Страница 42 из 46
И вдруг в тишине сонной квартиры, так же как в безмолвии всей огромной страны, раздался многозначительный голос диктора. Этот голос в годы Великой Отечественной войны сообщал людям о бедствиях, тревогах и победах.
Сегодня этот голос сообщил о смерти Сталина.
...........................................................
И сразу время утратило свой медлительный ночной ход, во всех комнатах зажглись огни, послышался женский плач, — плакала не только Нина Леонидовна, плакала Леля, которую, по выражению Лени, «ничем нельзя было прошибить», плакала глухая старушка — домашняя работница.
— Ну, я пошел... — быстро сказал Евгений. — А то мне от твоей старухи достанется.
Владимир Александрович не задерживал брата. Они обнялись.
— Спасибо, что пришел... — медленно проговорил Владимир Александрович и, шаркая туфлями, направился в кабинет, где заливисто и одиноко звонил телефон.
Владимир Александрович снял трубку и услышал голос Касьяненко:
— Владимир?
— Я.
Наступило молчание, слышно было, как тяжело дышит Касьяненко.
— Ну как ты? — спросил он наконец.
— Ничего, все в порядке, Алексей Алексеевич.
— Я хотел тебе сказать... Как бы тебе сказать... Горе горем, он умер, а нам жить и продолжать наше дело.
— Я об этом же думаю.
— Ну и ладно. Скоро увидимся.
— С большой охотой.
Трубка звякнула. Владимир Александрович огляделся, — словно бы все посветлело вокруг. Сегодня предстоит трудный, тяжелый день. Он тронул рукой щеку и сел бриться.
Вошла дочь. «Как Леня?» — сразу подумал он о сыне. Небольшие глаза Лели словно запухли от слез, она внесла отцу стакан крепкого чая, и то, что среди всеобщего смятенья дочка вспомнила о нем, было приятно.
— Спасибо, дружочек, — Владимир Александрович взял ее руку и поцеловал. — Ты поедешь сегодня к нашим? — спросил он.
Леля кивнула головой. С того времени, как Виктория перестала выходить, а Леня старался побольше времени проводить с ней и потому реже бывал в родительском доме, Леля, так как у нее никаких занятий не было, довольно часто ездила к Курбановским; благодаря этому установилась естественная связь между двумя семействами.
— Что-нибудь передать нужно? — спросила Леля, бережно целуя отца в висок.
— Да нет, собственно, ничего особенного, — просто узнай, голубчик, что там у них... Да скажи Лене, дядя Женя ночью приезжал.
Леля удивленно взглянула на отца, но ничего не сказала.
12
Поначалу в доме Леонида и Виктории происходило то же, что и во всех домах, — Вика и Евдокия Яковлевна плакали, спрашивали, что же будет, а Леня утешал их, успокаивал и говорил, что есть партия, а партия вечно жива.
За завтраком Вика сказала:
— Ты бы сходил на завод, мне ведь нельзя, а ты сходи...
— А как ты одна?
— Я не одна, — и она кивнула на мать.
— Ну, я скоро приду, — сказал Леня и торопливо ушел.
А Вика, сложив руки над своим большим животом, ходила и ходила по комнате и думала о том, о чем в те часы думали все, — о том, как сложится судьба родины, нет, не только родины, а того главного, что началось в семнадцатом году и продолжалось и посейчас и что называлось навечно вошедшим в сознание словом — революция. Она с нетерпением ждала Леонида, и не только потому, что она хотела (всегда хотела), чтобы он был рядом с ней, но и еще потому, что ждала новостей, а по радио передавали бесконечную похоронную музыку.
В эти минуты Вика словно забыла о матери, только слышно было, что Евдокия Яковлевна где-то ворошится, шуршит, — обычное, исходящее от нее мышиное шуршание. И когда вдруг мать сказала спокойно и отчетливо:
— Ну вот, Викуша, я прибралась, а сейчас поеду... — Вика вздрогнула и оглянулась. В комнате было чисто прибрано, все расставлено по местам, скатерть застелена на столе, а сама Евдокия Яковлевна стояла перед зеркалом и неторопливо одевала поверх платка, намотанного вокруг шеи, старенькое, потрепанное пальто.
— Ты куда это собралась? — строго спросила Вика.
— А ты не бойся, я скоро вернусь, только взгляну на него, правда ли он помер, и вернусь.
— Да откуда ты знаешь, где его поставили?
— А где, кроме как в Колонном? — разумно сказала Евдокия Яковлевна.
— Ничего это не известно, — быстро запротестовала Вика. — И никуда я тебя не пущу, ведь разве я одна могу оставаться? А если у меня схватки начнутся, что тогда?
Евдокия Яковлевна села на стул и распустила платок, — ей, видно, было жарко.
— Слушай, что я тебе скажу, Виктория. Ведь если он вправду умер, значит, Петенька наш вернется. Ведь это он его умахал в ссылку.
— Ну ладно, мама, — Вика вспомнила, что с Евдокией Яковлевной, как с умалишенной, нельзя спорить. — Вот погоди, придет Леня, он все расскажет...
— А что он может знать, твой Леня, он ведь как теленок молосный, право молосный, — с нежностью сказала она. — Да и ты тоже, ну что вы, голуби, понимаете?.. А я, я, — добавила она, понижая голос, — глаза у меня слезами промытые, насквозь промытые, и если он вправду помер, так я сразу разгляжу...
— Я что-то не понимаю, что ты мне говоришь, — сказала Вика, со страхом глядя на мать. — Как это не взаправду, ведь уже народ оповестили...
— Э, чего там оповестили... Да что же это я села, — она быстро замотала платок вокруг шеи, лицо ее горело, она была точно в жару...
«Да она ведь сумасшедшая... — с ужасом подумала Вика, — а я одна с ней...»
— Мамочка, ты хоть меня пожалей, мне ведь рожать...
Но Евдокия Яковлевна уже бубнила что-то про стражу, которая заточила ее Петеньку, что надо прорваться к нему, она уже не узнавала дочери и боролась и дралась с ней, как с чужой.
Вика открыла форточку.
— Помогите! — крикнула она в синий простор. — Помогите!
И вдруг почувствовала, что то, чем она пугала мать, и вправду совершается, — эта резкая боль в пояснице, боль, которую она, ни разу не испытав, сразу узнала, — началось!
— Мама, — говорила она, хватая мать за руки, — вы поймите, роды, роды, началось... Помогите мне до родильного дома дойти...
Но Евдокия Яковлевна в своем исступлении почувствовала только одно — что ее никто не держит, и вся расстрепанная выбежала из комнаты.
Такой и встретила ее Леля, когда, сойдя с поезда, по узкой, протоптанной в снегу тропинке пробиралась через поле. Она издали признала Евдокию Яковлевну, несмотря на ее встрепанный вид, и, раскинув руки, остановилась.
— Евдокия Яковлевна, что случилось?
Но Евдокия Яковлевна, с раскрасневшимся лицом, с запекшимися губами, налетела на Лелю, сбила ее с ног, что-то пробормотала, вроде: «Только я знаю, только я...» — и пробежала мимо.
Ошеломленная Леля, поднявшись из сугроба, кинулась за старушкой обратно к станции. Потом вдруг остановилась, испуганная тем, что ни Вика, ни брат не гонятся за сумасшедшей. Ну Вика-то не может, а брат? Значит, брата нет дома, а Вика?!
И тут вдруг, отчасти догадавшись, отчасти инстинктивно, Леля бросила всякую заботу о сумасшедшей и кинулась бежать на помощь Вике, почти уверенная, что с ней происходит что-то неладное...
Застав Вику у порога комнаты, в положении самом беспомощном, Леля не удивилась. Вика пыталась и не могла подняться с пола...
— Лелечка, ангел... — прошептала Вика искусанными в кровь губами, — скорее к Кузьмичевым, пошли кого-нибудь вызвать карету скорой помощи. Да возвращайся быстрее, мне страшно одной, мама...
Но Леля, не дослушав ее, уже бежала вниз по ступенькам. Не стучась, она с такой силой рванула тяжелую дубовую дверь, что вырвала крючок, на который та была закрыта. У Кузьмичевых все ушли — старики, как и Леня, на завод, младшие в школу, дома была только сама старуха Кузьмичева, она варила обед.
— Вика рожает, скорее карету скорой помощи, врача...
— Ах ты господи, а у нас и послать некого...
— Сами бегите! — повелительно крикнула Леля. — Да скорее, а я к ней вернусь, она одна!
— А Евдокия Яковлевна?