Страница 5 из 12
Случилось наоборот.
Дорога хорошо проглядывалась. Виднелась процессия, как раз взявшая середину дистанции. Единым строем шагали навстречу горожанам солдаты.
У Рихтера дрогнуло всё внутри. И люди заахали, заохали. Но видя то там, то тут вооруженных людей, которые без всякого удивления наблюдали за открывшейся сценой, успокаивались и выжидали.
Отряд приблизился еще на четверть. Солдаты шли в строю, но вместе с тем не стройно. Процессия оказалась довольно жалкой на вид.
Да ещё кто-то особенно наблюдательный крикнул чуть ранее:
– Вроде не наши.
Люди вздохнули единым порывом. Похожие на пружинные фигурки. Под действием страха, незнания, даже ветра (и бог знает, чего еще) люди накренялись и всматривались; готовились сорваться прочь и действовать. Без затеи и всякого толка.
Тот же кликуша вернул всем присутствие духа с той же резкостью, с какой и отнял минутой ранее.
– Идут безоружные.
Ещё больший шум-гам.
Ба! безоружные солдаты – да с чего бы это.
Страх отодвинулся, спуская с цепей незнание, неопределенность.
Люди встряхивали плечами, кое-где раздавались смешки. Хлопали по плечам.
Чуть разглядев новые детали, народ спешил поделиться находками.
В голове и хвосте шеренги суетились автоматчики. От снега расчистили только узкую полосу посередине дороги, поэтому конвоиры не могли двигаться по бокам. А вытягивали шеи спереди и сзади.
В город едва слышно притопала война.
#3
Когда она придвинулась до пары сот метров и люди взглянули в её усталые с дороги лица, на холме угнездилась тишина.
Потребовалось время, чтобы усвоить ее дьявольский лик.
Словно издеваясь, она навела морок на всех людей махом и предстала такими же точно лицами, как и у них.
Разве что прибывшие маски выражали другие эмоции: повинность, безропотность, страх. И потому не решались подняться и уставиться во встретившее их удивление, испуг. И проступавшую из глубины насмешку.
Волшебный конверт так и жегся на груди, не давая Рихтеру сойти с места. Он знал, что волшебная сила не пускает и всех собравшихся.
Перед ними стоял не враг
Поздней осенью, когда случился котёл, мать не знала, куда деться. Уходила с утра из дома и до самого вечера простаивала в очередях, чтобы получить хотя бы толику надежды до вечера и на завтрашний день.
Однажды над ней сжалились и вручили этот самый конверт.
Ваш муж, – говорилось внутри него, – был настоящим храбрецом. Да, кажется, из тех, что остаются верными воинской присяге до самой последней минуты. А ещё с прискорбием сообщаем, что он геройски погиб, выполняя свой долг.
Рихтер запомнил так.
Мать пришла раньше обычного и положила конверт на стол. Мало, что произнесла связанного. И читая – а читала, отчего-то, стоя – сотрясалась всем телом, как готовая опрокинуться башня.
И опрокинулась.
Только не телом, а непослушными губами и языком, которые коверкали слова и оттеняли смысл. И всё равно она заплакала, когда услышала собственный голос, говорящий то ли с прискорбием, то ли с соболезнованием. И так горько, что Рихтер хотел тотчас выбежать из квартиры. Но не мог бросить матери; подвёл к кровати и посадил, зная, что нельзя ей стоять на ногах.
Не смогла она и сидеть. Улеглась на простыни и отвернулась поскорее к стенке. Больше ни звука не издав за оставшийся световой день. Зато к ночи очнулась и тихонько плакала, кусая пальцы и ставшую пергаментной кожу.
Перед ними стояли такие же пленные, каким, возможно, стоял сейчас перед другими горожанами отец. Не зная, куда деть глаза и руки, они подсчитывали хлопья снега, упавшие на мостовую. Единицы не скрывали глаз и находили в себе силы смотреть. Прямо перед собой.
Им ещё больше достанется.
#4
Подгоняемые офицерами набежали солдаты. Рассредоточились и стали теснить людей, крича перед собой
дорогу, дайте дорогу, освободите дорогу
С рвением распихивали людей прикладами по местам. Те то ли не понимали, чего от них хотят; то ли, наоборот, понимали и потому не хотели выстраиваться. Их тягали за шиворот и затискивали в строй. Особо упрямые наблюдали поднятый к небу приклад и становились посговорчивее.
Горожан развели в две шеренги. Лицом к ним встали солдаты, держа на вытянутых руках автоматы наподобие заграждения. А сами конвойные таращились назад, повернув любопытные головы.
Скомандовали
ходу, ходу, братцы
и в голове колонны случился затор. Задние, те, что оказались сокрыты за спинами и плечами товарищей, наступали на передних. Хотели, чтобы представление поскорее закончилось.
А передние, видя раскаленные до бледного огня лица горожан, сбивали шаг и сопротивлялись движению.
Улица, заполненная скандирующими и улюлюкающими людьми, напоминала голодное чрево, в которое им предстояло по собственной воле вступить. А разведенная по сторонам толпа казалась раздвоенным языком, что шипел и подступался громогласным шепелявым эхом. Чтобы слизнуть заплутавших людей с тарелки апрельского дня.
Минул первый год.
И пленным предстояло узнать, как он закончится для них.
Рихтер пробирался поодаль за спинами хохотавших людей.
Первая волна страха и оцепенения спала. Женщины выскакивали из заграждения и кричали. Лица кривились, приобретая наконец живую мимику; голоса срывались и обращались птичьим криком, а потом – заливистым хохотом.
В колонну летели снежки и куски льда. Все хохотали. И больше всех – пленные. От боли и унижения по щекам текли слёзы, но они с благодарностью принимали женские выкрики. Только втягивали головы пониже в плечи.
Даже Рихтер, кажется, понял это чудовищное людское единение. Ему помогал увидеть и понять волшебный конверт, который вибрировал вслед за часто бьющимся сердцем.
Парень пробирался вперёд и видел, как мало-помалу затихает гнев. Люди вдоволь потешились. Их снова звали насущные дела.
Одни мальчишки неутомимо бежали следом. Их не уловить никаким оцеплениям и барьерам.
Мальчишки хохотали совсем по-иному. В их голосах не слышалось нутряной песни, что сходила вместе с паром с губ взрослых.
Дети швырялись кусками снега и льда, и летящие в солдат снаряды покрывали дорогу. Пленные хрустели, наступая сапогами и ботинками на лёд. Когда удавалось попасть кому-то в голову, дети еще громче хохотали и наперебой хвалили снайпера. Особый шик – сбить шапку. Задние ряды пленных напирали, – невозможно подобрать. Чёрная ткань, пока летела, распахивалась, обращаясь лыжной маской. И смеялась прорезями глаз.
Рихтер видел, как в одного и того же попали дважды подряд. Мастерски брошенный снежок сбил шапку, а прилетевший следом кусок льда ударил наискось по голове, рассекая кожу. На виске выступила кровь, а мужчина только закивал болванчиком, поощряя детишек в их правоте.
Но потихоньку и детская энергия рассеивалась. Мальчишки останавливались на тротуаре и провожали колонну взглядами. Смеялись над особенно жалкими. Не со зла, а скорее следуя инерции, накопленной в легких. Но к выдоху затухали и они; сходили со сцены вон.
Лишь несколько заполошных бежали и бежали.
Рихтер припустил следом, не зная толком, зачем.
Не мог противиться волшебному конверту и потому нагонял ребят.
– Прекратите! – кричал он.
Один из мальчишек показался знакомым. Да, они часто встречались в очереди за пайком “по утере кормильца”. Теперь обычно слезливый и тихий паренёк вдруг ощетинился и без страха глядел на здоровяка-Рихтера, который был на полторы головы выше, а телом походил на четырнадцатилетнего. Его скулы закаменели; казалось, губы сейчас приоткроются, и он зарычит на Рихтера дворовым псом.