Страница 60 из 77
Беатриса, откинув на спину капюшон, робко потянула мужа за рукав, и тут вдруг один из слуг, следовавших за экипажем, оглянулся на неё, придержал коня, а затем шагом подъехал к ним. Максимиан угрюмо взглянул на розовощёкого юнца, а Беатриса, наоборот, улыбнулась. Она узнала того самого юношу, который когда-то, год назад, приходил к отцу Бенедикту и хотел стать послушником, но был им с позором изгнан, поскольку принёс с собой в монастырь несколько учебников.
— Я могу вам чем-нибудь помочь? — учтиво спросил он.
Максимиан промолчал, и тогда, к его изумлению, заговорила Беатриса:
— О да, мы очень благодарны тебе за то, что ты остановился!
— Тогда говорите быстрее, а то мне надо догонять своего хозяина.
— Ты знаешь придворные новости? — вдруг глухо спросил Максимиан. — Что слышно о короле и его магистре оффиций?
— Я знаю очень немного, — глядя не на него, а на Беатрису, быстро ответил слуга. — Король по-прежнему находится в Вероне, хотя, по слухам, собирается возвращаться в столицу. Ну а благородный Кассиодор...
— Я спрашивал тебя о магистре оффиций!
— Так вот я и говорю: благородный Кассиодор...
Максимиан и Беатриса с ужасом переглянулись, и, заметив их взгляды, слуга испуганно умолк.
— Ты ничего не путаешь, юноша? — строго спросил Максимиан таким тоном, словно и не был всего лет на пять старше него. — Разве в этом государстве магистром оффиций является не Северин Аниций Боэций?
— Он... он уже несколько недель как заключён под стражу и находится в тюрьме города Тичина, дожидаясь исполнения смертного приговора...
— За что? — с ужасом выкрикнула Беатриса.
— За государственную измену, — растерянно отвечал слуга. — Но, простите, мне пора.
Действительно, колесница его хозяина уже въехала на пригорок и вот-вот могла скрыться из виду. Учтиво поклонившись, слуга проворно развернул лошадь и галопом помчался по дороге.
— Отец, отец... — рыдала Беатриса, а Максимиан, обнимая её за талию, молча прижимал к себе и хмурил брови.
Молчал он и всю обратную дорогу до монастыря, молчал и тогда, когда они вернулись в свою келью. И только после того, как Беатриса, опустившись на колени перед висевшим на стене распятием, принялась горячо молиться, Максимиан впервые разжал губы и горестно воскликнул:
— Ты молишься, а там готовятся к казни!
Эта фраза прозвучала слишком театрально, и Максимиан с некоторым запозданием понял причину — она принадлежала одному из персонажей трагедии Эсхила «Агамемнон». Более того, обращённая к беспомощной девушке, она оказалась настолько нелепой, что ему стало стыдно.
— Что? — услышав его голос, переспросила Беатриса.
И Максимиан вдруг порывисто опустился перед ней на колени, взял в свои ладони её молитвенно сложенные руки и горячо заговорил:
— Послушай меня, любимая, послушай, ибо я не могу тебе этого не сказать. Я должен, понимаешь, должен попытаться что-то сделать для твоего отца и своего благодетеля!
— Но что ты можешь?..
— Не знаю, Беатриса, не знаю... Более того, мне страшно оставлять тебя одну...
— Максимиан!
— Подожди и, умоляю тебя, выслушай до конца! Я поговорю с отцом Бенедиктом, чтобы он позаботился о тебе до моего возвращения А сам поеду в Тичин и если даже не смогу ничего сделать, то хотя бы попробую увидеться с Северином Аницием.
— Но ведь тебе же самому грозит казнь за убийство трёх готов!
— Знаю, но надо же попытаться хоть что-то сделать! Мой отец арестован и, наверно, уже казнён, теперь то же самое грозит твоему отцу... Я не могу всю жизнь прятаться в этом монастыре, словно жалкая мышь, забившаяся в нору, выход из которой замурован!
До этого момента они говорили быстро, лихорадочно, перебивая друг друга, и вот только теперь Беатриса задала ему тот вопрос, которого он больше всего боялся:
— А как же я? Что будет со мной, если тебя схватят?
Что он мог ей на это ответить? Лишь дать ещё одну клятву, столь же надёжную, как клятва в вечной любви:
— Я обязательно вернусь, Беатриса, и клянусь тебе, мы ещё будем счастливы!
Через час он оставил жену и отправился искать отца Бенедикта. Найти настоятеля оказалось просто — он был в своей келье, немного большей и лучше освещённой, чем кельи простых монахов, однако Максимиану пришлось долго ждать, пока Бенедикт не закончит свою дневную молитву. Когда наконец он получил дозволение войти, священник встретил его довольно враждебно.
— Вы мне не слишком рады, отец Бенедикт? — растерянно спросил Максимиан, надеявшийся на совсем другое отношение.
— Совсем не рад, — сердито буркнул настоятель, избегая смотреть на Максимиана.
— Но почему?
— Мой монастырь — это не модный курорт где-нибудь в Байи, чтобы проводить здесь свой медовый месяц... Смущение в умах и нетвёрдость в вере...
— Что вы говорите! — воскликнул Максимиан. — Мы приехали сюда в поисках убежища. Меня разыскивают готы!
— Тебя — да, — согласился отец Бенедикт, — но не твою жену! Она не могла совершить никакого преступления...
— О, Беатриса — ангел! — неосторожно воскликнул Максимиан и тут же получил гневную отповедь:
— Не смей богохульствовать! Ангелы — непорочны!
— Но ведь мы муж и жена...
— Даже если так, это дело не меняет. Любое сношение, не имеющее целью рождение детей, греховно!
— Почему вы так ненавидите женщин? — вдруг спросил Максимиан и, взглянув в глаза священника, уже и сам понял ответ: «потому что никогда их не знал!» Ему даже не нужно было слушать яростные вопли Бенедикта об источнике соблазна, дьявольском искушении и сосуде греха — всё было ясно. Старый аскет ещё смолоду настолько запугал себя мыслями о греховности плотской любви, что природную чувственность воспринимал не иначе, как происки дьявола. Но разве можно было после этого относиться к женщинам как-то иначе?
И тут Максимиану пришла в голову настолько странная мысль, что поначалу он даже сам её испугался. Такие люди, как отец Бенедикт, отвергают главную радость жизни или потому, что она им просто недоступна, или во имя загробного блаженства, не сравнимого, по их мнению, с любовью... Но любовь есть, существует, её можно увидеть в глазах и ощутить на губах, но есть ли там... в ином мире... что-то такое, что превосходит земную любовь? А вдруг нет? И тогда все эти аскетические жертвы и адские муки умерщвления плоти оказываются бессмысленными! И всё закончится сырой могилой, и, кроме мук, ничего в жизни не было! Неужели самому отцу Бенедикту не приходили в голову такие ужасающие мысли?
Впрочем, он уже не стал расспрашивать его об этом. Дождавшись, пока священник хоть немного успокоится, Максимиан объяснил ему свою просьбу и даже встал на колени.
— Умоляю вас, отец Бенедикт, позаботьтесь до моего возвращения о Беатрисе. Она — это самое драгоценное, что у меня есть в этой жизни! Сохраните её для меня!
Видимо, что-то, если не в словах, то в интонации, задело отца-настоятеля. Он поднял руку и медленно перекрестил Максимиана.
— Её сохранит для тебя Бог. Езжай спокойно, а она будет оставаться под защитой святых стен вплоть до твоего возвращения. Но только...
— Да, — кивнул Максимиан, мгновенно поняв эту невысказанную просьбу, — когда я вернусь, мы немедленно уедем.
Выходя из кельи настоятеля, он вдруг столкнулся с братом Клементом — могучим, но глуповатым монахом, который, как он давно заметил, испытывал странную нежность к его жене. Это была нежность чудовища, — а брат Клемент был весьма уродлив, — к красавице, и потому Максимиан даже не знал, злиться ему на него или не обращать внимания. Но сейчас он вдруг подумал о том, что лучшей защиты у Беатрисы не будет, и повторил свою просьбу брату Клементу.
Великан растрогался так, что едва не заплакал.
— Можешь не беспокоиться, — заверил он Максимиана, — пока я жив, ни один волосок не упадёт с её головы. Беатриса — ангел!
— Только не говори об этом отцу Бенедикту, — криво усмехнулся Максимиан и направился в свою келью.
В эту ночь, последнюю ночь перед завтрашним расставанием, юные супруги впервые за всё время их пребывания в монастыре, предались любви. Как сладостны были эти прощальные ласки! Что значили жалкая келья и холодное ложе, когда обнажённые тела согревала любовь, а обострённые чувства возбуждала предстоящая разлука. Помня о ней, они изо всех сил старались угодить желаниям другого, и всё это было настолько прекрасно, что Беатриса впервые начала проявлять — поначалу несколько стыдливо и непроизвольно — настоящую женскую чувственность. О, эти милые вздохи и несмело-эротичные прикосновения, о, эти застенчиво-откровенные поцелуи!..