Дела семейные

— С девочками все-таки легче, — поглаживая свою лысину и шелуша ее и морщась, сказал Илья Афанасьевич. — С мальчиками оно, конечно, труднее, их надо как жеребят объезжать с самых, можно сказать, младенческих лет, чтобы вожжи вот так натянуты были... — и он своими волосатыми руками показал, как должны быть натянуты вожжи. — Послушание для юноши должно стать, если говорить научным языком, своего рода рефлексом. Я вырастил троих мальчиков. Двоих, как вам известно, потерял на поле сражений Великой Отечественной войны, а один сейчас в Тихоокеанском флоте, служака! У-у, знаете какой служака!

Нина Леонидовна вспомнила, что жена Матусенко Анна Маркеловна жаловалась на то, что «служака» уже несколько лет ничего не пишет родителям и даже с праздником не поздравляет, но оставила это воспоминание при себе.

— Вам беда с вашим Ленечкой именно потому, что он совсем не объезжен, — продолжая шелушить свою лысину, говорил Матусенко.

— Беда не в нем, — вздохнула Нина Леонидовна. — Он всегда был мил и послушен. Но когда появилась на горизонте эта особа, он словно взбесился...

— Закон физиологии! — игриво хохотнул Матусенко. — Кобылка только на горизонте покажется, а жеребчик опрокидывает дрожки... — И, видя, что Нина Леонидовна покраснела и отвернулась, он сказал, наклоняясь к ней: — Вы извините, это мне в молодости эпизод такой припомнился. Я у графа Мордвинова на конном заводе по письменной части служил. А откуда она взялась, эта кобылка? То есть, извиняюсь, эта молодая особа?

— Ничего не знаем, ничего! Стоило мне только высказать Леониду вполне правдоподобное предположение, что эта особа заманивает его, как он раскричался и первый раз в жизни наговорил мне кучу отвратительных слов и вот исчез... — Нина Леонидовна тихонько плакала. Илья Афанасьевич поглаживал ее руку и сочувственно вздыхал. — Главное, совсем не нашего круга, простая работница, — всхлипывала Нина Леонидовна. — То есть я не хочу ничего плохого сказать о рабочих вообще, но согласитесь, ведь принять в семью совершенно чужого человека, да еще плохо воспитанного... Ведь это не то, что ваша Галочка, которую я люблю, как дочку. Илья Афанасьевич, я приехала к вам посоветоваться, вы такой разумный человек...

— Чтобы советовать, надо все-таки знать, — сказал Илья Афанасьевич. — Хотя бы фамилию знать этой особы...

— А это, пожалуйста, у меня все записано: станция Большие Сосны, улица Чайковского, восемь, Курбановская Виктория Петровна...

— Петровна? — живо переспросил Илья Афанасьевич и сдернул очки. Глаза у него были карие, быстрые, блестящие. — А он жив, отец-то ее?

— Не знаю, Леонид говорил Леле, что она с матерью живет, а об отце ни слова.

— Так, так... Петр Курбановский? Был такой. Дайте-ка я запишу, нужно будет проверить... — Он взял бумажку, на которой вел подсчет фруктов, перевернул ее, попросил повторить адрес. Илья Афанасьевич весь ожил, облизывал губы, посмеивался.

— Вы что-нибудь знаете об них? — с надеждой спросила Нина Леонидовна.

— Вот уж действительно, гора с горою не сходится, а человек с человеком... Припоминаю, была там девчонка, не мало нам хлопот доставила, сразу после ареста отца сбежала.

— После ареста! — всплеснув руками, воскликнула Нина Леонидовна. — Значит, он арестован?!

— Если это и есть тот самый Петр Курбановский, потому что имя совпадает и фамилия редкая, то это было в свое время очень громкое дело, и, когда я в органах служил, оно через мои руки шло. Курбановский, Нефедов, Угрюмов, Федько... Это было вражеское гнездо военных инженеров.

— Что вы говорите! — с восторгом воскликнула Нина Леонидовна. — Значит, отец ее враг народа?! Ну, этого мой Володя не потерпит. Вы же знаете, какой он правоверный!

— Пока это, конечно, предположительно. Так или не так, еще неизвестно. Вот надо выяснить, как его супругу зовут, не Евдокия ли Яковлевна? После того как мужа арестовали, она с ума сошла...

— Об этом я не знаю, — смутившись, сказала Нина Леонидовна. Что за странная мысль: она вдруг подумала, каково было бы ей, если бы ее мужа... Да нет, это вздор!

— Ну теперь, дорогая наша раскрасавица, Ниночка Леонидовна, только имейте терпение, потому что для того, чтобы собрать точные сведения, нужно время. Без точных сведений нельзя, сами должны понимать... — говорил Илья Афанасьевич.

И Нина Леонидовна, проведя еще несколько часов под гостеприимным кровом Матусенок, вернулась домой успокоенная. Встреча с Ильей Афанасьевичем сделала то, чего от нее не мог добиться родной муж, — она набралась терпения и решила подождать, что будет с ее сыном дальше, тем более что у нее перед глазами была еще дочка, которая так же явно нуждалась в ее заботе.

13

Со времени встречи с Борисом Миляевым имя его — Борис Андреевич, Борис, Боря — не сходило с уст Лели Сомовой. И для того чтобы понять, что она влюблена и в кого именно влюблена, достаточно было провести с ней полчаса.

Первые заметили это родители: Нина Леонидовна с искренним восторгом, так как ни минуты не сомневалась, что Борис ответит взаимностью на любовь Лели, Владимир Александрович — с некоторой тревогой и опасением за дочь, чтобы она не оказалась обиженной. Конечно, самому Борису не составляло особого труда почувствовать, как относится к нему дочь Владимира Александровича Сомова. А поняв это, он стал постепенно вовлекать ее в устройство своих дел.

— Хотите, Елена Владимировна, осмотреть мою будущую мастерскую? — предложил он Леле еще в самом начале их знакомства.

Она, так как ей всегда было нечего делать, с охотой согласилась, и они отправились в район Ленинских гор. Это был старый, одноэтажный, довольно поместительный дом, из тех, что в давние времена, когда здесь еще был загород, сдавались под дачи. Борис зашел в дом, взял ключи и по узенькой крутой лестнице провел Лелю на чердак, таинственно огромный, пропахший голубиным пометом.

— Здесь восемьдесят семь метров, здорово, а? Крышу долой, вместо нее стеклянные рамы, знаете, как в оранжерее? Кладка стен кирпичная, нужно будет их приподнять и, понятно, настелить деревянные полы. — Он похлопал рукой по квадратной кирпичной трубе. — Здесь, значит, сложим печурку, изразцы под русскую старину сами разрисуем, будем жить, поживать, добра наживать. — Он привлек Лелю к себе, — все замерло в ней. Но тут же отпустив ее, Борис вынул записную книжку и стал вышагивать по чердаку, вычерчивать план, размещать, что где поставить.

— Но ведь все это потребует довольно больших денег, — сказала Леля.

Борис остановился и потер лоб, — похоже, что эта мысль впервые пришла ему в голову.

— Ах да, денег... — и вдруг он весело засмеялся: — Не в деньгах счастье, Лелечка-елочка! Бывает так, что никаких денег не хватит, чтобы сделать то, чего можно добиться без всяких денег. Понимэ?

Леля отрицательно покачала головой.

— Увидите на деле. Ловкость рук и никакого мошенства!

Борис запер чердак, отнес ключ. Потом они медленно пошли по гривке Ленинских гор, время от времени поглядывая на циклопическую громаду университета.

День был яркий, солнечный, но в воздухе уже чувствовалась осенняя прозрачность и свежесть, и в этой прозрачности с особенной рельефностью вырисовывалось все огромное здание, которое как бы молчаливо участвовало в их разговоре. Это оно подсказало Леле вопрос, который она тут же задала своему собеседнику:

— Скажите, Боря, а зачем вам связываться с этим хлопотливым делом? Фивейский к вам благоволит, да и отец всегда вас поддержит. Почему бы вам не получить мастерскую в новом корпусе Академии? Насколько мне известно, она будет раза в два обширнее, чем ваш чердачок.

— Что значит в два раза обширнее?! — Миляев весь вскинулся и даже остановился. — А зато это чердачок мой, и я что хочу, то здесь делаю! А мне нужно, Елена Владимировна, всех удивить. Чтобы то, что здесь будет сделано, было для всех неожиданно. Для всех, даже для Антона Георгиевича и вашего папаши! Да и строительство нового корпуса закончится к весне, а я такой, мне сейчас подавай... К тому же я живу в общежитии Академии. Правда, у меня там вроде маленькой квартирки в две комнатки, но я хочу жить у себя, чтобы комендант не знал, кто ко мне ходит и когда уходит. Понимэ?