Случайные люди

— Эй, вы! Морды!

Они повернули ко мне головы, и я разглядела плоские лбы и плоские носы. Дама тут же дотянулась до чего-то в траве, сверкнула сталь, и голова урода отделилась от тела, повисла на куске мышц и кожи. Второй припал на передние конечности, впился зубами в руку с мечом, дама крикнула что-то повелительно, а я повторила:

— Эй, ты! — и, разбежавшись, пнула тварь в бок, и добавила факелом по лысой башке. Образина шатнулась, зарычала скрипуче, замотала головой, словно не видя меня. Я ударила ее факелом по хребтине, и еще раз, пнула в плечо, и она, наконец, свалилась с дамы. Та перекатилась, поднялась, перехватила меч левой рукой, слитным движением шагнула и обрубила твари лапищу, потом вторую, широким ударом подсекла ноги. Тварь упала, а дама обошла ее, встала над обезглавленным уродом. Он дергался и пытался встать. Дама занесла меч, словно взлетела, отсекла ему руки, потом ноги под коленями. Тварь дергалась. Я стояла, оцепенев. Дама схватила меня за руку, встряхнула, показала куда-то в сторону, крикнула звонко, повелительно.

— Я не понимаю, — сказала я жалобно, попыталась отдать ей факел, но дама снова махнула рукой, крикнула, а сама приняла стойку, занеся меч. Твари оставили сэра Овэйна и шли теперь к ней, голые и в лохмотьях, лысые, страшные в темноте. Рыцаря за ними не было видно. Я сглотнула, отступила вбок, куда показывала дама. Твари меня не замечали. Я, светя себе факелом, побежала. За спиной послышалась возня, а впереди — крик. Я забрала вбок, обогнула одно дерево, второе… Кричала девушка Паула, она держала ножны, которые концом уходили уродцу в грудную клетку, а уродец рычал, клацал зубами, махал лапами, пытался дотянуться скрюченными пальцами. Девушка уворачивалась и тонко вскрикивала, руки ее дрожали, урод дергался и норовил вывернуть ножны из рук. На этот раз я зашла со спины, и тварь меня опять не заметила. Я сказала тихо:

— Эй, ты, — и как могла сильно вломила факелом в основание черепа.

Тварь мотнуло, Паула чуть не улетела на землю вместе с ней, но устояла, тут же шмыгнула мне за спину. Отродье развернулось с рычанием, ударило по ножнам, вывернуло их из груди вместе с ребром, а я тут же врезала ему факелом по морде, метя в глаза. Урод. Тварь. Я била вас ключами по рожам, я знаю, что надо бить сильно и больно, сразу железом в рыло. Вы не ожидаете, что будут кричать, рвать вас ногтями, выдавливать глаза и выворачивать пальцы. Вы, кто прячется в темноте и нападает на женщин. Страшные, сильные. Любите повалить, чтоб не пискнули. Такие же гнилые глаза. Я оскалилась, горячая злость ускоряла дыхание. Это как дышать огнем. Я врезала твари по уху, огонь сорвался рыжими клочьями. Тварь мотала башкой и словно не видела меня, махала лапами наугад. Я обошла ее сбоку, добавила в ребра и пузо. Палка для факела была тяжелая, крепкая, настоящее полено. Я ударила и услышала треск. Тварь завалилась набок. Я с размаху пнула, ботинок угодил в мягкое. Я, заранее дрожа от омерзения, пнула в морду. С силой наступила на пальцы. Тварь возила конечностями по земле и силилась встать, и снова падала. Девушка Паула ползала в траве. Я протянула руку, посветила ей факелом. Она подхватила что-то, вскочила, свет блеснул на ее мокром лице. Она всхлипнула, перехватила нож обеими руками, наклонилась над тварью и принялась кромсать ей переднюю лапу, а потом ноги у коленей.

За спиной раздались шаги, я развернулась, взмахнув факелом. Сэр Овэйн отшатнулся, перехватил мою руку, отобрал факел. Отодвинул в сторону, посветил. Носком сапога перевернул тварь, хмыкнул, одним движением рассек урода пополам. Развернулся и без слова пошел прочь. Я поплелась было за ним, оглянулась. Еле нашла Паулу в темноте, взяла за руку. Девушка дрожала. Я потянула ее за собою. До меня тоже начало доходить, в желудке стало холодно. Паула всхлипывала, и я в конце концов обняла ее и поняла, что дрожу точно так же.

— Ну тихо, тихо, уже все, — сказала я и поняла, что неизвестно, все ли. Больше криков не было слышно, только глухие голоса.

На онемевших от запоздалого страха ногах я потащилась на звук, ведя за собою Паулу. Прошептала: тихо, тихо, уже все.

Дама и сэр Овэйн стояли над трупом лошади, держа факелы нарочно так, чтобы была видна вся кровища и мерзость. Я постаралась не смотреть. Паула выдернула руку из моей, поспешила к даме, заохала. Сэр Овэйн осветил меня, сунув факел чуть не в лицо. Я постаралась разглядывать его так же нагло, как он меня. Выглядел он паршиво, плащ где-то потерялся, туника разорвана, из-под нее торчала кольчуга, а кое-где была разорвана и кольчуга, и все это щедро полито темной жидкостью. Ясное дело — не вишневым сиропом.

— Там ножны валяются, — сказала я, показала за плечо. — Может быть, ваши?

Сэр Овэйн кивнул, будто что-то понял. Я, чтобы не стоять перед ним, как дура, взялась за факел. Он секунду раздумывал, отпустил. Я вернулась назад, осветила место короткой битвы, примятую траву, листья и тварь на земле. Уродец шевелился. Я посветила, чтобы разглядеть его лучше, и тут же пожалела. К горлу подкатило, я содрогнулась, сплюнула в сторону, утерла рот, нашла ножны и поспешила вернуться. Ну его к чертовой матери.

Сэр Овэйн что-то буркнул, принимая их. Возможно, даже благодарность. Вытер меч и вложил в ножны, прицепил их к поясу. Подопнул так страшно похожую на человечью руку, она улетела в сторону, шлепнулась, шевеля пальцами. Я помимо воли жалась к сэру Овэйну, таскалась за ним, пока он обходил поляну, подбирал отрубленные части тел, пинками откатывал тела, складывал головы. Скоро между двумя деревьями образовалась внушительная, с жутким шорохом копошащаяся куча. Я смотрела на нее, как завороженная. Сэр Овэйн меж тем куда-то пропал, но скоро появился, волоча за собою половинки той твари, что забили мы с Паулой. Бросил к остальным.

Да что же это такое творится. С каждой секундой становилось страшнее, меня теперь колотило, я обхватила себя за плечи и поскуливала вполголоса, не знала, куда деться, отходила подальше и возвращалась, потому что троица собралась у кучи, а я совершенно точно не собиралась теперь оставаться одна.

Дама, придерживая юбки левой рукой, обернулась от кучи, словно она ее мало интересовала. Паула и сэр Овэйн склонили головы, но речи или молитвы, как перед едой, не последовало. Вместо этого дама коснулась каждого над бровями чертырьмя пальцами. Поманила меня. Я на всякий случай тоже склонила голову. Пальцы у дамы оказались теплые, прикосновение застыло на лбу, словно уложили на кожу нагретый солнцем камешек.

Все тут же разошлись, словно получили приказ. Занялись делом. Паула затеплила костерок на вчерашнем месте, дама что-то искала в сумке, сэр Овэйн выпутывался из туники и кольчуги. Долго выпутывался, пока Паула ему не помогла. Я наблюдала и не знала, как спросить, скоро ли снова прогонят.

Сэр Овэйн, изрыгая непонятные, но все равно страшные слова, достал нечистую, я даже в свете костра это видела, тряпицу, полил на нее пахучим из бутыли и принялся стирать с себя кровь. Паула подставила нож, сэр Овэйн полил и его. Паула сунула оружие в костер, жидкость испарилась вонючим облачком. Девушка прокаливала нож, а сэр Овэйн возился, садясь ловчее. Я издала предупреждающий звук, но когда на меня обернулись, конечно, не смогла объяснить, что варварские методы хороши только для общества повышенной суровости, где выживает сильнейший. Потому что только он и выживает, а если ты не сильнейший, а нормальный человек, то тут же и сдохнешь от прижигания. В лучшем случае — лишишься руки. Загниет — и все… я попыталась на пальцах показать "мыло", "кипяченая вода" и "чистая ткань", а на меня смотрели, как на дурачка-ведущего дневного телевидения. Я взяла бутыль, откупорила, понюхала. Что-то с уксусом… уксуса много. Сойдет. Где-то у них тут была посуда, я видела.

Глава 2

Мало что я люблю в жизни так же горячо, как рассудительных людей. Поэтому уже несколько дней я особенно любила даму, а над сэром Овэйном посмеивалась бы, если бы не было его жаль. Дама приняла мою помощь, дала обработать раны, которые ей оставили твари, и теперь уже понемногу двигала рукой. Сэр же Овэйн остался верен прижиганию, и два дня было совершенно неясно, отойдет ли в мир иной или все-таки нет. Зрелище было преотвратительное, и болело, должно быть, безумно, потому что он в конце концов разрешил промыть нагноившиеся раны. Даже попросил. Не меня, а девушку Паулу, но все равно очко в пользу современной медицины. А заживало на нем, как на собаке, нечеловечески быстро, я останавливала себя, чтобы не ткнуть его острым прутком и поглядеть, как будет зарастать. Может быть, поэтому все остальные были так спокойны, когда он чуть не валился с лошади от горячки.