Докторица

Проснулась в темноте и долго не могла понять, где я? Но мне это было не важно, я просто лежала и смотрела в темноту. И больше всего жалела, что так стеснялась раньше говорить папке, как я его люблю и как он мне нужен и дорог. А теперь уже и не сказать никогда… НИКОГДА!.. И в этой жути пустоты в груди я словно висела в темноте пока не пришёл Митрич. Как оказалось, меня после водки сморило, и старшина положил меня спать у себя в кладовке. Он со мной пытался разговаривать, я его слушала, но не слышала. Митрич взял меня за руку и повёл умываться, не дождавшись от меня действий сам умыл меня и потом кормил с ложки горячей кашей, которую я не чувствуя вкуса послушно глотала. А в голове билось: "Как я это Верочке скажу?!" И тихий, утробный ужас, что мне нужно будет ей в глаза смотреть…

В общем, не очень помню, что было дальше, но как-то я очнулась и потихоньку начала шевелиться. Все эти дни Сосед старательно пробивался к моему разуму, что теперь я за Верочку вдвойне отвечаю! Что нужно жить дальше, несмотря ни на что! Что мама с папой бы не хотели, чтобы их дети себя загнобили в скорби! А ещё и с беременностью кажется всё окончательно решено, месячных как не было, так и нет и задержка уже большая. Верочке я ничего не говорила, но она видимо у кого-то сама услышала, вечером перед сном обняла меня и сказала, что уж она то точно меня никогда не бросит. Потом не выдержала и разревелась мне в грудь, так обе зарёванные мы с ней и уснули. Но окончательную точку поставил случайно подслушанный разговор сестрёнки со своей куклой, Верочка серьёзно объясняла ей, что папа за маму и нашего братика – Васеньку отомстил, а теперь ей нужно скорее вырасти, и она обязательно придумает и отомстит фашистам за нашего папу… Может это глупо, но меня это встряхнуло словно ледяной душ. Хожу тут, в свои страдания ушла! А на самом деле играюсь в то, что мне нравится за широкой папкиной спиной. Теперь пришло время долги отдавать и за папу взять плату должна я и так, чтобы у Верочки ни на секунду не возникло сомнений, что долг взыскан сполна. Ведь я старшая и это мой долг и груз на мои плечи! И я не имею никакого права перекладывать его на сестру!

К моменту приезда в командировку на наш фронт комиссара Смирнова я уже практически придумала, что мне теперь делать, осталось только уговорить Александра Феофановича. Он пришёл нас навестить, девочки тактично смотались куда-то, а он выложил гостинцы от Ираиды, кучу приветов, разных слов и пожеланий. А потом, мы с ним присели серьёзно поговорить, пока отправили Верочку позвать к столу девочек…

— Александр Феофанович, у меня к вам просьба!

— Да, конечно. Я слушаю.

— Помогите мне перевестись в бомбардировочный полк.

— Ты, правда, этого хочешь?

— Да…

— Хорошо, я поговорю с Мариной Михайловной.

— Нет, вы не поняли. Я не хочу в женский полк! Там свои сложности, придётся притираться, завоёвывать себе авторитет, и вообще, притирка в женском коллективе это всегда очень непросто. Тем более, я не хочу куда-то срывать Верочку…

— Тогда я тебя не понимаю! Ведь на вашем фронте женских полков нет.

— Так а мне и не нужен женский, я хочу в обычный полк, у нас на фронте их четыре. И Верочку тогда можно будет здесь оставить, а я её буду часто, как смогу, навещать…

— Я уже практически пообещал, что просьбу выполню, хоть она мне и не нравится. Но я сначала должен понять, это ты решила с холодной головой или на эмоциях?

— Я не собираюсь без нужды собой рисковать, если вы об этом. Я теперь у Верочки одна осталась и обязана жить, а вот за папку я должна отомстить. Я из Луговых теперь старшая!

— Это важно! Сама понимаешь… Но к чему спешка? Ты мне что-то недоговариваешь?

— Я пока не могу говорить, сама не уверена, товарищ комиссар! Я понимаю, что вам ещё Ираиде с Соней об этом говорить, но вы ведь мне предлагали к вам перевестись, давайте, я до осени полетаю в бомбардировочном полку, а с осени согласна к вам в Москву…

— Это выходит около пяти месяцев… Обещаешь беречься и не подставляться?!

— Обещаю и собираюсь обещание держать. А вообще, от судьбы не уйдёшь, вот мы отсюда вообще в тыл летели и на охотников наскочили, так мало того, ещё и на земле к немцам в нашем тылу угодили…

— В этом ты права. Но на фронте всё-таки больше риска, чем из окошка в Москве выпасть…

— И ещё… А можно нам с Верочкой фамилию поменять на "Луговых-Медведевых", а то получается, что папу мы в фамилии сохранили, а ещё и отчество осталось, а от мамы ничего… И ещё надоело, что по фамилии все думают, что я – мужчина, а встречают меня и недоразумения лишние…

— Ну, это гораздо проще, мне кажется, я всё уточню и скажу. До отъезда постараюсь всё решить. Но ты ещё подумай хорошенько, договорились? Потом обратно вернуть будет труднее…

— Договорились… Только вы своим женщинам не говорите про бомбардировочный полк, зачем им зря волноваться…

— Может ты и права. А осенью жду тебя у себя!

— Я согласна. Ведь и Верочке учиться нужно…

Дальше шли простые посиделки, Верочка, пока мы говорили, сбегала за девчонками и мы устроили праздничный ужин из вкусностей, а сестрица не слезала с коленей комиссара, чему он искренне радовался и они о чём-то загадочно шептались. Поздно вечером, когда Верочку уже уложили спать, комиссар мне подробно рассказал всё, что узнал о том бое. Папка вёл себя достойно и принял командование батальоном, так как комбата накануне отправили в госпиталь с ранением, и нового ещё не успели назначить, или не хотели, ждали, что комбат быстро вернётся, ведь ранение не тяжёлое. В батальоне, когда их меняли, среди живых не имеющих ранений кажется вообще никого не было. Но на своём рубеже они немцев положили раза в два больше, чем было в их батальоне до боя. Расположение в излучине реки и невозможность их обойти заставило немцев атаковать позиции в лоб, но наши бойцы не дрогнули и удержались. Сейчас оформляются документы на присвоение папке звания Героя, так что в Москве нам с Верочкой (вообще, как старшей это положено мне, но я хочу перевести это на сестру) нужно будет получить посмертную награду нашего отца. Мне почему-то кажется, что так будет правильнее. Впрочем, до этого ещё дожить нужно…

Назавтра я рассказала про свою идею с фамилией Верочке, и она её горячо поддержала. А уже в обед меня вызвал Николаев и приказал писать под его диктовку рапорт за себя и сестру, у которой я теперь официально стала опекуном. Завизировал рапорт и объяснил, что он передаст его в строевой отдел штаба, когда командующий или кто-то из его замов завизирует, мне выдадут выписку из приказа, с которой можно будет зайти в любой ЗАГС, где написать заявление. И мне скажут, когда зайти за новыми метриками на себя и сестру, а также выдадут справку о перемене фамилии, чтобы не возникало вопросов там, где ещё наша старая фамилия. А мои документы выправят сразу, как подпишут приказ. Напоследок попенял, что с таким вопросом я могла и не озадачивать и так занятого человека…

На аэродроме радостный Панкратов сообщил, что ему сказали, что на днях привезут колёса нашему Тотошке, говорят даже пару, на всякий случай, ведь шасси лучше менять парой. Что, пока простой, он провёл глубокое обслуживание всех систем, устранил все мелкие огрехи и самолёт как новый теперь, только на шасси поставить, просто сам в небо рвётся… Ещё рассказал, что наш отдел вообще теперь остался без авиации, потому что Иван вчера при посадке поймал какую-то яму, скапотировал, но успел выскочить, а вот его самолёт сгорел дотла. Так ещё и сам Иван с ожогами в лазарет угодил, полез тушить и не уберёгся, когда сильно полыхнуло. Вот же досада, а тут ещё я решила уйти. Я осторожно попыталась порасспрашивать Евграфыча, как он видит, если я уйду в другое место службы на Удвасы. Я такой умной себе казалась, но после пары вопросов, Панкратов посмотрел мне в глаза и спросил:

— За отца решила мстить, дочка?

— Решила! — не стала отпираться я. — Пойдёшь со мной?

— Я бы хотел, но знаешь, в боевом полку все штаты уже заполнены и народ достаточно опытный, да и не переведут, скорее всего. А тут, если Тотошку твоего в чужие руки отдать, то загубят ведь хороший самолёт, а я его уже выучил, он у меня долго летать будет…