Недостреленный (АИ)

Молодой человек стонет. Прячу наган в кобуру и тормошу его за плечо:

— Эй, гражданин, чего случилось-то? Помочь али как?

Через минуты две Каннегисер приподнимает голову, морщится, и сощуренными глазами пытается посмотреть на меня. Я повторяю вопрос. Тот через какое-то время осознает сказанное, отрицательно мотает головой, охает, пытается опереться на пострадавшую руку, вскрикивает, и снова валится на землю.

— Э, хлопец, да ты совсем плох. Давай я тебя в больничку доведу, — говорю я и, схватив его подмышки, помогаю подняться на ноги. Тот короткое время стоит, опустив голову, потом с удивлением смотрит на меня и подносит к глазам покрасневшую правую руку. Затем начинает медленно осматривать себя и замечает вывернутые карманы.

— Да тебя, кажися, ограбили, — понимающе киваю я. Каннегисер неловко ищет левой рукой по своим карманам, находит только платок, паспорт и записную книжку. Не найдя еще что-то, он бледнеет ещё больше.

— Много пропало-то? — спрашиваю у него.

— Достаточно, — разлепляет он губы.

— Ну ничего, деньги дело наживное, — заговариваю ему зубы, веду его вперёд.

— Ты кем будешь-то? Служишь где? — спрашиваю его по дороге.

— Я поэт, — холодно-возвышенно бросает он, насколько ему позволяет его плохое самочувствие.

— Ну, поэт это тоже хорошо, — соглашаюсь я. — ЛюдЯм стихи нужны, красивые они бывают, заразы. Ну, коли ты поэт, то и говори с людЯми, делай их душе хорошо. И за оружие тады поэтам браться не нужно, война ужо поперёк горла стоит.

Каннегисер бросает на меня испуганно-ошалелый взгляд. Тем временем я, сделав простоватое лицо, вывожу его на улицу.

— Товарищ, не знаешь, где тут дохтур рядышком? — спрашиваю у прохожего. Тот отвечает, махая рукой и поворачиваясь в показываемую сторону. Ну, вроде недалеко. Мы с Каннегисером доходим до практикующего врача, заходим в приёмную. Там пожилой доктор с чеховской бородкой обращает внимание на пострадавшего:

— Ну-с, голубчики, что тут у нас? Ай-яй-яй, — произносит врач, глядя на его правую руку.

— И вот здесь, — морщится Каннегисер, дотрагиваясь левой до затылка, где у него под фуражкой оказывается большая шишка. Врач проводит осмотр, накладывает шину на повреждённую руку, на голову тряпицу, смоченную холодной водой. Никаких лекарств не используется, может, не нужны, а, возможно, их и нет в эти годы. Затем даёт дальнейшие рекомендации не делать резких движений, соблюдать постельный режим, и называет цену. Каннегисер спохватывается, опускает голову, краснеет, и бормочет что-то невразумительное. Мне всё же некоторое количество имеющейся совести не даёт покоя, и я достаю из внутреннего кармана пиджака свои деньги и горстью сую их Каннегисеру в здоровую руку. Их должно быть немного больше, чем я забрал у него, пока он валялся без сознания, как раз и на врача хватит, и останется примерно сколько у него и было. Молодой человек поднимает глаза и изумлённо смотрит то на горсть денежных знаков, то на меня.

— Бери, бери, — с некоторой неловкостью говорю я и хлопаю его по плечу. — Ну, бывай здоров… поэт, — бодро завершаю я и выхожу из приёмной.

"Ну что ж, — подумал я, вырвавшись из пропахшего лекарственным духом кабинета, — поэта нейтрализовал." Теперь бывший юнкер Каннегиссер, восхищавшийся Керенским, поэт, друг Есенина, не сможет убить председателя Петроградской ЧК Урицкого утром 30 августа 1918 года, что он проделал в прошлом варианте истории. В той реальности на следствии Каннегисер заявил, что действовал один, и что мстил за недавно расстрелянного друга. По трагической иронии истории, Урицкий был противником бессудных расстрелов и сопротивлялся в вопросе размаха репрессий некоторым радикальным членам Петросовета. В результате его убийство стало одной из причин объявить в России "красный террор", а сам Каннегисер через два месяца после совершённого покушения был расстрелян. Заявление же террориста о действии по собственному почину не могло значить совершенно ничего. В разных случаях это могло и соответствовать действительности, и могло быть стремлением скрыть товарищей по партии или по своей подпольной организации. Партия эсеров допускала по разным причинам проведение терактов без объявления его совершённым от имени партии, когда террорист считался одиночкой. Существуют и различные другие, конспирологические версии покушения на Урицкого. Но более вероятной кажется версия о подготовке теракта антисоветской подпольной группой. Есть указания о участии Л.Каннегисера в позднее раскрытой организации В.П.Ковалевского. Кроме того, Каннегисер был родственником и общался с эсером М.М.Филоненко, возглавлявшим в Петрограде одну из антисоветских организаций, склонявшуюся к терроризму. Плюс ко всему имеются данные о связях Каннегисера с англичанами, которые поддерживали антисоветские общества и группы, подобные организациям Ковалевского, Филоненко и Савинкова. По всем данным, совершение покушения на Урицкого эсеровским антисоветским подпольем, возможно с поддержкой иностранных посольств, является наиболее вероятным.

На всякий случай, я заранее решил подстраховаться от смены исполнителя со стороны подпольной группы. В уличный почтовый ящик бросил письмо в купленном в Петрограде конверте с наклеенной местной почтовой маркой. Адрес на конверте "Гороховая дом 2, ПЧК" и само письмо написал карандашом в левой руке и печатными буквами. В тексте анонимного письма я сообщил то немногое, что помнил о подпольных антисоветских организациях доктора Ковалевского и Филоненко и связях их с английским посольством, в частности, с военно-морским атташе Кроми. Может быть, это если и не прекратит их подпольную деятельность, то заставит её ограничить, притихнуть и проявляться так же как и у многих других собиравшихся разрозненных группах, то есть в разговорах, рассуждениях и подготовке к приходу белых армий.

К поезду я успел с большим запасом. Дождавшись всех своих бойцов, повёл их кормить в железнодорожную столовую при вокзале, договорившись с начальником местной транспортной ЧК, вроде как мы с ними коллеги. Получили ещё и продуктовый паёк на обратную дорогу и вечером отправились пассажирским поездом в вагоне третьего класса в Москву.

В столицу прибыли почти через сутки, к концу следующего дня. На Николаевском вокзале, поговорив с железнодорожниками, заняли открытые площадки товарных вагонов, идущих по Окружной до Саратовского вокзала, чтобы не нанимать извозчиков и не топать пешком через всю Москву. Как нам сообщили на Саратовском, до Царицына поезда не доходили. Казаки Фицхелаурова подошли почти вплотную к Волге, совершали набеги и обстреливали железную дорогу. На путях стоял недавно сформированный бронепоезд, отправлявшийся до Поворино с целью очистить территорию вблизи дороги от казаков и восстановить сообщение с Царицыном. Вот в этот бронепоезд, с которым перевозили в вагонах и красноармейскую роту, я и пристроил своих бойцов. назначил старшего вместо себя, объяснил, что останусь в Москве на несколько дней, а потом догоню их либо у Поворино, либо в самом Царицыне, если бронепоезд и суда Волжской речной флотилии к тому времени отгонят казаков. Петруха заполучил "во временное пользование" ручной пулемёт, думаю, если что, он его довезет в целости и сохранности. Попрощался я с бойцами, уже ставшими своими, пожал руку своему сменщику на посту командира, похлопал по плечу Петруху и отправился домой. Как там Лиза тут без меня? И не ожидает, наверное. Вот обрадуется!

Я шёл летним вечером по Москве, и было ещё светло, но не по-летнему холодновато. Добрался до дома довольно быстро. Вбежал по лестнице, зашёл с чёрного хода в квартиру, толкнул дверь в нашу комнату — заперто. Открыл своим ключом. Уфф, виден обычный жилой совсем лёгкий беспорядок, и я как-будто воочию представил, как Лиза собиралась сегодня на работу. Она, наверное, задержалась в милиции, оставили срочно что-то допечатать. Закрыл дверь и сбежал по лестнице во двор, вышел на улицу пошёл быстрым шагом к своему бывшему месту службы.