Таймер

Я постучал. Мне предложили войти. Негромко, но я услышал.

Круглолицый сидел посреди крохотной комнатки, вмещавшей только узкую тахту, заваленную журналами о машинах и девочках, и вращающийся низкий табурет. К табурету обрывком плетёной полиэтиленовой верёвки для мягкости была привязана синтепоновая подушка без наволочки.

– Сосед? – круглолицый сделал несколько оборотов на табурете, и, казалось, он только этим и занимался. На нём были прежние джинсы. Босые ступни отбивали неслышный такт, недавняя футболка валялась поверх журналов на тахте.

Он улыбнулся, и улыбка на широком лице могла бы заполнить всё малое пространство крохотной комнатёнки. От стены до стены. А крутанись он при этом – так и очертить комнату по периметру.

– Стирать?

– Ещё немного, и я начну думать, что ты говоришь только двусложные слова на букву «с».

– Ты слышал от меня и другие слова,– он смахнул широким жестом все журналы с тахты, футболку выудил двумя пальцами из-под завала и надел на себя, затем театральным жестом предложил мне присаживаться, выкрикнув: «Вэллком!» Слога два, но первая буква не «эс»,– добавил он, снижая градус патетики.

В углу высились три башни из книг, каждая примерно до моей груди высотой: Достоевский, Толстой, Чехов – целыми собраниями сочинений; Ремарк, Дюма, Пикуль – разрозненные отдельные тома.

– Бабушкины книги,– хозяин проследил за моим взглядом,– кое-что я читал.

Он добавил это настолько важным тоном, словно низкая степень его начитанности могла отпугнуть меня от стирки.

– Теперь это подставки для посуды,– тут же рассмеялся круглолицый, взял с томика Булгакова плоскую тарелку, слизнул с неё крошки, и вернул на место.

– Кто все эти люди, твои родственники? – спросил я, кивнув в сторону коридора. Я плотно притворил за собой дверь. В комнате круглолицего было тихо и свежо, словно хозяин повесил табличку: «Запаху пива вход воспрещён», и тот почему-то послушался письменных указаний.

Окно было занавешено тяжёлой пыльной зелёной портьерой, в нескольких местах сорвавшейся с карниза. Форточка приоткрыта, но шум улицы казался беззвучием, по сравнению с отрыжкой Коляна.

– Нет,– круглолицый помотал головой,– точно не родственники. Я из них, честно говоря, никого не знаю. Да ты садись.– Он похлопал ладонью по тахте, обозначая место, куда мне надлежало сесть, а потом протянул пятерню мне.– Меня Мишей зовут.

Я рассмотрел, что в языке его болтается серебристый шарик.

«Наверное, звукам его голоса приходилось, прежде чем вылететь на свободу, огибать металлическую серёжку или прыгать через неё, как на уроке физкультуры,– подумалось мне,– нет, тогда бы появились дефекты речи, звуки появлялись бы запыхавшимися и усталыми, а часть терялась бы, проваливалась обратно, так и не сдав зачёта по прыжкам. А речь у этого Миши нормальная, без дефектов».

Я сел и с тупым упорством повторил вопрос.

– Так кто эти люди? – будто к стирке это могло иметь какое-то отношение!

Миша погонял туда-сюда шарик, на тонкой ножке угнездившийся в мякоти языка, и пожал плечами, подыскивая слово.

– Гости… наверное.

– Наверное гости,– пробормотал я, решив не вдаваться в подробности.– Постирать-то можно?

– Да, конечно,– Миша опять улыбнулся, широко и радостно, словно стирать для меня было его заветной мечтой,– давай вещи.

Это предложение меня смутило.

– Я сам закину.

– Как хочешь. Пойдём, провожу в ванную.

– Ждать будешь или позже зайдёшь? – уточнил он, выбирая подходящий режим.

– Позже зайду,– мне не хотелось оставаться в квартире с «наверно гостями». Вещи оставлять тоже стрёмно, но не вырывать же их из машины: дважды за день – это уж чересчур! Так недолго снискать славу современного Дон Кихота, только воюющего не с мельницами, а с дамскими помощницами по части стирки.

– Зачем здесь столько щёток?

– Гости оставляют, а я в мешок складываю. Видно, сегодня кто-то мой мешок по пьяни распотрошил.

Миша довёл меня до порога, протянул руку и сказал:

– Если что, не пугайся, ладно?

Я кивнул. Когда не знаешь людей, обитающих в твоей квартире, лучше предостерегать всех и от всего. Или это не его квартира? Он и сам тут «наверное гость»?

– Я тебе непременно все вещи верну.

Я снова недоумённо кивнул, прикидывая, с чем из пожитков не жалко расстаться. Без привычной одежды обходиться будет нелегко, но кое-что из оставленного мне особо дорого.

– Футболку со слоном верни обязательно. Тёткин подарок.

– Всё верну,– повторил Миша твёрдо,– может, не сразу, если что. Но непременно верну всё.

И он закрыл дверь. Я постоял, прокручивая в голове странный диалог, кинул взгляд на часы – пора ужинать. Зайду часиков в десять, может, и поздновато для визитов к соседям, но, думаю, моим вещам безопаснее будет вернуться ко мне сегодня же.

Около десяти часов я влез в шлёпанцы и снова крайне по-домашнему (футболка-шорты) отправился на четвёртый этаж, заткнув уши наушниками и вперив взгляд в экран телефона. А что? Пусть себе продолжается фильм. Подвисает немного в подъезде, но это не беда.

Я поднял глаза, когда ступени под ногами кончились. Перила под рукой оборвались, сменившись ограждением площадки пятого этажа. Я проскакал взглядом по железным перекладинам лестницы, ведущей на чердак, обозрел запертый на замок люк. Несколько секунд мне потребовалось, чтобы переключиться с киношного вымысла на реальность.

– Тьфу, этаж проскочил…

Я спустился на один пролёт вниз, позвонил в угловую квартиру. Мне открыла девчушка лет десяти—одиннадцати, гладко причёсанная и одетая в аккуратное, но явно домашнее платьице. В руке она держала учебник литературы, зажав пальцем нужную страницу. Ещё одна «наверное гостья»?

– Вам кого, дяденька?

В квартире было тихо. Пахло котлетами, а не пивом.

– Мне Мишу.

– Мишу? – она приподняла брови, заглянула в учебник,– семьдесят вторая,– озвучила номер страницы, чтобы лучше запомнить, и вынула палец,– мы живём втроём: я, папа и мама. Миши среди нас нет.

– А гости? Разошлись уже?

– Ой, вы только маме не говорите! – перепугалась школьница.– Она не разрешает девчонок приводить. Все уже по домам пошли. А уроки я почти доделала. Пюре приготовила, картофельное,– отчитывалась она,– и котлеты жарю. Попутно стихи учу. Скоро спать лягу. Родители мои поздно с работы приходят. Ой, забыла, семьдесят вторая была? – спохватилась девчушка.

– Девяносто четвёртая,– ответил я своим мыслям, предполагая, что ошибся дверью и оглянулся на квартиру напротив. Так и есть, это не четвёртый этаж, а третий.

– Дяденька, зачем вы меня обманули? На 94-й странице Лермонтов, мы его ещё не проходили.

Она захлопнула дверь, а я снова пошёл вверх по лестнице. Телефон отправил в карман – а нечего меня отвлекать!

Что за?.. Снова перекладины железной лестницы, люк на чердак и ограждение площадки пятого этажа. Квартиры под номерами 97, 98, 99, 100.

Снова вниз. Да что ж такое? Квартиры – 89, 90, 91, 92. Третий этаж.

Снова вверх. Люк и оборванные перила. Пятый этаж.

– Эй, что за шутки? Где мои шмотки? – заорал я на весь подъезд, и тихо, едва не заплакав, спросил неизвестно у кого,– где четвёртый этаж?

Глава 4

Ночью меня разбудил звонок. Я поднялся с кровати, перепутав тапки – левую с правой. Полусонный добрался до прихожей, на ходу потеряв-таки одну «шлёпку», правую, если это имеет хоть какое-то значение.

В голове из руин возводились города: кто я? Где я? Арсений Ковалёв, мне 23 года, временно живу на съёмной квартире в Ямгороде на улице Вишнева, 65. Что случилось? Я отдал соседу вещи в стирку, и они исчезли… вместе с четвёртым этажом дома номер 65 по улице Вишнева в Ямгороде.

(Кажется я задремал прямо у входной двери).

Почему я не позвонил Тане и не рассказал ей о происшествии? Потому что у неё наверняка много знакомых психиатров в городе Ямгороде.