Нежеланные часы (ЛП)

Отчаяние в ее голосе заставляет меня зажмуриться и зажать переносицу между большим и указательным пальцами.

— Черт, — выдыхаю я.

Кристал делает глубокий вдох.

— Значит, ты это сделаешь?

— Тьфу. Я сделаю это, если нужно.

Я ненавижу себя, но я сделаю это.

Звонок отключается без каких-либо дополнительных указаний. Кайл смотрит на меня сонными, полузакрытыми глазами.

— Это была моя мама?

— Да. Извини, чувак, ты идешь домой со мной.

Он морщит нос.

— А это обязательно?

— Поверь мне, Кайл, я тоже не в восторге.

Направляясь к своему дому, я бросаю на него еще один взгляд. Он действительно выглядит усталым, и на мгновение я задумываюсь о его родителях и жизни дома.

— Где твой отец, малыш?

— А где твой? — Господи, даже в полусне этот парень маленький умник.

Тем не менее, это достаточно справедливый вопрос.

— Мой отец… как бы это сказать, чтобы ты понял? Мой отец — мешок дерьма.

Его глаза расширяются.

— Он бил твою маму?

У меня на языке вертится вопрос: твой отец бил тебя? Но я сдерживаюсь, я не настолько бесчувственный.

Хорошо, я бесчувственный. И все же я прикусил язык.

— Нет, папа не бил маму. На самом деле, они все еще женаты.

— Он покупает тебе вещи?

— Да. Он покупает мне вещи. — Вещи, которые я снимаю с его кредитной карты.

— Как он может быть мешком дерьма, если покупает тебе вещи?

Я фыркаю.

— Малыш, тебе еще многое предстоит узнать о жизни. Просто потому, что кто-то покупает тебе вещи, не означает, что они действительно заботятся о тебе. Возьмем, к примеру, моих родителей: они дают мне вещи, чтобы я их не беспокоил. — Я бросаю на него хмурый взгляд. — Знаешь, я в некотором роде похож на тебя: меня тасовали туда-сюда, когда я был маленьким, когда мои родители работали. Они работали день и ночь, открывая свое дело и изобретая всякую всячину. Вещи, которые принесли им много денег. У меня была куча нянек, все это дерьмо, как и у тебя. Иногда мне кажется, что они даже забыли, что у них есть сын.

— Моя мама не забывает обо мне, — говорит Кайл с гордостью в голосе.

— Нет. Она не забывает. Она упорно трудится, чтобы сохранить крышу над головой. Она хорошая мама.

— Твои родители много работают?

— Вроде того. Они работали днем и ночью. Теперь папа иногда работает, и путешествует с мамой.

Какого хрена я рассказываю это одиннадцатилетнему пацану?

— Куда они ездят?

Я понятия не имею. Мне уже все равно.

— Куда хотят.

В любой момент. В любое место. Любой ценой.

— Даже в твой день рождения?

— Да, — хрипло говорю я. И тихо добавляю: — Даже в мой день рождения.

Дни рождения. Рождество. Пасха. Окончание школы. Переезд в день моего первого года в колледже.

— Но если они так много путешествуют, где ты был?

— Нигде, вообще-то.

Здесь.

Там.

Куда бы они меня ни засунули.

Там, где их не было.

На самом деле, я видел своих родителей только тогда, когда они уходили, а я плакал. Моя мама ненавидела, когда я плакал. «Это действует мне на нервы», — говорила она ровным тоном. Думаю, из-за моего прилипчивого поведения ей было легко забраться в машину, не оглянувшись и не помахав на прощание.

Никакого поцелуя. Никаких объятий.

Очевидно, когда я был маленьким, я не понимал, что они просто гребаные засранцы, не понимал, что в этом нет ничего личного.

Все, что я знал, было то, что это сокрушило меня.

Моя мать не любила меня, даже до того, как мы добились успеха. Она слишком торопилась. Всегда в движении, всегда в пути. Всегда двигалась в другом направлении. Если я просил, чтобы меня взяли на руки, когда я был маленьким, я помню, как меня прогоняли, словно я для них бремя.

Я не знаю, зачем им понадобился я: моя мать не имела права заводить детей.

Когда мои родители начали зарабатывать деньги, серьезные деньги, DVD, которые они крутили, чтобы я не путался у них под ногами, превратились в нянек и воспитателей. Тетям и дядям, и людям, которым они платили за то, чтобы они присматривали за мной, на самом деле было на меня насрать.

Они занимались этим только ради денег.

Затем это действительно начало набирать обороты, и они неожиданно заработали, когда мой отец продал свою первую программу Microsoft. Купил акции в несколько компаниях. Инвестировал в несколько стартапов. Это было, когда я был совсем маленьким, но я помню, как стоял на краю маленькой кухни и слушал, как мама плачет от облегчения и радости. Она плакала о тяжелой работе и самопожертвовании. Долгие часы. Бесконечные рабочие дни. Скупость и экономия, все ставки на то, что идеи моего отца окупятся.

И они это сделали, все окупилось двадцатикратно.

Но из всех жертв, которые они принесли, дешевые обеды, дерьмовое арендованное жилье с гаражом, который мой отец мог использовать в качестве офиса, ходьба повсюду, потому что машину нужно было продать, чтобы купить компьютерные детали…

Ничто не было настоящей жертвой.

Я был.

Я был настоящей жертвой.

Второстепенный, ненужный, как бы это, блядь, ни называлось, меня оставили после того, как пришла большая зарплата.

Моя мама всегда стремился путешествовать, даже задолго до того, как они разбогатели. Экзотические места. Дубай. Марокко. Исландия. Китай. Она хотела фотографии Тадж-Махала и великих пирамид Египта.

Папа?

Ему, по сути, было все равно.

Его страсть изобретать и творить. Делать что-то из ничего. Технология из воздуха. Его мозг? Острый и проницательный.

Кажется, недостаточно проницателен, потому что, когда дело касалось моей прекрасной матери, он был бесхребетным. Когда она хотела отправиться в путь, нанять частный самолет и увидеть мир?

Он нес ее сумочку и тащил соответствующий, новоявленный дизайнерский багаж, только самое лучшее, что можно было купить на ее новые деньги.

— Кто заботился о тебе? — настаивает Кайл, его голос врывается в мои мысли.

— Некоторые родственники. — Я не говорю Кайлу, что им платили за то, чтобы они заботились обо мне, и делали это только ради денег. — Иногда друзья моих родителей.

— Это отстой.

Да уж. Это отстой.

Когда мои родители улетели в первый раз, меня отправили к бабушке с дедушкой. Всего неделя, так что вреда от этого не будет, верно? Одна неделя превратилась в несколько недель подряд, и вскоре мои дедушка и бабушка подняли руки и кричали о поражении. Они умоляли дочь взять с собой сына. «Иезекииль не может пропустить школу», — говорила моя мать таким чопорным, самодовольным голосом, используя любой предлог, чтобы оставить меня дома.

Настоящая причина: кто может влиться в сливки общества с маленьким сыном, отчаянно нуждающимся в их внимании?

У моей матери нет материнских инстинктов.

Мои бабушка и дедушка были старше, на пенсии, и не хотели растить долбаного ребенка. Они уже сделали это с моей мамой, которая жила дома до двадцати двух лет и никогда не была легким ребенком. Бабушка с дедушкой устали.

В средней школе у меня были тетя Сьюзен, ее муж Вик и их сын Рэндалл. Хотел бы я сказать, что все стало лучше, когда я переехал к ним, что я нашел семью, которой наконец-то было не насрать, но это было не так.

Рэндалл был маленьким козлом.

Злобный маленький засранец, какого я в жизни не видел.

Он был на два года старше меня, и я всегда хотел быть его другом. Я честно думал, что мы будем как братья, когда я переехал. Каким же идиотом я был.

Никто не бил меня в их доме.

Но и никто меня не обнимал.

Когда мы с Кайлом подъезжаем к моему дому, на подъездной дорожке нет машин. Ни грузовика Оза, ни Хонды Джеймсон, ни пятнадцатилетней Тахо Эллиота.

Что означает, что мне действительно придется самостоятельно разбираться с дерьмом Кайла, без посторонней помощи.