Страница 11 из 22
– Ты ошарашил меня, Михайло, – потупившись, прошептала Алена и тут же покрылась густым румянцем.
– Я и себя ошарашил… Давай, собирайся. На рассвете тронемся с божьей помощью. Поболе еды возьми, но об этом я Ризвана попрошу, он даст, сколь треба.
– Михайло, а бумагу какую, что я не самозванка, а твоя… твоя прислуга, дашь?
– Ты получишь посольскую грамоту, где будет указано, что выкуплена из рабства татарского, а значит, свободный человек. Ну, а насчет прислуги… Какая же ты прислуга, ты – свободный человек. Да никто и интересоваться не будет. Меня на Варварке знают, ну а коли возникнут какие трудности или пристанет кто, то пригрози обратиться к думному боярину Григорию Лукьяновичу Скуратову-Бельскому.
– Ой, это к Малюте Скуратову?
– К нему, – улыбнулся Бордак. – Как только назовешь его имя, все мигом отстанут.
– А ты знаешь Малюту? Слыхала я, палач он у царя.
– Не след верить всему, что говорят люди. Григорий Лукьянович – не палач. Я его знаю. Коли случится что, обращаться к нему не иначе как боярин Григорий Лукьянович, но, мыслю, не дойдет до того. Это так, для тех, кто слишком любопытен.
– Даже и не знаю, смогу ли жить на Москве? Это же такой большой город! Там, в Кремле, сам царь Иван Васильевич сидит на троне. Дума боярская, вельмож всяких много. Боязно мне, Михайло.
– Привыкнешь.
– А ты скоро на Москву вернешься?
– О том не ведаю. Да и ведал бы, молвить не мог. Ты уж не обижайся, служба у меня такая.
– Как я могу на тебя обижаться, Михайло?
– Надо отдохнуть хорошенько, ты соберись и после ужина спать раньше ложись. На рассвете тронемся. Я к Ризвану пройду, договорюсь обо всем насчет коня другого, провизии, воды. В степи источников мало, да и те знать надобно.
– Ох, и боязно мне, кто бы знал.
– Ничто, Алена, потерпи, не то стерпела.
– И не говори, Михайло. Всю жизнь буду за тебя Бога молить. И Петруша, как подрастет, будет.
Они вернулись во двор. Алена забрала у Ирады сына и ушла с ним к себе. А Бордак отправился к Ризвану.
– Мне нужен еще один конь хороший, провизии для двух взрослых и ребенка на трое суток, – обратился он к хозяину подворья.
– С провизией забот нет. Ирада все соберет, а надо будет, и купит, а вот коня хорошего придется у торговцев брать. Хотя у Наби Алая свой табун, у него можно купить.
Бордак достал мошну, протянул Ризвану пятьсот акче:
– Это на коня, сумы и провизию.
– Много даешь.
– В меру. А еще двести возьми за постой.
– Не возьму, Михайло. За постой не возьму.
– Пошто?
– Кто с гостя деньги берет? Ты – мой гость, твои люди – тоже мои гости. А гостей привечать боле, чем родственников, треба.
– Ну, тогда бери на коня и провизию.
– Я бы тебе из своей конюшни дал, но у меня, сам знаешь, какие кони. Хорошие, однако тебе треба лучше.
– Ты заведи моего коня в конюшню, собери сумы, я у себя буду. На рассвете тронемся в путь, – попросил Бордак.
– Теперь уж не вернешься?
– Да нет, наверное, вернусь, а там только Господь, да окольничий Нагой знает.
– Вроде и дел-то у тебя в Кафе не осталось.
– Ты не ведаешь, как появляются дела? Сейчас – нет, через час – полная торба.
– Это так, – вздохнул татарин. – Отдыхай, Михайло, на вечернюю трапезу Хусам подойдет.
– Добро.
Бордак прошел в свою комнату. Сын Ризвана, Хусам, отправился к отцу невесты, купцу Наби Алаю. По местным законам, он до свадьбы не должен был видеть невесту, однако этот закон часто обходили. Молодые люди хотели знать, кого в жены выбрали им отцы, посему находили предлог, чтобы увидеть будущую жену. Ризван придерживался обычаев, традиций и законов, в то же время он и сына понимал. И однажды, как бы случайно, показал ему Гульшен. Девушка очень понравилась Хусаму, и тот теперь сам искал любой повод наведаться на подворье Алая, особенно тогда, когда купец уезжал из Кафы по делам. А ныне его отец послал. И Хусам был рад, что можно еще раз увидеть невесту.
На следующий день, как только просветлело, Бордак и Алена с Петрушей на скакунах, увешанных сумами, выехали с подворья Ризвана. Посланника московского и бывших невольников провожали и Ризван, и Ирада, которая привязалась за столь малое время к доброй, работящей и скромной Алене.
Как и прежде, первую остановку сделали в роще у озера и далее ехали степью по проторенной тропе. Никого из тех, что разбойничал в Крыму, слава богу, не встретили и благополучно добрались до Сююр-Таша, посольского подворья.
Несший службу у ворот Федот Резвый радостно встретил приезжих:
– Приветствую тебя, Михайло, приветствую тебя, женщина!
– Алена, – подсказал Бордак.
– Приветствую, Алена!
– Тебя так же, Федот!
– Погодь, открою дверь.
– Скажи поначалу, Осип еще тут?
– Тута, где ж ему быть. Ожидает Афанасия Федоровича. Тот как два дня уехал в Бахчисарай, еще не вернулся. Ныне должон.
Резвый открыл ворота, всадники въехали во двор, спешились, Алена поставила на ноги Петрушу. Он хмуро смотрел на подворье, на грозного стражника.
– Не бойся, Петенька, мы у хороших людей, – погладила его по голове Алена.
– А я и не боюсь, – неожиданно сказал мальчик, что вызвало смех Резвого:
– Смотри, от горшка два вершка, а с норовом. Воин вырастет.
– Поглядим. А Петр Петрович Агапов уехал с боярином?
– Да, он всегда на выезде с ним.
– Как же нам разместиться?
Из дома вышел Тугай, увидел прибывших, улыбнулся:
– Приветствую, Михайло, быстро ты обернулся. Приветствую тебя, женщина, – кивнул он Алене. – Хороша, слов нет. Ведают эти черти работорговцы, кого брать силком на Руси, будь проклято их басурманское племя!
– И тебе привет, Осип!
– О чем задумались, гости дорогие?
– Да вот не ведаю, как и где разместиться. В той комнате, что была отведена мне, всем неудобно, да и не по традициям это…
– Эка забота. Афанасий Федорович обо всем обеспокоился. Пойдем, покажу палаты для Алены и сына. А после в баню, с дороги помыться и трапезничать.
– Значит, обеспокоился посол, не забыл?
– Он, Михайло, никогда ничего не забывает, иначе Иван Васильевич не прислал бы его сюда, в этот гадюшник продажный.
Палаты, отведенные для Алены с сыном, оказались светлыми и просторными. Скамьи широкие, окна в цветных занавесях. Чистое постельное белье с периной и большой подушкой на лавке у стены. Посредине стол. В красном углу – иконостас. Алена ту же опустилась на колени, начала молиться. К ней присоединились и Михайло с Осипом.
Служка занялся конями, гости сходили в баню, отужинали вдоволь и разошлись на отдых. Дорога утомила, особенно Петрушу, как тот ни храбрился.
А к вечерней молитве и трапезе явился посол русский Афанасий Федорович Нагой с помощником и невеликой охраной. Узнав о приезде Бордака с бывшими невольниками, повелел дьяку пригласить посланника Москвы в залу приемов.
Бордак зашел, поприветствовал по чину. Нагой в ответ тоже поприветствовал посланника и предложил ему сесть на лавку.
– Жарко ныне, – распахнул Михайло ворот рубахи.
– Да, – согласился Нагой и продолжил: – Тугай выезжает на Москву послезавтра. Ты о женщине с дитем не беспокойся. Ордынцы балуют, конечно, особенно у Перекопа, но людей с посольской грамотой не трогают. За то Девлет-Гирей велел карать строго. Определился, где остановится женщина, а то могу подсобить?
– Благодарствую, Афанасий Федорович, – склонил голову Бордак, – я сам все решил, она остановится у меня на Варварке.
– Вот как? – поднял брови посол. – К себе заберешь в прислугу?
– Не в прислугу.
– Никак жениться собрался?
– Извиняй, Афанасий Федорович, но то только мое дело.
– Конечно, Михайло, – улыбнулся Нагой. – Давно пора тебе обзавестись новой семьей. Одному жить – хуже нет, по себе знаю. Но с Аленой и сыном порешили, давай погутарим о делах. – Посол поднялся со стула, обошел стол, присел на скамью рядом с Бордаком. – Тебе, Михайло, с рассвета след ехать обратно в Кафу.