Страница 4 из 12
Да, сначала левой рукой. Теперь правую; давай же, снимай, не бойся, уже можно убирать. Пусть только не боится; если упрётся, пропадем оба.
Я с тобой, приятель, смотри на меня.
Погрузив обе руки по локти в воду, Джи почувствовал, наконец, тепло. Оно быстро распространялось по одежде, пощипывая кожу, а когда добралось до подмышек, разом обернулось холодом. Но это было ничего, гораздо важнее, что он почувствовал вес братова тельца. Ему бы есть побольше с таким тщедушным тельцем. Но как бы он его тогда вытаскивал? И следом мысль поплоше, которую сразу гнать, гнать: и почему я должен его всегда вытаскивать?
Джи представил лицо матери, выговаривавшей ему за такие вопросы.
Она положила его спиной на себя и сама улеглась на спину. Стало тепло и сонно. Потом дернулась всем телом, но почему-то прикрикнула на него: не толкайся! Он и не думал толкаться, а она снова за своё: не толкайся! Да он и сам не прочь передохнуть, чего ради он будет толкаться? И лег пластом. Ухо высвободилось, и вроде как стало слышнее. А она снова в крик, но уже голосом Джи и, главное, всё наоборот: толкайся; толкайся, я один не смогу!
Куинджи ревел в голос и сквозь слёзы просил.
Только тогда Ром послушался и заработал красными от лыж ногами.
И вместе они отползли подальше от треклятой промоины.
1. Рихтер встречает пленных
#1
В первых числах апреля Рихтер проснулся от холода.
Высунул нос из-под зимней куртки. Его припухлая физиономия хранила единственный след тепла в стылой комнате. Розовощекая, с отпечатавшейся наискосок курточной молнией, она походила на лицо безмятежного школяра, отошедшего от здорового сна. И первым делом она повернулась к кровати в противоположном углу.
Мать боялась спать увязанной в тюк. Поэтому единственный спальный мешок достался Рихтеру. Зато накрывалась всеми имевшимися одеялами. И не скажешь, есть ли кто живой под завалами.
Вот, вроде пошевелилась. Опять проспала.
Рихтер расстегнул сбоку молнию и вылез в комнату.
Как будто высадился на другой планете и стащил скафандр.
Небольшой зал, в котором из мебели – две кровати да обеденный стол посередине. А вещи – всё, что успели схватить при эвакуации, – лежали в баулах вдоль голых стен.
Ежась от холода и пытаясь влезть трясущимися ногами в штаны, Рихтер припомнил обои в своей старой комнате. Терпеть их не мог: розовые, голубые и желтые медвежата склабились одинаковыми улыбками со стен. Краска на бумаге повыцвела, и медведи как будто винили в этом того, прошлого Рихтера, который ткнул в них пальцем в строительном магазине. Теперь, в свои одиннадцать, Рихтер был осторожнее в симпатиях. И немного скучал по медвежатам; по розовому, голубому и жёлтому теплу, которое они излучали.
Он выгребал из печки золу. Решетчатый настил покоробился, и кочерга всюду цеплялась, билась о чугунную дверцу.
Мать не просыпалась. А Рихтер не таился. Он не был злым и очень её любил. Но не мог заставить себя орудовать потише.
Огонь быстро взялся. Вспыхнули заготовленные щепки. Сверху он аккуратно уложил пару поленьев. Накануне удалось выручить три вязанки со старых материных серёг.
Пропажи она всё равно не заметит.
Вот если Рихтер продаст кольцо, ему несдобровать.
Он с грустью припомнил, что, когда открывал шкатулку последний раз, там как раз и оставалось одно кольцо.
Пока разгорались дрова, Рихтер вскипятил кружку воды и добавил заварки. Древесная пыль, которой только и хватало – подкрасить воду. Принес миску пшенной каши, заваренной на воде, и поставил на огонь. Не каша, а пшенный суп – три четверти воды.
Развернул стул лицом к материной кровати и уселся кушать.
Каша парила и согревала лицо.
Стоило бы поспешить. Но ему хотелось побыть хоть немного рядом. Согреться наперед.
Ответственность взяла вверх. Если он не выйдет сегодня за неё, у них будут проблемы.
Сын оперся на кровать, склонился ниже. Одеяла показались холодными наощупь. Мать вздрогнула во сне и перевернулась с боку на бок. На Рихтера повеяло теплом от её дыхания. Захотелось лечь рядом, закутаться в одеяла и не вылезать до скончания времён.
Вместо этого поправил край одеяла. И заметил желтоватый конверт, торчащий из-под подушки.
Он знал, что это за конверт. Но никогда не держал его в руках.
А теперь в бесконечной вселенной словно щелкнуло где-то. Как будто сошлась в этом миге чья-то большая задумка. Рихтер понял, что не уйдет просто так. Не в его силах сопротивляться Вселенной.
Цапнул конверт молниеносно. И неожиданно для самого себя.
Вскрыть бы прямо здесь и сейчас, но он поборол себя. Закутавшись в телогрейку, он вышел вон из квартиры.
#2
Как назло, в противоположном углу двора распахнулась дверь подъезда, и показалось лицо Куинджи, завязанное в шапку-ушанку.
Рихтер переводил дух, опершись на черенок лопаты.
Джи тоже его заприметил и поднял руку. Но не донеся и до подбородка, опустил. Словно силы экономил.
Согнулся под ветром и двинул прочь.
Рихтер вернулся к работе, то и дело возвращаясь мыслями к конверту, который жег изнутри карман. И как только мальчишка оказывался чересчур близко, он ужасался и наддавал темпа.
Так что к полудню на асфальте не осталось ни снега, ни вышедшего с ним на бой мальчишки.
Ноги прилично потаскали его по городу под приглядом вездесущего Караульного. Он как вновь открытое созвездие отпечатывался на верхушке неба и сулил то многие печали, то многие радости.
На сегодня Рихтер обрел талисман.
Волшебный конверт, как и все волшебные предметы, был ой как не прост. О волшебстве одновременно и мечтаешь и в тайне боишься до дрожи, как бы чего не вышло. И Рихтер выгуливал, вынашивал нужное настроение, оставаясь наедине с городом.
Когда пришли вести об отце, Рихтер видеть его не мог. Исхоженный вдоль и поперек, теперь он казался хмурым и незнакомым.
Мальчишка понял, что город-то и раньше склонялся не перед ним. Не перед ним разбегались улицы и становились шире проспекты. Не его город считал своим. А того, чью руку мальчик испуганно стискивал.
Он поднимал взгляд и видел голову отца в облаках вровень с крышами домов. И тотчас крыши становились впору и ему – малюсенькому ещё тогда пацаненку.
Или это отец слишком высоко подбрасывал его над чугунными люками
Теперь чувства вернулись. Ласковая рука протянулась и с мягкостью поддерживала у груди.
Незнакомые черты города и ощущение посторонности никуда не делись. Рихтер смотрел на регулировщиков, тяжелых армейских грузовиков, проносящихся мимо джипов с мордатыми гаубицами на прицепе. Но смотрел без прошлого страха – как на временщиков. Навроде строительного леса, что опоясывает стены дома. Стоит смириться с его долговечностью, а уже разбирают его. И стены становятся свежевыкрашенными: не всегда красивыми и родными, но всегда свежевыкрашенными.
В подтверждение мыслей картинка рванулась вперед. Незыблемые люди и машины оказались пылью перекатной.
Народ повалил нескончаемым потоком. Хотя мгновением раньше улица казалась брошенной.
Рихтер устремился следом, с каждым шагом понимая, что не сможет отвернуть в сторону. Что-то значительное ожидало впереди, отчего лица людей искривлялись и обращались застывшими масками.
Они столпились там, где дорога взбиралась на круглый холм и сразу опадала затяжным спуском. Внизу проходила городская черта с перечеркнутым дорожным знаком. Злые языки шутили, что так город отталкивает чужаков. Скатертью дорожка