Страница 3 из 22
– Пошто молвишь речи непотребные? Кому когда помирать, решает только Господь.
– Эх, добрый человек, и я о том ведаю. Осенью помру. Но покуда я к себе в нору, а то еще неприятности у тебя из-за меня будут. Благодарствую за все, прощевай.
Бордак не стал останавливать эту тридцатишестилетнюю женщину, превратившуюся за годы полона в дряхлую, больную старуху, и Глафира-Гульнара уползла.
А Бордак осмотрелся. Человека, что должен был быть на площади, нет. А солнце все ближе к зениту. Начало припекать. Август месяц здесь жаркий. Иногда ветер со стороны моря приносил прохладу, но она не спасала. На небе ни облачка. И солнце словно хочет выжечь этот проклятый город.
Михайло услышал сзади крики торговцев. Обернулся. И заинтересовался. Недалече татарский купец пытался продать турку ту самую женщину, что бросалась к своему сыну на площади.
Покупатель бесцеремонно задирал платье невольницы, в которое ее, видно, переодели перед торгом, ощупывал икры, ляжки, ягодицы, руки, спину, лицо и цокал языком:
– Да она с виду только здоровая, а сама слаба, мышцы хилые.
– Хорошая, сильная баба, что ты, Булут! На ней пахать и пахать. Ты же знаешь меня, я плохой товар не продаю.
– Раньше у тебя лучше бабы были. Мальчишка, слов нет, хорош. Его можно продать в Константинополе, он понравится многим знатным вельможам. За него дам четыреста акче, как просишь, а вот за бабу только сто пятьдесят.
– Да что ты, Булут? Цена уруса непокорного двести пятьдесят акче, а ты за женщину, которую и на работы отправить можно, и в постели еще ублажит, сто пятьдесят?
– Больше не дам.
– За сто пятьдесят не продам.
– Тогда покупаю одного мальчишку.
– Если так, то цена его уже пятьсот!
– Ты хочешь поссориться со мной?
– Не разлучайте с сыном. Прошу вас, – прошептала женщина.
Продавец повернулся, ударил ее по щеке:
– Заткнись, свинья! Еще слово, и насмерть запорю!
Бордак, слыша все это, двинулся к торгашам. Бесцеремонно оттолкнул турка, несмотря на то что рядом стояли его нукеры.
– Отойди, дай товар посмотреть.
– Я смотрю, не видишь, литвин?
– Эй ты, продавец! – не обращая внимания на турка, крикнул Бордак татарину. – Сколько просишь за женщину с ребенком вместе?
Продавец расплылся в похотливой, хитрой ухмылке:
– Для тебя, уважаемый, бабу отдам за триста акче, пацаненка – за пятьсот. Хорошая цена.
Женщина пустыми глазами печально смотрела на нового покупателя. Знала, что тот слышал, о каких деньгах до него шел спор, но торг есть торг. Продавец устанавливает цену, покупатель либо соглашается, либо пытается сбить.
– Хорошо. Я покупаю товар, – не имея времени на торг, согласился Михайло.
Татарин едва не подпрыгнул от радости. Такого он не ожидал.
– И мать, и дитя берешь?
– Да, вместе.
– Ай, хорошо, ай, правильно! Видишь, Булут, есть люди, которые знают настоящую цену хорошему товару.
– Я с тобой больше не торгую, Мунис, – сплюнул на землю турок. – Продавай товар литвинам. Только что делать будешь, когда их самих здесь продавать начнем?
– А вот как начнем, тогда и поговорим, – кивнул татарин и повернулся к Бордаку: – С тебя восемьсот акче, литвин. Дозволь узнать твое имя?
– Мое имя тебе знать ни к чему. А деньги – держи.
Русский тайный посланник под видом литвина вытащил из-под рубахи мошну, отсчитал из нее двадцать монет, а остальные деньги вместе с мошной кинул татарину.
Тот на лету поймал мешочек.
– Считай!
Продавец передал мошну помощнику, сам же начал нахваливать уже проданный товар, причем громко, чтобы другие слышали, как дорого у него покупают невольников. А раз дорого, значит, и товар дорогой. Дорогой товар – хороший товар. К мурзе Мунису тут же подошли покупатели.
Бордак же кивнул женщине:
– Ты вот что, забирай сына и собирайся, да быстро!
– Да, да, я мигом! – обрадовалась она и бросилась к арбе, в которой уже половина корзин была пуста.
Мальчики и девочки продавались хорошо, но дешевле, нежели в случае с Бордаком, и совсем редко – вместе с матерью. Как правило, семьи невольников разделяли и продавали отдельно. Отца могли купить генуэзцы, детей – османы, мать – крымчане. И больше им не суждено было увидеть друг друга. Лишь в тех случаях, когда попадали под царский выкуп. На Руси выкупали невольников уже гораздо дороже. Но случаев, когда соединялись целые семьи, почти не было. Да и как выкупить их из разных стран?
Женщина собралась быстро, паренек был у нее на руках.
– Опусти ребенка, держи его за руку, иди за мной и делай то, что скажу, – посмотрел на нее Бордак.
– Да, господин. Хочу узнать, ты русский?
– Это тебя не касается. Как звать?
– Меня – Аленой, сына – Петрушей.
– Муж твой здесь?
– Нет. Он был с нами. Но у Перекопа, когда один из татар хотел изнасиловать меня, не сдержался, попытался вырваться из строя. Его зарубили. – На глазах женщины выступили слезы.
– Еще дети есть?
– Нет, только Петруша. А тебя как звать?
– Зови паном Мацеком.
– А куда ты нас увезешь?
– Все узнаешь. И молчи, Алена, у меня еще дела здесь. Успокойся, никто вас не обидит.
– Спасибо!
– Не за что.
Бордак наконец увидел ходившего у главного фонтана человека, который должен был его встретить и свести с влиятельным крымским вельможей.
– Курбан? – окликнул он татарина в одежде купца.
– Салам, Михайло! – Так Курбан называл посланца Москвы.
Женщина удивилась, то пан Мацек, то Михайло.
– Михайло – мое имя, – обернулся к ней Бордак. – А ты с дитем отойди в сторону. Тебе не надо слышать наш разговор.
– Да, господин, – поклонилась немного успокоившаяся женщина и отошла вместе с ребенком. Новый хозяин располагал к себе, было в нем что-то доброе, вызывающее доверие и отгоняющее страх, такой человек не способен на неоправданную жестокость.
Татарин, что встречал Бордака, не без удивления спросил:
– А это еще кто?
– Невольница и ее сын.
– Ты что, решил обзавестись рабами?
– Думай, о чем молвишь, Курбан! Пришлось выкупить, иначе их разделили бы.
– А! А я уж, но ладно. Тебе надо идти к крепости, это по соседней улочке, что выше невольничьего рынка. Последняя калитка массивных ворот в крепостной стене открыта, войдешь, во дворе тебя встретят нукеры мурзы Азата, проводят к нему. Я буду ждать здесь.
– А где Осип Тугай?
– Он на торговой улице.
– Уразумел, – кивнул Бордак. – А ты, Курбан, вот что, покуда я буду говорить с мурзой, отведи женщину с ребенком к Ризвану, передай, я просил приютить их. Деньги… – Он достал вторую мошну, отсыпал оттуда горсть монет. – Эти деньги отдашь ему, чтобы кормил и привечал их.
– Долго ли Ризвану привечать невольников?
– Они уже не невольники. А долго ли? Думаю, неделю, а как выйдет, неведомо.
– Яхши, передам. Ирада, жена Ризвана, женщина добрая, гостеприимная, она примет постояльцев.
– Не хватит денег, потом доплачу или через кого-нибудь пришлю.
– Хватит, за то не беспокойся.
– Да, еще, накорми их по пути.
– Яхши. Накормлю, напою женщину с дитем, отведу к Ризвану и обратно к мурзе. Так?
– Да!
Бордак подозвал женщину к себе. Она подошла, уже по привычке склонив голову:
– Слушаю, господин.
– Я тебе не господин, Алена. Но это не главное. Пойдешь с ним, – указал он на татарина и, заметив испуг в ее глазах, добавил: – И не бойся ничего. Он отведет тебя на окраину города. Там тебя с Петрушей примут хорошие люди. Поживешь какое-то время у них. Из подворья на улицу не выходить. Будет нужда, помогай жене хозяина дома. За тобой придут. Либо я, либо человек от меня, и вернешься ты домой.
– Правда?
– Правда. Ты все поняла?
– Да, пан Мацек.
Татарин посмотрел на посланника, затем на женщину, пожал плечами и сказал ей:
– Иди за мной, да не отставай!
Они отправились на окраину, а Михайло двинулся к крепости. Идти было недалеко, и вскоре он остановился у крайнего подворья, окруженного крепким забором, с воротами, украшенными замысловатым, витым восточным орнаментом. Вокруг ни души. Калитка действительно была не заперта, и Бордак, войдя во двор, сразу же оказался в окружении вооруженных нукеров.