Страница 4 из 25
– Не он. А царица больше хочет,– поправил князь.
– Пусть царица,– продолжал собеседник.– Ну, тогда нам всем потребно сушить сухари, кто ныне при правительнице.
Князь невольно дернул плечами, как от ознобу.
– Ты погоди запрягать лошадей,– сказал он резко.– Надобно еще потягаться. Возьми своих ребят, пошуми по Москве, а сам скажи, что то дело, например, Льва Нарышкина. Потребно разозлить стрельцов, раззадорить. Побейтесь с потешными, когда они пойдут по кабакам. Ежели убьют стрельца – организуем похороны на всю Москву. Я свои деньги положу на сие святое дело. Ступай, уже поздно.
Шакловитый был уже в дверях, когда хозяин его остановил.
– Да вот что: о наших планах Софье пока ничего не говори. Она все хочет делать чистыми руками, да так в государстве не получается. Доложим опосля.
Шакловитый молча кивнул головой. «Надувается, как жаба.– подумал он о первом министре.– Пыжится, а чуть что – и в сторону. Любит чужими руками жар загребать. Конечно, внешнего лоску у него не отнимешь. За то, наверно, и любит его Софья.
Как возвратился князь из походу, так царевна на Федю и внимания не обращает, все только по делу и торопится отпустить поскорее, наедине не хочет оставаться. Вишь, князь сколько держал его стоя, видно, уже доложили. Ну и пусть – Голицын ему не начальник, была бы царевна к нему внимательна. Голицын хитер, коварен, увертлив, да надежности, крепости духа ему недостает. Хотелось бы на дыбе его посмотреть – каков он будет, а с виду чуть ли не ангел. Правда, советует дело. И насчет войска прав.
Но ведь не он, Шакловитый, командует парадом. Нажимай на царевну, добывай деньги, и будем строить новую армию – кто возражает. Довольно оглядываться на ополчение. Оно не знает, как обращаться с новыми багинетами, не умеет точно стрелять из пушек, не ведомо ему новые приемы наступления и обороны. Все больше возни и со стрельцами. И то им не нравится, и другое, как будто не на службе, а явились добровольно исполнять государево дело. Вот и обхаживай каждого.
Нет, правильно царица делает, что готовит для молодого царя новую армию. Можно было бы и самому перейти на сторону Натальи Кирилловны, да ему, безродному, там ничего не светит. А здесь все войско под его началом, почет, уважение, ласки царевны, хоть и не частые в последнее время».
Так думал начальник Стрелецкого приказу накануне решительных событий и поступал сообразно им. Делалось все, как советовал Голицын. Были и драки стрельцов с потешными, были ночные избиения стрелецкой стражи, где командиром нападающих был якобы Лев Нарышкин. Люди Шакловитого: Никита Гладкий, Кузьма Чермный, Обросим Петров кричали зажигательные речи в трактирах, на базарах, на съезжих дворах, ходили по избам в стрелецких слободах, но искры не зажигали пламя. Народ, стрельцы упорно не хотели нового бунту. Система Нарышкины – Милославские находилась в состоянии динамического равновесия, нужен был решительный шаг с чьей-то стороны, чтобы его обратить в свою пользу.
Чтобы понять возникшую ситуацию, преодолеем пространство-время и умчимся на триста лет вперед.
Вот уж, действительно, в обществе ничего нового нет, все старо, как мир, только развивается по спирали. В истории народов подобная ситуация возникала не единожды. Вспомним события, произошедшие 300 лет спустя. Москва, 1991–й год. Система Горбачев-Ельцын дрожит, как стрелка компаса. Ельцын с каждым днем набирает силу, а власть колеблется в нерешительности. Ей хочется и схватить упрямца и оппозиционера, и в то же время она страшится народного гнева, который может последовать за этим. Группа»Альфа» уже изготовилась, чтобы накрыть аэропорт, куда должен прилететь Ельцын из Алма-аты, но люди, что должны были дать последнюю команду, смалодушничали и так ее и не дали. А Борис Николаевич прямо из аэропорта взошел на танк, который навеки оставил его в истории.
Москва. 1689–год. Каждый день поступают противоречивые вести и слухи с обеих сторон, обстановка накаляется. Софья мечется в отчаянье и нерешительности. Народ своим смирением вроде бы поддерживает ее правление, но надобно как-то направить сию поддержку в нужное русло, но как? Открыто заявить народу, что она хочет венчаться на царство?
Не поймут. Нынешнее положение вещей народ воспринимает, как результат общих усилий правительницы и царей, в том числе и Петра, которого умно наставляет царица Наталья. Объяснять народу, что это не так, слишком сложно и долго; он любит простоту и понятность, а темные вопросы должны решаться во дворцах. Просто арестовать царя и царицу, объявить их изменниками? Смешно. Убрать тайно – сие не по–христиански, не хочется брать грех на душу. Да и неизвестно, чем то может кончиться, всем памятна история Бориса Годунова, якобы убившего царевича Димитрия. Народ ему того не простил. Правда. Василий Васильевич несколько раз намекал на такую возможность, считая сие наилучшим выходом из создавшегося положения, но дальше намеков дело не подвинулось.
Напряжение росло. Оно висело в душном воздухе Москвы, в мещанских разговорах, царских указах, проповедях патриарха, базарных слухах, чудовищных по своей глупости и невероятности, но тем не менее подхватываемых народом. Жители белокаменной столицы со страхом и одновременно с любопытством ждали развития событий. Шутка ли: ссорятся между собой два царя, шесть царевен во главе со старшей Софьей и царица. Такого ни в одной сказке не найдешь, ни в одной выдумке скоморохов. Что далее-то будет? Каждый думал, что сие его не касается. Тоже извечная ошибка мещан.
8 июля на Казанскую в Успенском соборе торжественно служили обедню. Служил сам патриарх Иоаким, уже дряхлый, худой, изможденный болезнями и постом, как древний святой, как пустынный столпник, отдавший жизнь богу и вере. Убежденный сим примером истинного служения, народ вел себя чинно, благообразно. Впереди стояли два царя, царица и Софья. После обедни двинулся крестный ход.
Московский митрополит поднес первостепенную тяжелую икону царю Ивану. Тот со слезами на глазах отказался по причине своей немощи. Тогда царица подтолкнула Петра, и он, нагнув по-бычьи голову, подвинулся к Софье и глухо юношеским внушительным баском сказал: «Не смей идти, я царь следующий, я понесу».
Случилось замешательство. Митрополит оглянулся на патриарха, испрашивая наставления. Иоаким то ли по старости своей, то ли не увидел растерянного взгляда, то ли не захотел вмешиваться в неоднозначную ситуацию, но не подал никакого знаку. Тогда Софья сама протянула руки к светлому образу и обхватив плотно святыню, двинулась во главе процессии. Взбешенный Петр, дергаясь головой, тупо посмотрел ей вслед, потом плюнул и пошел в обратную сторону. Матушка пыталась схватить его за руку, но сынок так резко сделал отмашку рукой, что едва не свалил ее. Весь крестный ход, кто с удивлением, кто с осуждением, а кто со смешком в кулак наблюдали сие зрелище.
Наталья Кирилловна постаралась спасти положение и сгладить неприятное впечатление, произведенное несдержанностью Петра. Она нашла в себе силы, как ни в чем ни бывало вернуться и стать рядом с Иваном. Тот, старчески передвигая ноги, сказал слезливо: «Матушка, скажи Петруше, чтоб не серчал, не много осталось ждать – зовет меня бог к себе». Наталья Кирилловна, успокоив дыхание после непредвиденных волнений, ответствовала царю, зная, что сие будет передано сестре: «Петруша зело разгневался. Сказал, что уедет из Москвы и возвратится токмо царем». Иван тяжело вздохнул, ничего более не сказал, а только, как и предполагала царица, передал ее слова правительнице. Та внимательно выслушала, насмешливо тронула губы и сказала громко, чтобы слышали стоящие рядом: «Хвалилась сорока море зажечь». Однако, пришлось усилить охрану Кремля на случай, «ежели над государыней учинятся хитрости всякие»
Хитростей никаких не учинилось, но Петр по совету матушки-царицы отомстил по-своему. Он долго не соглашался подписывать указ о награждении Голицына и близких ему воевод за второй поход на Крым. Гонцы сновали между Москвой и Преображенским несколько дней, утрясая разногласия. Наконец указ был подписан, однако, сторона Петра отстояла себя тем, что царь не допустил к себе Голицына и его воевод, которые приготовились пышно благодарить его за награды.