Закат империи

— Не сомневаюсь. Однако прощай, — и Максимиан, боясь упустить Амалабергу, направился к выходу.

— Куда ты, ведь заезды ещё не кончились! — удивлённо воскликнул Корнелий, но его приятель, не оборачиваясь, лишь махнул рукой и заспешил по лестнице, ведущей в галерею, проходящую внизу.

Пробежав под аркой, Максимиан поспешно спустился вниз и вышел на площадь, надеясь, что к этому времени его носилки уже окажутся там. И действительно, четверо знакомых рабов, стоя возле его паланкина, коротали время за игрой в «мору», которая состояла в том, что нужно было угадать число внезапно разжимаемых пальцев. Максимиан внимательно огляделся по сторонам: хотя прошло не больше десяти минут с момента ухода Амалаберги, её паланкина уже нигде не было видно. А что, если она действительно торопилась к любовнику и её гнев на непристойности Феодоры был всего лишь хорошо разыгранным фарсом? Как он теперь узнает об этом?

Помрачневший ото всех этих неудач, Максимиан приблизился к носилкам, небрежно кивнул рабам и влез внутрь, тщательно задёрнув занавески. Носильщики дружно взялись за ручки и подняли паланкин на плечи. И только в этот момент юный поэт вдруг почувствовал, что находится здесь не один и что у его ног, спрятавшись под покрывалом, которое использовалось тогда, когда с моря начинали дуть холодные ионийские ветры, кто-то шевелится.

— Кто здесь? — невольно вздрогнув, негромко спросил Максимиан. На какое-то мгновение он решил, что это может быть тайный посланец Амалаберги. Вдруг да за её надменной презрительностью кроется что-то иное? — Отвечай, не то я позову рабов!

Из-под покрывала показалась голова мужчины лет тридцати с бледным и испуганным лицом.

— О, не делай этого, господин! Не выдавай меня! — и он умоляюще обнял ноги Максимиана.

Тот брезгливо высвободился, с трудом сдержав разочарование, и спросил:

— Кто ты такой и как здесь оказался?

По лицу мужчины пробежала лёгкая судорога, и он шумно вздохнул, тут же испуганно прикрыв себе рот.

— Я расскажу, сейчас я тебе всё расскажу...

Со лба он уже начинал лысеть, хотя взгляд его глаз был настолько простодушным и открытым, что вся испуганность выглядела слишком детской — так ведут себя напроказившие подростки, страшась родительского наказания. Однако густые брови, рыжеватая щетина и крупные, сильные руки выдавали взрослого мужчину, который, судя по одежде, был слугой в каком-то богатом доме, а может, и владельцем собственной лавки.

«Только бы он не оказался беглым рабом! — успел подумать Максимиан, отодвигаясь подальше от своего неожиданного спутника. — Как от него воняет потом! Сейчас я или упаду в обморок, или прикажу выкинуть его на дорогу...»

— Смилуйся, господин! — торопливо заговорил мужчина, словно прочитав мысли Максимиана по его нахмуренному лицу. — Я не раб, а свободный римский гражданин, и до недавнего времени служил конюхом у Арулена... О, я вижу ты его не знаешь... Это богатый судовладелец, который живёт на улице Старых холмов. Меня зовут Павлиан, я буду твоим преданнейшим слугой, если ты соблаговолишь выслушать меня до конца и не выдашь моим гонителям.

— Говори, но только дыши при этом в другую сторону, — холодно сказал Максимиан, сам удивляясь своей снисходительности.

— Я полюбил, господин! — вдруг жарко выдохнул Павлиан, и юный патриций даже вздрогнул от изумления. — Я влюбился так, как ни разу ещё не любил, хотя уже был женат. Не далее как две недели назад я случайно прогуливался в порту и увидел, как с корабля, только что прибывшего из Нового Карфагена, сгружали рабов. Любопытство потянуло меня подойти поближе, и я замешался в толпу зевак. Одна из рабынь, проходя мимо меня, споткнулась, и я чисто инстинктивно поддержал её. Она вскинула глаза и тут же пошла дальше, опасаясь плети надсмотрщика, но и одного этого взгляда хватило для моей погибели — я никогда в жизни не видел такой красоты! Кто-то в толпе громко сказал, что большинство рабов — иберийцы, которых прислал сюда на продажу Тевд, наместник Испании, и что они будут выставлены на торгах в ближайший четверг. А в тот день, когда я увидел свою иберийку, было воскресенье.

Поверишь ли, господин, но я точно заболел, поклявшись достать денег, чтобы выкупить эту рабыню и жениться на ней! Я готов был пойти на самое страшное преступление, но Бог миловал меня от убийства, указав другой путь. До вторника я ещё колебался, но когда, проходя мимо бараков, где содержали предназначенных на торги рабов, снова увидел свою иберийку — какой же она была бледной и подавленной! — я понял, что непременно совершу задуманное. Той же ночью я украл из конюшни своего хозяина лучшего жеребца и продал его какому-то герулу, с которым познакомился в винной лавке незадолго до этого. Получив от него деньги — о, как я боялся, что этой суммы может оказаться недостаточно, ведь моя рабыня была так красива! — я долго слонялся по городу, пока не нашёл самый захудалый постоялый двор, находившийся где-то на окраине. Там я решил дожидаться следующего дня, надеясь, что за это время хозяин просто не успеет меня найти.

Мне не раз случалось объезжать диких лошадей, но по натуре я человек не слишком воинственный, можно даже сказать — робкий, и только неожиданная любовь к прекрасной рабыне побудила меня пуститься во все тяжкие. Я долго крепился, господин, а потом всё-таки не выдержал и заказал кувшин вина. И сразу стало легко, появилась надежда, страх отступил, а потому за первым кувшином последовал второй, за вторым третий, и... — Павлиан снова вздохнул, и по щекам его покатились крупные слёзы. Максимиан внимательно слушал его рассказ и теперь с удивлением ощутил в себе сочувствие конюху.

— Ну и что было дальше? — нетерпеливо спросил он, пока Павлиан утирал слёзы краем грязной туники.

— А дальше я уже не помню. Проснулся я на следующий день без единого гроша в кармане, а когда стал расспрашивать хозяина этого проклятого постоялого двора, куда девались мои деньги, то он едва не вышиб из меня дух да ещё пригрозил позвать стражу. Короче, я ушёл оттуда, стянув по дороге обрывок верёвки. Про себя я решил, что пойду на торги, чтобы в последний раз взглянуть на прекрасную иберийку, а потом выберусь за город и повешусь на ближайшем же дереве. Возможно, именно так я всё бы и сделал, но представь себе моё изумление, а потом и ярость, когда, замешавшись в толпу зевак и обливаясь горючими слезами, я вдруг увидел, что иберийку купил не кто иной, как мой хозяин Арулен! Эта прыщавая жирная свинья выложил за неё лишь половину той суммы, которую я получил за его лучшего жеребца, отчего я стал ещё больше страдать. На аукционе объявили о том, что иберийка — искусная швея, но я не сомневался, что она нужна ему лишь в качестве новой наложницы, поскольку недавно он продал двух старых! И тогда я понял, что умирать мне ещё рано.

Я знал, что по закону короля Теодориха, если свободный человек изнасилует рабыню, то и сам становится рабом того же хозяина. Конечно, это произойдёт в том случае, если у него не будет денег, чтобы заплатить штраф. Денег у меня всё равно не было, жить не хотелось, и поэтому я решился на крайнюю меру.

Я проработал у Арулена почти четыре года и прекрасно знал в его доме все ходы и выходы, а потому мне не стоило особого труда дождаться ночи и проникнуть в помещение, где содержались рабы. Чтобы меня не узнали, я вымазал лицо и руки чёрной грязью, понадеявшись, что в темноте буду походить на одного из четырёх нумидийцев, которые служили носильщиками. И вот я тайком пробираюсь туда, где по всем моим расчётам должна была находиться иберийка, — а я так надеялся, что Арулен оставит её в покое хотя бы на первую ночь! — и вдруг вижу... — Тут Павлиан снова заплакал, а Максимиан, раздосадованный его внезапными слезами, сердито прикрикнул:

— Хватит скулить, как женщина! Что ты там увидел — её не было на месте?

— О нет, она была, но лучше бы её там не было! — с трудом проговорил заплаканный конюх. — Совсем нагая, она стояла на ложе на четвереньках, закусив зубами подушку и высоко воздев свой зад, в который изо всех сил вонзался своим гигантским членом один из этих дьявольских нумидийцев! У меня помутился рассудок. Я схватил первое, что попалось мне под руку, кажется, это был светильник, и изо всех сил ударил по голове её любовника. Тот рухнул на пол, извергая из своего чёрного шланга могучие струи семени, а она повернула голову, увидела мою чёрную, перемазанную в глине физиономию и отчаянно закричала. Тут уже я испугался и бросился бежать, переполошив весь дом. Не знаю уж, каким чудом меня не поймали в ту ночь, но с тех пор я скрывался в городе, не зная, что мне делать дальше и ради чего жить. Теперь мне уже не хотелось кончать жизнь самоубийством, поскольку я всё время представлял себе одну и ту же сцену: пока я, высунув язык на плечо, буду болтаться в петле, как удавленная собака, моя порочная иберийка будет заниматься развратом с очередным нумидийцем, благо их осталось ещё трое! И так я скрывался до тех пор, пока два часа назад не наткнулся на одного из рабов Арулена, который ходил вместе с двумя стражниками. Они явно искали именно меня, поскольку раб тут же закричал: «Вот он!» — и все трое бросились за мной. Убегая от них, я добежал до самого цирка, увидел твои носилки и, воспользовавшись тем, что рабы были увлечены игрой в «мору», юркнул внутрь, чувствуя, что уже не в силах больше бежать. Прости меня за это кощунство, но с тех пор, как меня околдовала эта проклятая иберийская колдунья, я уже с трудом отдаю себе отчёт в своих поступках. А ведь я даже хотел сочинить в честь неё элегию и уже придумал первую строку: «Хочу я пить устов твоих нектар...»