Страница 5 из 7
Но ничего этого не сказал Кеша, только глубоко вздохнул.
– На одном судне? – с большим опозданием, но очень саркастически переспросил он. – Это «Орлёнок»-то судно? «Привык к людям!» А что ты про этих людей только что говорил? Эх, и до чего же ты поперечный человек, Валерий!
Он помолчал и как ни в чём не бывало вдруг спросил совершенно спокойно:
– А может, всё-таки перетащим чемоданишки на «Кузьму» на пару, а? У меня ведь и там со старшим помощником всё обговорено. И дружбы ради не пойдёшь?
Кеша просительно взял Валерку за пуговицу синего макинтоша.
– Ну, а ты, дружбы ради можешь понять… – начал было Валерка и наотмашь рубанул ребром руки сизый дым собственной папиросы.
Листвяжный Лог – старинное околоприисковое село в три долгих улицы вытянулось вдоль яра.
Где-то за мохнатыми хребтами, за таёжным палом догорал мутный жёлто-зелёный, охвативший полнеба закат. С реки тянуло свежестью и смолой. Радио спорило с коровьим рёвом.
Друзья шли по Партизанской, главной улице села. Покосись, словно баржи, вылезшие на мель, но ещё готовые поспорить со временем, стояли среди новых построек шатровые дома уже вымерших старожилов прежнего приискательского Листвяжного Лога.
Уж не одно поколение логожан жило возле золотых приисков, возле тайги и её тяжёлых, но верных заработков, до самой смерти не побывав дальше своего района, а вот Валерка с Кешей хотели жить по-своему, возле воды, по возможности большой и солёной.
– Значит, решительно? – грустно спросил Кеша.
– Решительно. Я метаться не стану. У меня компасный курс определённый. А ты мечешься. На черта тебе паровой «Кузьма Минин»? Чего-то ищешь, а чего, и сам не знаешь. Уж раз пошёл по мотору…
– И ты не знаешь. А на «Кузьме»…
– Нет, я знаю, – Валерка мотнул своим волнистым чубом, который был гораздо светлее его загорелого лба. – Я тебе ещё прошлой осенью сказал: через три года буду капитаном. Ясно? Я и сейчас не меньше Серёги знаю. И на курсы они меня пошлют – никуда не денутся…
– Ну, ладно – не хочешь – не надо. Без тебя и я никуда не пойду, – вдруг решительно отрубил Кеша.
– Будем плавать по-старому… до осени. А там на призыв. Точка. Но учти… – Кеша угрожающе помахал пальцем. – Я ж тебе добра хочу и не только о себе думаю. И я ж тебе давно толкую. Бросай ты свой автобус. Уходи, пока не поздно. Да хоть в Золотопродскаб, если к нам не хочешь. Они старшину на «Старателя» ищут. А с «Орлёнка» тебя на курсы не пошлют. Съедят они тебя вместе с твоим синим плащом. Не ко двору ты им пришёлся. У вас характера не любят.
Кеша говорил бессвязно, горячо, придвинув лицо вплотную к лицу Валерки. Его маленькие карие глазки весёлого медвежонка, погрустнев, смотрели прямо в Валеркину переносицу не мигая – человек был совершенно искренне взволнован. Валерка поднял к Кеше свои ясноголубые поморские глаза, хотел что-то сказать, но только коротко щелкнул пальцами. Даже авиапортовскому Кеше, земляку и однокашнику по семилетке и курсам рулевых, он не мог доверить такого тонкого дела.
– Это кто съест! Серёга? За что он меня съест? – угрожающе спросил вдруг он, словно горечь Кешкиных слов только сейчас дошла до его сердца. – Что, я своего дела не знаю?
– Он найдёт за что. Капитан всё-таки. Особенно не хорохорься.
Валерка медленно, упрямо покачал головой. Глаза его потемнели.
– Сказано, я сам таким капитаном через три года буду… если захочу. А может, ещё и получше. Да.
Но совсем не обида вдруг развязала Валерке язык.
Просто оно, словно неуклонно поднимающееся давление пара в котле, всё сильнее распирало сердце. А Кеша Кульков, несмотря на вечные увлеченья и фантазии, был всё-таки своим человеком.
– Иннокентий, ты молчать умеешь? – сурово спросил Валерка, кладя свою широкую ладонь на татуированный Кешин кулак.
– Могила, – клятвенно сказал Кеша.
– Так вот, учти – не могу я с «Орлёнка» уйти и не только из-за речкой практики, – Валерка зажмурился, словно готовясь к прыжку с высоты в холодную воду, и шёпотом досказал: – Через Антонину не могу. День её не увидеть – легче на камни со всего хода сесть.
Кеша даже качнулся от неожиданности и посмотрел на друга так, словно тот на глазах начал покрываться какими-то диковинными узорами.
– Так ведь она старуха. И с мужем развелась. Что тебе, девчонок нет?
Валерка ничего не ответил, опустив голову так, что его льняной чуб закрывал глаза.
«Куда ведёшь, тропинка милая…», – где-то вдали тоненько пело радио.
– Какая же старуха? Двадцать восемь лет, – обиженно заворчал Валерий. – А насчёт мужа, так это неправда. То есть правда, но только он пьяницей был и… такого человека не стоил.
Они сидели над рекой, пока их не окутала влажная, простреленная редкими звёздами ночь. Потом, обнявшись, пошли.
Спускаясь с крутого яра к пристани, негромко запели старую матросскую песню о широко раскинувшемся море и о кочегаре, смертельно заболевшем на вахте.
От реки пахло мокрой рыбацкой снастью и вместе с порывами ветра наносило тревожный запашок дальнего лесного пожара.
Позже Валерка сидел в верхнем пассажирском зальце «Орлёнка», без людей казавшемся очень большим, в самом дальнем его углу, за умывальником и трапом вниз, невидимый из коридора, ведущего в штурманскую рубку, и едкая мальчишеская ревность колола его сердце словно меленькая щетина, насыпанная в рану.
Сергей Сергеевич и «штурманша» разговаривали о чём-то весёлом, стоя возле капитанской каюты, а когда они зашли в неё – капитан впереди, а Антонина Николаевна следом – Валерка вдруг почувствовал, что она сейчас взорвёт его сердце.
Но Антонина сразу же вышла из каюты капитана, держа под мышкой какую-то толстую растрёпанную книгу, и Валеркино сердце опять отпустило.
А когда «штурманша» через несколько минут уже с небольшим медным чайником вышла из своей каюты, бывшей как раз дверь в дверь напротив капитанской, и совсем по-девчоночьи легко побежала на камбуз, Валерка поднялся из засады и пошёл ей навстречу.
Антонина уже сняла свой форменный прямоплечий китель с золотыми обручами на рукавах и была в мохнатом синем свитере, плотно облегавшем её стройную фигурку.
Стараясь не смотреть на её небольшую, совсем девичью грудь, Валерка сказал угрюмым молодым басом:
– Антонина Николаевна, я к вам как к профоргу. Он же неправильно снял меня сегодня с вахты. Я же тогда не был пьян.
Антонина остановилась, и её крылатые брови, широкие над переносьем и узенькие к вискам, гневно сдвинулись и всю её словно подменили.
– А сейчас ты уж не выпил ли? – сухо сказала она, и словно стеклянная стенка встала между ней и Валеркой, так холодны и отчужденны стали ее карие глаза с едва заметными черными крапинками возле самых зрачков, – сейчас же отправляйся спать! Мне стыдно за тебя, Валерий Долженко!
Она обошла Валерку, как не у места поставленный пиллерс, и, твёрдо постукивая каблучками, спустилась по трапу вниз, на камбуз, пряменькая, подобранная и вся какая-то страшно отдалившаяся, словно видимая в стёкла перевёрнутого не той стороной к глазам бинокля.
Валерка так и остался стоять возле обнесённого точёными перильцами трапа.
Кованая дорожка лунного света лежала на воде, и по ней было видно, что река текучая, живая.
Скуластая азиатская луна, вылезая из-за прибрежного леса, пялилась в самый иллюминатор. Её словно приплюснуло и растянуло испарениями, встающими над рекой и как кривое зеркало искажающими ночную зыбкую даль.
Антонина Николаевна глубоко вздохнула и захлопнула книгу, которую читала совершенно машинально, не запоминая ни единого слова. Было очевидно, что и её виденье мира перекосило совсем как эту приплюснутую рефракцией луну. Ну, что он ей дался, этот беспутный мальчишка, и почему его так жалко?
Вот и к капитану полезла совсем не со своей докукой, словно капитан сам не знает, как быть с такими занозистыми юнцами, возомнившими себя чёрт-те чем.
«Конечно, не знает, – упрямо подумала Антонина Николаевна и провела пальцем по столику прямую чёткую линию. – У него же мысли идут совсем как катера в походном строю. Да есть да, нет есть нет. А тут фарватер весьма извилистый. Сложный мальчишка».