Берега светлых людей

Сильнее всего бросалось в глаза то, что никто из лесовиков не улыбался. И тишина в стойбище просто потрясала.

— Они и хлеб сеют не на полях, а на лужайках средь леса, — сообщил Ргее Сарос. Та, ничего подобного ранее не встречавшая, никак не могла избавиться от угнетающего душу трепета.

— Не убьют — так заразят своею хворобой! — тихо призналась в своих опасениях она.

— Если уж кто рус на земле — то это они... — И Сарос не чувствовал себя в безопасности, так что страх Ргеи ещё усилился.

Чуткие лесники опять приблизились — разговор пришлых насторожил их.

Изувеченный и ослабевший Сарос старался казаться им ещё более безжизненным. Закрыв глаза, он продолжил шептать:

— У нас есть поверье про них: будто они — души тех людей, кто умер в своих постелях и после ушёл в лес, а не за предельный чур. Они — невидимые, от скитания по чащобам опутавшиеся, оплётшиеся паутиной — заимели очертания людские. Возле кострищ и пожарищ, что после грома загораются, в людей воплотились.

— А это правда, Сарос?

— Когда б мы были на своей земле, я лично всему этому не верил бы. Но здесь, у них, не поверить тому сложно. От греха подальше говори очень-очень тихо.

— Я и слова не скажу.

— Они нам худа, думаю, не сделают, — обнадёживал Сарос. — Тебя не тронут, меня вылечат... А провожают они — аж за тридевять земель выводят, пока чужих стран не достигнут.

— А как велика их собственная страна?

— Весь белый свет был их — так они про себя говорят.

— Надо же какие!

— Они уверены, что являются потомками первого народа, пошедшего давным-давно ко дну небесному...

Многое знал про них Сарос.

Как надтреснутые дерева заживляют свои раны смолой, как после бурь полёглые травы встают и колосятся, так глубокие раны Сароса заросли, заполнившись новой плотью, так встал он и закачался слабый средь дикарей.

— Смерть не взяла меня и на сей раз. Ах-ха-ха! — Вымученным рывком оглоушил он подхватившую его Ргею.

Жители лесного закоулка не содрогнулись — давно ждали они, когда поднимется могучий гость. Никто его уже не побаивался, и теперь, когда он стоял подпёртый хрупким созданием, пожилые женщины поднесли ему его меч. Он мотал головой как клокастым нависом конь — благодарил, а, ухватившись за рукоять боевого орудия, опёрся ещё и на него. Дикари засмеялись, как заскулили. Сарос от удовольствия запрокинул назад блаженную голову, Ргея позади него держала содрогавшуюся ещё стать и от счастья не дышала.

Сароса жестами стали зазывать к костру. Он ступил раз и два — ноги подгибались. От великодушного приглашения пришлось отказаться по причинам уважительным и вполне всем понятным.

— Теперь я пойду только домой. Домой, — ещё раз повторил исполин и рухнул на лежанку. Не только сенной тюфяк, но толстенные жерди звучно хрустнули. Сарос застонал протяжно лишь только для того, чтоб перевести свои стенанья в слабый сначала, а затем в раскатистый смех.

Как бы то ни было, но чрезмерно чутким лесовикам лежачий гость нравился больше. Мужчины выглядывали из-за спин не по делу радовавшихся женщин и выходили на сугубо мужской совет.

Вдали от потрескивающего центрального костерка решили они спровадить гостей подобру-поздорову. Это, как могло бы показаться на первый взгляд, было делом нелёгким. Наводить чужеземцев на стойбища соседей, друзей, союзников, а равно просто выдавать все те заповедные зоны запрещалось под страхом смерти. Покой и извечный уклад жизни теута ценился в сих местах превыше всего, чужеземец же в большинстве случаев — соглядатай... Может и нет, но даже малейшие упущения в сложной системе финской конспирации стоили жизней многих уже родственных племён. Думали лесовики пустить скитальцев одних на их страх и риск, но заблагорассудилось — выделили из среды своей охотника опытного, много где бывавшего...

Клавдия всегда хорошо владела собою, но тут скрыть не смогла растерянность. Прижав руки к прекрасным своим бёдрам и чуть склонившись вперёд, она искренно и даже покорно заговорила, будто бы о чём-то прося воинов. Легионеры обернулись к дикаркам и сверкнули чёрными глазищами, непонятно что выражавшими.

Слов Клавдии было не разобрать. Вот она с сожалением ахнула и крикнула в дверь рецианку. Но та будто и не услышала ничего. Сателлес, постоянно находившийся в свите видной римлянки, был направлен за несносной девкой. Лана звонко выкрикнула ему замечание: куда, мол, меч мой подевал, где он? — давай же меняться обратно, мне твоя култышка ни к чему!.. Слова свои она сопроводила красноречивой мимикой и жестикуляцией.

Римлянин, уяснив суть, неуклюже коснулся своего новенького укороченного клинка, посмотрел на Клавдию, замявшись и споткнувшись, поспешил исполнить поручение госпожи.

Клавдия со сложенными у подбородка ладонями подошла к варваркам и принялась объяснять, что меч Ланы охранник отдал кому-то посмотреть, но вернёт его обязательно... Бореас и Лана, видом своим показав, что делать здесь им более нечего, поблагодарили за ванну, спеша уйти. Клавдия почти застонала, останавливая их.

— Вы мне очень нужны!.. В моей жизни не всё так просто... Не бойтесь... Не уходите же, пойдёмте со мной... Как вас остановить-то? Чем отплатить после?..

Степнячки с подозрением, непониманием и настороженным размышлением, а потом и с сочувствием смотрели на взволнованную римлянку. Женские сердца подсказали им смысл настойчивой просьбы Клавдии, дикарки почувствовали её состояние. Сосредоточив цепкие взгляды на просящем лике попавшей в какую-то историю бабы, амазонки решили помочь ей.

— Меч пусть мне вернёт, — решительно заявила Лана, наконец, — тогда посмотрим... Кто это? — Она указала на стоявших столбами вояк, одетых в боевую броню, словно гоплиты.

Клавдия решила, что может ещё добиться своего. Она повторяла позы амазонок, что-то наговаривала, досадуя. Бореас и Лана, казалось, не слушали её проникновенные монологи.

Всё изменилось, когда Лане принесли искомый меч. Она не торопилась взять его — сначала осмотрела в чужих руках. Приняв назад своё оружие, вопросительно воззрилась на Бореас, не зная, что же делать дальше. Приключениями парочки всегда заведовала Бореас.

Последняя наблюдала за римлянкой, по новой начавшей непонятные увещевания. Пока ждали воина, бегавшего исполнять прихоть Ланы, Клавдии приходилось держать дикарок властью своего обаяния. Когда слов не хватало, она пыталась погладить руку вздорной Ланы. Это действовало наиболее убедительно. И после получения меча гостьям не хотелось прекращения столь увлекательного подкупа горячими просьбами.

Солнце заставляло Клавдию щурить глаза. Она тщилась раскрыть их пошире для пущей убедительности, но тогда глаза слезились. Это обстоятельство нарочито стоявшую от солнышка Бореас забавляло. Вдоволь поиздевавшись, она выказала намерение пойти с римлянкой туда, куда та битый час их звала.

Среди чудных колонн и сводов в диковинном дворике прекрасного дома собралась какая-то публика. Незаметно для увлечённых созерцанием дикарок к ним с улицы по широким ступеням и площадкам подошла процессия во главе с Клавдией. В компании знатных горожан выделялся стоявший в полный рост декламатор — философ и поэт. На выбеленной сенью парков и садов руке своей он держал чуть не половину собственной льняной тоги. Славился сей ритор искусством подолгу цитировать изречения великих на злободневные темы. В момент появления Клавдии с дикарками он декламировал Луция Сенеку:

— «...Интересуйся не количеством, а качеством твоих почитателей: не нравиться дурным — для человека похвально»... — И от себя, продолжил: — Счёт безмерен, но люди всё же ограничены в нём; и мудрые, и незатейливые имеют свой предел знаний. И мудрец, и праздный тунеяд — предельны оба.

— Но для умницы мир распахнут шире? — живо поинтересовались из рядов благопристойной публики.