Страница 108 из 115
– Эти люди буквально наводнили наши учреждения и в некоторых местах обходятся уже совершенно без нашей помощи. Это бесценный дар судьбы, должен сказать. Они очень нам помогают, пока не прибыла помощь из Галадеша.
Одна из олвостанских монахинь – невысокая, крепко сбитая женщина – поворачивается к Шаре и низко кланяется.
Шара отдает ответный поклон. И обнаруживает, что плачет.
– Главный дипломат! – Генерал Нур удивлен и встревожен. – Вы?.. Вас отвезти обратно в посольство?
– Нет, нет, – мотает головой Шара. – Нет, со мной все в порядке.
И она подходит к монахине, отвешивает еще один поклон и говорит:
– Я вам очень признательна за все, что вы делаете.
– Не за что, – отвечает та. У нее очень добрая улыбка. И глаза – большие и странного цвета – красно-карие, как янтарь.
– Пожалуйста, не плачьте. Почему вы так плачете?
– Я просто… Это так замечательно, что вы пришли нам на помощь, когда никто вас не звал.
– Но нас позвали, – удивляется монахиня. – Нас позвало страдание. И мы пришли. Пожалуйста, не плачьте.
И она берет Шару за руку.
Ладони ее касается что-то сухое и квадратное – записка?
Монахиня кланяется на прощание, и Шара присоединяется к свите генерала. А когда остается одна, быстро вынимает из кармана записку и читает:
Я ЗНАЮ ДРУГА ЕФРЕМА ПАНЪЮЯ.
ВСТРЕЧАЕМСЯ ЗА ВОРОТАМИ ШТАБ-КВАРТИРЫ ГУБЕРНАТОРА В 9.00. Я ОТВЕДУ ВАС К НЕМУ.
Шара подходит к костру палаточного лагеря и бросает туда записку.
* * *
За городом холодно, но не так холодно, как раньше. Пар идет изо рта по-прежнему, но облачко уже не такое большое. Значит, скоро весна. «Времена года сменяют друг друга, даже если бог умер», – думает Шара.
За стенами штаб-квартиры круглятся в звездном свете холмы, месяц еле просвечивает сквозь облака, а дорога извивается лентой цвета слоновой кости.
В темноте слышны шаги. Шара оглядывается – часовых нет, все правильно.
– Вы здесь? – спрашивает она темноту.
В ответ ей шепчут:
– Иди туда.
И на опушке леса кто-то поднимает свечу – и тут же гасит ее пламя.
Шара идет туда, где видела свет. Незнакомец откидывает капюшон, под капюшоном поблескивает бритая голова. Подойдя поближе, Шара узнает, кто перед ней, – та самая монахиня из лазарета.
– Кто вы? – спрашивает Шара.
– Друг, – отвечает та. И манит Шару: подойди, мол, поближе. – Благодарю за то, что пришли. С вами никого больше нет?
– Нет.
– Отлично. Тогда я провожу вас дальше. Пожалуйста, не отставайте. Этой дорогой ходили немногие, и она немного опасна.
– Куда вы меня ведете?
– К другому другу. Я вижу, что у вас много вопросов. Я знаю того, кто может ответить на некоторые из них.
Она разворачивается и ведет Шару в лес.
Лунный свет струится по плечам монахини, они все идут и идут.
– Вы можете мне еще что-нибудь сказать?
– О, я могу вам сказать гораздо больше, чем уже сказала, – отвечает монахиня. – Но вам от этого не будет никакого проку.
Шара сердито поджимает губы – выходит, нет проку и в том, чтобы вопросы задавать.
Тропинка изгибается, извивается и то и дело поворачивает. Шара уже начинает сомневаться в правильности своего решения: как она вообще позволила выманить себя из губернаторской штаб-квартиры? А потом она понимает: а ведь лес-то гораздо больше, чем казался вначале.
Тропа забирает вверх. Шара и монахиня осторожно перешагивают заваленные камнями борозды, перепрыгивают через известняковые ложа ручьев, пробираются через тесно растущие сосны.
Шара думает: «Когда это, интересно, они успели здесь сосны посадить?»
Дышит она с трудом, изо рта вырываются большие клубы пара. Они выходят на вершину каменистого холма, оттуда открывается заснеженный, молочно-белый в лунном свете пейзаж. «А я-то думала, что уже потеплело…»
– Что это за место?
Монахиня молча указывает: мол, идем дальше. Ее босые ноги оставляют крохотные следы на снегу.
Они спускаются и снова поднимаются на замерзшие холмы, переходят через замерзшую реку. Вокруг простирается алебастровый, бесцветный мир: завитки и прочерки лунного света на льду, черные тени. Но впереди, в сосновом леске приветливо мерцает алое пламя.
«Я знаю, где мы, – думает Шара. – Я читала об этом».
Они входят в лесок. У большого костра уложены два бревна, на которые можно присесть погреться, у ствола – каменная полка, на которой выстроились каменные чашечки и блестит оловянный простецкий чайник. Шара ожидает, что кто-то выйдет навстречу, возможно, выступит из-за ствола дерева, но на поляне ни души.
– Где же они? – спрашивает Шара. – И где тот друг, на встречу с которым вы меня привели?
Монахиня идет к каменной полке и разливает чай в две чашечки.
– Они еще не пришли?
– Они здесь, – говорит монахиня.
И сбрасывает свою хламиду. Спина ее обнажена, а под одеянием не обнаруживается ничего, кроме меховой юбки.
Она поворачивается и передает Шаре чашку: теплую, словно бы посудина грелась на открытом огне. «А ведь она всего лишь подержала ее в руке», – думает Шара.
– Выпей, – говорит монахиня. – Согреешься.
Но Шара не пьет и подозрительно оглядывает монахиню.
– Ты мне не веришь? – спрашивает та.
– Я вас не знаю.
Монахиня улыбается:
– Ты уверена?
Огонь костра отражается в ее глазах, которые вспыхивают, как оранжевые драгоценные камни. И, даже когда женщина отступает от костра, на лице ее сохраняется теплый, трепетный отсвет.
Свет во тьме.
Нет. Нет, нет. Этого не может быть.
– Олвос? – шепчет Шара.
– Умница ты моя, – улыбается монахиня и садится.
* * *
– Но как?.. – мямлит Шара. – Как?
– Ты не отпила, – говорит Олвос. – Попробуй, вкусно.
Шара, заинтригованная, отпивает из каменной чашки и обнаруживает, что Божество право: какой теплый, пряный настой, от него словно бы уголек в животе загорается и греет. И тут она понимает, что вкус ей знаком:
– Стойте… Это же… чай!
– Да. Сирлан. Из Сайпура. Мне он тоже пришелся по душе. Хотя, признаюсь, проще убиться, чем достать его.
Шара ошарашенно таращится на нее, на чашку, на костер, на лес за спиной. Потом выдавливает:
– Но я… я думала, ты ушла…
– Я и ушла, – невозмутимо говорит Олвос. – Обернись еще раз. Ты видишь Мирград? Нет. Так что я действительно ушла, и мне это очень нравится. Здесь мне хорошо, сижу, кругом тихо-спокойно, никто от раздумий не отвлекает.
Шара сидит и думает: «Неужели после всего, что случилось, я угодила прямиком в западню?»
– Ты, наверное, думаешь, – говорит Олвос, – что я заманила тебя сюда, чтобы отомстить.
Шара даже не пытается скрыть испуг.
– Что ж, я ушла, но я все еще Божество. И это – мои владения. – И Олвос похлопывает по бревну, на котором сидит. – Я с ними ни за что не расстанусь. А сердца тех, кто приходит сюда, открыты мне. Ты, Шара Комайд, правнучка Авшакты си Комайда, последнего каджа Сайпура, думаешь, не заманила ли я тебя сюда, чтобы уничтожить, воспользовавшись тем, что ты пришла одна и без охраны. Уничтожить в отместку за преступления твоей семьи, твои собственные и за бесчисленные беды, которые принесли ваши законы и войны.
Глаза Олвос ярко блестят, словно бы под веками у нее скрыты огненные кольца. А потом пламя в ее глазах угасает.
– Но это будет невероятно глупым поступком. Глупым, дурацким и бесполезным. И я даже немного разочарована, что ты подозреваешь меня в таких странных намерениях. В конце концов, я не зря покинула мир, когда Континент решил стать империей. Причем я ушла не только потому, что это было неправильно. Это было, прежде всего, недальновидно: ибо время всегда заставляет платить за ошибки. Даже если ошибаются… Божества.
Шара все еще не может поверить, что все это происходит на самом деле, а не снится ей. Но Олвос настолько выбивается из ее привычных представлений о Божестве, что она даже не знает что и думать: это действительно богиня? Тогда почему она ведет себя как рыбачка или портниха?