Нежеланные часы (ЛП)

Тропинка размыта, слезы застилают мне глаза, когда я иду к двери, но я нахожу дорогу, выдергивая свою руку из его, когда он пытается схватить меня.

Он отпускает меня.

Его мучительное «Вайолет, Боже» могло бы заставить меня остановиться в любой другой день недели, но сегодня? Это? То, что я чувствую сейчас, слишком грубо и реально, чтобы дать мне паузу.

Я вдыхаю воздух, затем выдыхаю его.

— Ты... т-ты нехороший человек, Зик Дэниелс.— Я оглядываю его с ног до головы, начиная с кончиков черных кроссовок. Черных. Темных. Подобные ему. — Мне показалось, что в тебе есть какие-то качества, которые можно исправить, но, видимо, я ошиблась. Ты слеп, и я не могу заставить тебя увидеть.

— Вайолет, пожалуйста.

— Нет. — Вместо этого я протискиваюсь в дверь, ненадолго задерживаясь, оглядываясь на него через плечо, позволяя себе последний взгляд. — Говорят, что чем больше человек, тем сильнее он падает. Это я позволила тебе упасть, Зик. Я не могу быть там, чтобы поймать тебя; я недостаточно сильна, чтобы поймать нас обоих.

Последнее, что я слышу, когда за мной закрывается дверь, его едва различимое, сдавленное «прости».

Глава 15.

«Когда я сказал, что хочу, чтобы ты издавала звуки во время секса, я не имел в виду насмешки»

Зик

— Ну, тупица, как все прошло?

К несчастью для меня, Оз перекусывает за кухонным столом, когда я врываюсь через парадную дверь, так что у меня нет уединения. Нет времени на раздумья. Я делаю все возможное, чтобы обойти его, но он хитер и раздражает, блокируя коридор с грозной позицией, которую он, вероятно, выучил в шестом классе баскетбола.

Он прислоняется к дверному косяку, когда я пытаюсь протиснуться мимо.

— Ну и?

— Мне нечего тебе сказать.

— Зик, — его тон требует внимания, поэтому я поднимаю голову, чтобы посмотреть на него, и все его поведение меняется, когда он видит мое лицо.

— Господи, чувак. Что случилось с Вайолет после нашего ухода?

Я встречаюсь с ним взглядом, проглатывая комок в пересохшем горле.

— Она не считает меня хорошим человеком.

Дерьмо. Одно дело, когда она это говорит, и совсем другое, когда я сам повторяю эти гребаные слова вслух.

Это действительно больно.

Проницательный взгляд Себастьяна Осборна скользит по куче вещей Вайолет, которые я забрал у Барбары, ее босса, после того как она сбежала из библиотеки за двадцать минут до окончания смены. Вещи, которые я свалил рядом с входной дверью.

— Что все это значит? — Оз подходит к фиолетовой стопке, тычет в лавандовый ноутбук Вайолет и теребит блокнот, торчащий из её рюкзака.

Рюкзак она оставила в библиотеке, когда она выбежала в слезах.

Может, я и бесчувственный придурок, но я никогда не забуду выражение ее лица. Опустошение. Чистое и абсолютное…

— Прекрати трогать, — рявкаю я на соседа по комнате, который достает из рюкзака блокнот.

— Чье это дерьмо? Ты привел кого-то домой?

— Нет, конечно, я никого не приводил домой.

— Тогда чье это дерьмо? — Голодный, он оставляет вещи Ви в погоне за едой, вываливает пустую тарелку в раковину, так что может рыться в кухонных шкафах с двумя пустыми руками, как мусорщик, хотя он собирается вытащить то же самое дерьмо из холодильника, которое он ест каждый чертов день: рогалик, масло и сливочный сыр, единственный бублик, который он позволяет себе есть в день.

Он вставляет вилку тостера в розетку.

— Порадуй меня ответом.

— Ничье.

— Это Вайолет? — Он пригвоздил меня взглядом. — Просто признай это. Все это дерьмо фиолетовое, черт возьми.

Я медлю, используя долгое молчание, чтобы приготовить овсянку. Я тоже умираю с голоду и хочу перекусить, так что я добавляю в миску с овсяными хлопьями воду и ставлю ее в микроволновку. Давайте посидим в тишине две минуты, пока закипит вода.

— Да, это Вайолет.

Микроволновая печь звенит, и я вынимаю горячую миску.

— Что с вами происходит? — Невинно спрашивает Оз, открывая холодильник с такой силой, что бутылки в дверце трясутся. Он заглядывает внутрь и спрашивает: — Она простила тебя за то, что ты был гигантским мудаком?

— Нет.

Он поднимает брови.

— Неужели? Я подумал, может быть ...

Моя голова резко поворачивается в его сторону, глаза сверкают, и я рявкаю:

— Что за двадцать гребаных вопросов!

— Эй, эй, эй. Остынь, чувак. Тайм-аут, блин. — Он поднял руки в знак капитуляции. — Я спрашиваю, потому что сегодня ты вел себя как придурок, и вдруг все ее дерьмо оказывается у входной двери. Боже всемогущий, дай мне передохнуть.

Что имела в виду Вайолет, когда сказала, что я никого не впускаю? Господи, как все в моей жизни вышло из-под контроля?

Овсяные хлопья с трудом проникают в мое горло, когда я глотаю их, поэтому пью воду. Считаю до пяти, чтобы вернуть себе самообладание.

— Вайолет забыла свои вещи в библиотеке после... — я прогоняю воспоминание о том, как нашел ее плачущей... нет, рыдающей в одном из кабинетов библиотеки. Это не то, что я скоро забуду, толкнув дверь и увидев эти радостные глаза, обращенные на меня с отчаянием.

— После того, как ты обращался с ней так, будто она не стала самой важной частью твоей жизни?

— Да.

После того, как я сделал именно то, что Джеймсон предупреждала меня не делать: разрушил ее.

Я разрушил Вайолет.

Я причина её рыданий.

Слезы в ее глазах были из-за меня.

Ее кровоточащее сердце оплакивало меня, я знаю это.

Потому что она любит меня.

Вопреки мне.

Блядь.

Как всегда, внимательные и проницательные наблюдения Оза верны: я не должен был сидеть там сегодня и относиться к ней так, как будто она не стала самой важной частью моей жизни.

Черт возьми, он чертовски хороший друг; может быть, ей действительно не все равно, что происходит в моей жизни.

Я смотрю на холодную, твердую столешницу, изучая рисунок на ее поверхности, в то время как Оз изучает меня, набивая рот нескончаемым чертовым рогаликом. Он перестает жевать, чтобы проглотить, затем снова набивает рот, серьезные глаза молча наблюдают за мной.

— Почему... — начинаю спрашивать я. Останавливаюсь, чтобы прочистить горло. — Почему…

Он поднимает брови, когда я обрываю себя, не в силах произнести ни слова.

Я делаю еще одну попытку:

— Почему ты дружишь со мной?

Круто. Спрашивать об этом полный отстой.

Его брови все еще застряли в волосах.

— Ты сейчас серьезно?

— Да. Мы все знаем, что я безжалостный мудак, так какого черта ты со мной дружить?

Бублик застыл на полпути к губам.

— Ты хочешь, чтобы я был абсолютно честен?

У меня на языке вертится: «Нет, я хочу, чтобы ты соврал», но я этого не говорю.

— Да. Будь честным, — киваю я.

— Не знаю, Зик. — Он кладет рогалик на стол и идет к холодильнику. Достает два пива, откупоривает, затем всовывает одно мне в руку – оно отлично сочетается с моей овсянкой. — Не знаю, почему я с тобой дружу.

Мы стоим в тишине, он жует рогалик и глотает пиво, я смотрю в кухонное окно, прощальные слова Вайолет крутятся у меня в голове: «Мне надоело слушать, как ты снисходишь до своих соседей и Джеймсон. Она потрясающая! Ты знал об этом? И ты даже не пытаешься подружиться с ней. Ты обращаешься с ней как с дерьмом! Почему Зик? Почему? Что она тебе сделала, кроме свидания с твоим другом?»

— Раз уж мы говорим начистоту, трудно быть твоим другом с тех пор, как мы с Джеймс начали встречаться. Мы... я решил, что будет лучше, если... — Оз умолкает и, чтобы не закончить фразу, делает большой глоток пива.

— Было бы лучше, если бы что? Что? Просто скажи это, чувак.

Долгий, тяжелый вздох.

— Дошло до того, что Джеймс не чувствует себя комфортно, приезжая сюда, понимаешь? Я привык к этому, но она… нет, и мне не нравится ставить ее в такое положение, потому что она мне чертовски нравится, так что... — он пожимает плечами и делает глубокий, успокаивающий вдох. — Вот я и подумал, что мог бы съехать в следующем семестре.