество.

– И… если вы действительно это видели, и именно оно вселилось в этого мальчика, это значит… это значит только одно.

– Да, – говорит Шара. – Это значит, что по крайней мере один из Богов жив.

Победа в Войне – поворотный момент в сайпурской истории. Тем не менее в тени деяний каджа и сражений Великой Войны остался период, соответствующий годам, последовавшим за падением Континента, – а ведь он столь же важен для Сайпура, как и гибель Божеств. Но сейчас об этом времени редко вспоминают.