Табу и невинность

Однако вместе с тем надо видеть и границы ее достижений. Это была попытка построить в Центральной и Восточной Европе минимальное гражданское общество, которое должно было выполнять оборонительную функцию, защищать от коммунистического государства. Ведь фундаментальной основой существования оппозиции было чувство идейной и моральной общности, радикализм критики государственного порядка, который воспринимался как глубоко противоречащий элементарным принципам этики. Каждое из этих понятий: минимальное, оборонительное, моральное – описывает другой аспект и единичный характер того исключительного явления, каким была центрально- и восточно-европейская оппозиция. Одновременно оно разъясняет, почему указанное «гражданское общество», построенное в радикальном противостоянии коммунистическому государству, было вместе с тем тесно с ним связано. И не могло не рухнуть вместе с этим государством.

Во многих странах выходу из коммунизма сопутствовала атмосфера понятного праздника. Ненадолго конституировалось революционное гражданское общество. Люди, в одиночестве ищущие решения своих проблем, мирящиеся с двоемыслием и двоеречью, вдруг обнаруживали в себе чувство достоинства, память о страданиях, об актах насилия, жертвой которых они становились, а также интенсивное осознание своей нынешней силы, братства, общности. Польша познала это ошеломляющее чувство в дни первого паломничества Иоанна Павла II, потом после Августа 1980-го и совсем чуть-чуть – в 1989 году. Другие страны региона в большей или меньшей степени пережили праздник в 1989 году или несколько позже. В момент коллективного воодушевления эти страны, похоже, удовлетворяли тем условиям, которые [видный социолог, профессор Чикагского университета] Эдвард Шилз ставил когда-то истинно гражданским обществам: «Гражданское общество – это общество, в большой степени характеризующееся всеми разделяемым коллективным самосознанием – познавательным и нормативным»[67].

Конец иллюзии

Взрывоподобный крах ancien régime сопровождался эйфорией. Будущий министр иностранных дел Чехословакии Йиржи Динстбир рисовал картину «гражданского общества у власти». Бронислав Геремек в ходе конференции в Кастель Гандольфо в августе 1989 года говорил: «Нам нет нужды давать его [гражданского общества] определение. Мы его видим и чувствуем». Казалось бы, вот дух, издавна ищущий общественного воплощения, нашел наконец-то свое место! Но ненадолго. Чувство триумфа, атмосфера праздника, а вместе с этим и вера в гражданское общество быстро миновали, оставив у многих участников ностальгическое ощущение тоски по утраченному идеалу.

Спустя несколько лет президент Вацлав Гавел хорошо выразил надежды и разочарование, когда писал: «В атмосфере всеобщего братания и энтузиазма, типичной для времен ноябрьской революции, многие из нас питали надежду… что наступит также какое-то значимое изменение в само́м способе нашего человеческого сосуществования. Представлялось, что люди скоро выползут из эгоистических скорлуп, в которые их вогнал коммунистический режим, и что вся общественная жизнь вдруг обретет значительно более человеческие черты. Представлялось, что люди перестанут быть плохими, злыми по отношению к окружающим и что в них навсегда останется хоть немного от того чувства братства, которое революция извлекла из их душ. Представлялось, что такие ценности, как солидарность, духовные измерения жизни, любовь к ближнему, терпимость, воля к взаимному согласию или обыкновенная тактичность, внезапно переживут какой-то ренессанс»[68].

Иллюзии о «гражданском обществе у власти» имели существенные, хотя и краткосрочные политические последствия. Бывшие оппозиционеры, вознесенные на вершины власти, стремились сохранить единство массовых движений, всяких аморфных организаций, которые отождествлялись с гражданским обществом и сформировались во времена борьбы или, чаще, в течение краткого момента революционного воодушевления. Они ставили под сомнение сам принцип политических различий, считая, что традиционные деления на левых и правых анахроничны и не отражают природы подлинных альтернатив, перед которыми встают общества, выходящие из коммунизма. Выражалось убеждение в том, что Центральная и Восточная Европа в состоянии найти иную форму политической организации и представления общественных интересов, избегая пороков и издержек западных многопартийных демократий.

Миф гражданского общества – объединенного, антиполитического, поддерживающего программу радикальных реформ – вскоре оказался подорванным, скомпрометированным и забытым. Вчерашние пацифисты пошли в политическую полицию; защитники прав человека борются сегодня – во имя закона и порядка – со своими вчерашними коллегами из Хельсинкского комитета; недавние оппозиционные деятели ушли в бизнес; еще более многочисленный круг лиц стал осаждать твердыни власти, забывая о недавних антигосударственных и антиполитических декларациях.

Удар по мифу гражданского общества нанес также способ проведения радикальных перемен. Вскоре выяснилось, что их субъектом было не «общество», а узкие группы модернистских элит, составленные из людей вчерашней оппозиции и молодых, хорошо образованных технократов, которых консультировали западные специалисты. Этих людей поддерживали и им вторили журналисты, часть интеллигенции и молодежи. Противники выбранной стратегии как слева, так и справа сравнивали ее с большевистской революцией. Связывать их должны были идущие сверху решения об изменениях, а также особая, телеологическая их легитимизация. Хотя сейчас радикализм изменений обосновывался не интересами рабочего класса и светлым будущим всего человечества, а свободой, правом собственности и демократией, а также, мимоходом и словно бы между делом, интересами «среднего класса», которому еще только предстояло сложиться в результате великой трансформации. Однако же сходства были ограниченными и второстепенными. То демократическое общество, рыночное и открытое, к которому вела принятая стратегия, пользовалось существенной общественной поддержкой, даже если она была пассивной и изменчивой во времени. Кроме того, вопреки мнениям критиков, целью была не утопия, которой можно было принести в жертву все и всех, – хотя либеральные проекты часто имели очень сильную утопическую компоненту – а общество, форму которого мы немного знали из прошлого, а по большей части из практики развитых стран Запада. Это не меняет, однако, того факта, что радикальные изменения складывались в спектакль, к которому общество присматривалось со смесью увлеченности, страха, покорной отрешенности и апатии. Наверно, не было ни места, ни времени на другую стратегию, но та, которую приняли, не была школой гражданской активности и ответственности.

Очередной удар по идее гражданского общества нанесла радикальная версия экономического либерализма, который уже в 80-е годы, развиваясь в независимых кругах, входил в конфликт с оппозиционной идеей гражданского общества. Либеральная мысль, редуцированная до экономического измерения, сыграла важную роль в интеллектуальной подготовке экономических реформ. Об этом прекрасно писал Ежи Шацкий в книге «Либерализм после коммунизма». Одновременно либералы как в Польше, так и в других странах региона, опасаясь «бунта масс» против радикальных изменений государственного устройства, часто относились к демократическим институтам и политике с подозрением. Лапидарно и с провокационной чистосердечностью эту позицию выразил Стефан Киселевский [знаменитый либеральный публицист времен ПНР], требуя взять общество «за горло» и отвести в то место, где ему надлежит находиться. Часто также, будучи завороженными рынком, они вообще не видели места для гражданского общества. Наиболее ясно такую позицию выражал бывший чешский премьер-министр Вацлав Клаус в своих многочисленных полемических стычках с Вацлавом Гавелом. В частности, он писал: «История многократно показывала, что свобода, политический плюрализм и рынок достаточны и что они являются наилучшим средством для создания справедливого и приличного общества», а также что «свободный гражданин должен бороться с аберрантной идеей гражданского общества»[69]

67

Edward Shils, Co to jest społeczeństwo obywatelskie («Что такое гражданское общество»), w: Europa i społeczeństwo obywatelskie («Европа и гражданское общество»), wyd. Znak i Fundacja im. Stefana Batorego, Kraków 1994, s. 10. – При-меч. авт.

68

Vaclav Havel, W piątą rocznicę „aksamitnej rewolucji”, 17 listopada 94, zob. „Gazeta Wyborcza” 14–15 stycznia 95. (Гавел В. В пятую годовщину «бархатной революции», 17 ноября 1994 г. см.: Газета выборча. 14–15 января 1995 г.) – Примеч. авт.

69

«Lidove Noviny», 7 marca 94 («Народные новости», 7 марта 1994 г.), цит. по: Jiři Pehe. Civil Society at Issue in the Czech Republic // RFE/RL Research Report, t. 3, nr 32, 19 sierpnia 1994. – Примеч. авт.