Страница 34 из 35
Формулируя заключительные выводы этой части наших умозаключений, можно сказать, что связи между структурами и действенной субъектностью являются не только взаимными, но и симбиотическими. Ибо структуры – что стоит еще раз подчеркнуть – как формируют в какой-то степени человеческую деятельность, так и сами формируются этой деятельностью. «Нет ни действенных субъектов без структуры, ни структуры без действенных субъектов», – утверждает Штомпка (Sztompka, 1991: 92). То, что мы способны эмпирически наблюдать, не столько является результатом интеракций между структурой и субъектностью (поскольку они попросту не существуют отделенными одна от другой), сколько скорее «субъектно-структурная действительность в ее внутреннем имманентном единстве появляется в разнообразных пермутациях (перестановках, комбинациях), в разнородных сочетаниях субъектных и структурных компонент, которые совокупно и создают социальные события».
Для действующего актора разные аспекты структур служат своеобразной референтной системой соотнесений и отсчета, благодаря которым он не только ориентирует свое действие, но также модифицирует его или отказывается от его осуществления. Преодоление этой системы отсчета ведет к инновационным действиям и наблюдается в тех случаях, когда общественный порядок деградирует настолько, что искушение оспорить его и поставить под сомнение становится сильнее, чем инерция рутинных действий (Chajewski, 2005, passim). Если же актор не переступает через эту систему отсчета, то у него появляются рутинные, безрефлексивные, привычные действия, которые ведут к репродуцированию данной референтной системы отсчета и соотнесений, а как следствие – и социальной структуры тоже. Поэтому Хейс (Hays, 1994: 63–64) предложила проводить различие между действенной субъектностью, которая репродуцирует структуры (и выражается в привычных, рутинных действиях), и такой действенной субъектностью, которая их преобразует (и выражается в инновационных действиях). Привычные действия и рутинная практика, естественно, заполняют наибольшую часть повседневной жизни действенных субъектов, но не заполняют ее целиком. И как раз от этого «остатка», изменяющегося в разных исторических контекстах и на разных уровнях структуры, зависит перевес или полное преобладание действенной субъектности над структурными обусловленностями. Именно указанному «остатку» действий разнообразных действенных субъектов мы обязаны как изменениями общественного порядка (а в этих рамках также изменениями социальных структур) и гражданскими инициативами, меняющими форму публичной жизни, так и научными открытиями или же ломкой общепринятых условностей и конвенций в художественном творчестве.
В тех исследованиях, где анализируется детерминированность действий всякого актора существующей социальной структурой, принимается, как правило, предположение, что влияние структуры представляет собой постоянную величину. Однако Эмирбайер и Мише не без оснований аргументируют, что эта исходная предпосылка является по меньшей мере спорной, если не ошибочной. Есть смысл познакомиться с их аргументацией, так как она позволяет увидеть симбиотическую связь между субъектностью и структурой под углом, существенным с точки зрения динамики общественной жизни вообще, а особенно динамики публичной жизни.
Эти авторы из действий актора выделяют временной и пространственный аспекты. В любом действии мы можем разглядеть два эти аспекта, поскольку каждое действие представляет собой процесс, который длится; у него есть свое начало, кульминация и конец, и, следовательно, оно характеризуется временны́м измерением, а также осуществляется в определенном месте, которое образует социальный контекст данного действия. Это не весьма оригинальное утверждение имеет, однако, свои существенные аналитические последствия; а именно время выполнения определенного действия заполнено не только самим этим действием, но также реакцией социального контекста на указанное действие и ответом актора на указанную реакцию. Тем самым между функционирующим актором и социальным контекстом создается диалогическая ситуация, в результате которой мы имеем дело с двусторонними интервенциями актора, который своим действием влияет на социальный контекст, а также социального контекста, который в свою очередь – через свои реакции – влияет на деятельность актора. То, что мы называем социальной структурой, является фактором, придающим социальному контексту форму, а также представляет собой матрицу взаимоотношений, зависимостей и картин поведения в определенной ситуации, которые имеют двойственную природу – ограничений и возможностей. Словом, влияние структуры видится через тот социальный контекст, в котором осуществляется функционирование актора. «Субъектная ориентация акторов (вместе с их способностью к инновационной или сознательной реакции) может изменяться в диалоге с разнообразными ситуационными контекстами, на которые (и через которые) эти акторы реагируют, – пишут Эмирбайер и Мише (Emirbayer, Mische, 1998: 1004, passim). – Мы можем, следовательно, говорить о двойном основании субъектности и структуры: контексты, носящие время-относительный характер, усиливают определенные субъектные ориентации, которые, в свою очередь, конституируют дифференцированно структурированные взаимоотношения акторов с их окружением. Именно фундамент таких ориентаций в пределах определенных структуральных контекстов придает форму различным предприятиям и предоставляет акторам возможность принятия большего или меньшего уровня трансформационной силы по отношению к структурализованным контекстам действия». Каждое действие социального актора представляет собой синтез этих двух порядков – субъектного и структурального. Таким образом, это действие не является ни полностью детерминированным социальной структурой, ни целиком произвольным и зависящим исключительно от свободной воли действенного субъекта.
Микроуровень и макроуровень
Социальная жизнь во всем своем богатстве форм простирается между интимными взаимоотношениями двух людей и взаимоотношениями между формальными институтами, сложившимися на уровне национального государства и даже выше – на глобальном уровне. Однако, чтобы излишне не усложнять картину, ограничим наши рассуждения до уровня национального государства.
Здесь можно выделить по меньшей мере три уровня социальной жизни: микроуровень, мезоуровень (средний), а также макроуровень. Шире об этом пойдет речь в главе, посвященной гражданскому обществу, но уже теперь можно констатировать, что разграничение на указанные три уровня носит аналитический характер. Это означает, что в реальной социальной жизни мы имеем дело с взаимным проникновением названных уровней, а границы между ними размыты – точно так же, как границы между горстью песка, кучей песка и горой песка.
Правда, интуитивно разные уровни социальной жизни легко поддаются различению, но прочертить точную границу между ними трудно ввиду того, что мы имеем здесь дело с континуумом. Подобным же образом происходит и в случае рассмотрения наших возможностей познавания ближайшего и более дальнего социального окружения. На микроуровне, в нашем непосредственном окружении, мы привлекает для познавания такие категории, как эмпатия, интуиция, понимание. Однако на более общих уровнях социальной жизни эти инструменты познания большей частью подводят. Как верно отмечает Фукс (Fuchs, 2001: 32, passim), «можно понимать, но не слишком многих людей». Поэтому также, пишет он, «интерпретации, вникающие в намерения и Verstehen (понимание), встречаются чаще, если наблюдатели и наблюдаемые социально близки друг другу и когда наблюдаемых немного. <…> Когда наблюдателя и наблюдаемого разделяет большая дистанция, когда наблюдению подвергается очень много систем, то наблюдатель чаще визуализирует наблюдаемые им варианты поведения и их последствия как обусловленные безличными причинными силами, которые можно измерить количественным образом и объяснить благодаря некой общей теории. Для этой цели выбирается термин „структура“. Таким образом, дистанция и размер является переменными, а это означает, что мы имеем здесь дело с континуумом между „пониманием“ и „объяснением“ как идеальными оппозиционными типами».