Страница 10 из 27
«Новая теория провалов рынка: вызов экономической теории информации
Вышеприведенная критика теории провалов рынка с позиций классического либерализма имела своим результатом переоценку интервенционистских выводов, доминировавших в послевоенный период. С крахом централизованного планирования в Восточной Европе и более умеренных программ национализации отдельных отраслей в капиталистических демократиях экономисты-теоретики пришли к выводу, что неоклассические понятия, связанные с «рыночным социализмом», имеют мало отношения (если вообще имеют какое-то отношение) к суждениям о сравнительных достоинствах альтернативных экономических систем. Однако это признание не привело к принятию выводов классического либерализма. Напротив, хотя было признано, что в моделях всеохватывающей государственной собственности и планирования мало что заслуживает одобрения, теоретическое развитие в рамках неоклассической парадигмы к настоящему времени высветило совершенно новый класс «провалов рынка», в связи с чем можно прийти к заключению, что на основании сравнительного анализа институтов может быть обоснована целесообразность «смешанной» системы, соединяющей частную собственность с широким государственным вмешательством.
Экономическая теория Стиглица и «новая» теория провалов рынка
На переднем крае новых идей, которые хотя и подчеркивают слабые стороны социалистических систем, но указывают также и на неэффективность рынков, свободных от вмешательства государства, находится нобелевский лауреат Джозеф Стиглиц. Он оспаривает выводы, которые ранее делались на основе моделей Вальраса и Эрроу—Дебрё (Stiglitz, 1994). С одной стороны, Стиглиц отвергает претензию рыночного социализма на то, что центральный планирующий орган может применять модель общего равновесия в качестве правила, на котором должны основываться его решения. Согласно Стиглицу, «реальные» социалистические институты не обладают ни информацией, ни стимулами, необходимыми для достижения этого результата. Однако он точно так же оспаривает релевантность модели общего равновесия для описания работы реальных рынков. Те рынки, которые существуют в реальном мире, редко удовлетворяют, если вообще когда-нибудь удовлетворяют, условиям оптимальности, сформулированным в теореме Эрроу—Дебрё, так что эта модель не может служить оправданием классических либеральных рецептов. То, что на самом деле нужно вместо нее – это сопоставительный подход, который признает, что, хотя информация и стимулы, порождаемые рынками «в реальном мире» имеют некоторые сильные стороны, эти рынки одновременно страдают многими несовершенствами, требующим корректирующих действий со стороны правительства. Таким образом, Стиглиц ставит своей целью сформулировать принципы, которые могут быть применены для определения надлежащей «комбинации» между частными рынками и государственным регулированием (Stiglitz, 1994: 25).
На протяжении всей своей работы Стиглиц подчеркивает, что конкуренция играет важную роль в обеспечении стимулов, побуждающих экономических акторов улучшать свои результаты, и он объясняет провал социалистических экспериментов в Восточной Европе слабостью стимулов, действовавших в отсутствие конкурирующих сил. Он отвергает представление, согласно которому для эффективности конкуренции необходимо, чтобы она проявлялась в форме поведения, пассивно реагирующего на цены в условиях рынков, на которых имеется большое количество продавцов и покупателей. Вторя Баумолю и тезису о «состязательных рынках» [contestable markets], Стиглиц признает, что даже тогда, когда на рынке имеется гораздо меньше игроков, чем в условиях совершенной конкуренции, конкуренция в таких аспектах, как качество и организационная структура, равно как и ценовая конкуренция, может обеспечить дисциплинирующие сдержки для производителей (Stiglitz, 1994; 112, 132).
Однако эта кажущаяся уступка классической либеральной интерпретации обставлена двумя серьезнейшими оговорками. Во-первых, Стиглиц доказывает, что выгоды от конкуренции не обязательно обусловлены частной собственностью на производственные активы (1994:239). Например, правительство может создать две соперничающие бюрократические структуры, которые будут конкурировать за финансирование и клиентуру, имитируя частные рынки. Во-вторых, Стиглиц утверждает, что хотя конкуренция благотворна в некоторых обстоятельствах, существуют ситуации иного рода, в которых она неэффективна. В частности, существует большое количество сфер, где конкуренция ограничивается эффектами естественной монополии. Хотя в прошлом считалось, что такие монополии ограничиваются отраслями коммунальной инфраструктуры [public utilities], в которых издержки на физическую инфраструктуру, возникающие при снабжении электроэнергией и предоставлении телекоммуникационных услуг, приводят к тому, что в данной конкретной местности предоставлять эти услуги может только один или несколько производителей, Стиглиц утверждает, что эти эффекты распространены гораздо шире. Они особенно ярко выражены, доказывает он, в секторах, требующих больших затрат на исследования и разработки, и там, где имеет место возрастающая отдача при росте масштабов производства (Stiglitz, 1994: 140–145).
Приведенные выше аргументы были поддержаны Брайаном Артуром и Полом Дэвидом, которые сосредоточились на тенденции к созданию монополий, якобы присущей рынкам в отраслях, «основанных на знании», страдающих от сетевых экстерналий и эффектов «привязки» [lock-in] (см, например, David, 1985). Согласно этой точке зрения, когда выгоды, получаемые индивидом от потребления некоего блага или услуги, увеличиваются с ростом количества других индивидов, которые потребляют тот же самый продукт (как это, например, имеет место в случае компьютерного программного обеспечения или телефонных сетей), то может возникать концентрация экономической власти, никак не связанная с характеристиками предоставляемых благ. Решающую роль играет только то, что при превышении определенного порога люди начинают делать выбор в пользу данного продукта на основании одного лишь количества других потребителей, уже включенных в соответствующую «сеть», а не на основе превосходства продукта как такового. В такой ситуации конкуренция не будет отбирать наилучшие продукты, а будет находиться под влиянием случайных обстоятельств, например того, какой продукт первым закрепился на соответствующем рынке.
Для того чтобы дать теоретическое обоснование для макроэкономических предположений в кейнсианском духе, касающихся склонности рынков к проявлению «негибкости» в ходе чередующихся всплесков оптимизма и пессимизма, аргументы, связанные с эффектами «привязки» и зависимостью от прошлых траекторий, были также проинтерпретированы по-новому (см., например, Hill, 2006; Akerlof and Shiller, 2009; Акерлоф и Шиллер, 2010). Согласно этой точке зрения, рынки в условиях неопределенности проявляют ярко выраженную тенденцию к доминированию в них «иррациональных» форм поведения, демонстрирующих слабую связь с лежащими в основании экономическими «фундаментальными показателями», в качестве реакции на неожиданные события или «шоки». Вместо того чтобы производить рациональные расчеты по поводу вероятного успеха инвестиций, люди подпадают под доминирование «стадного инстинкта», когда во время восходящей фазы конъюнктуры люди инвестируют в акции или недвижимость просто потому, что все другие делают это, а в нисходящей фазе они ликвидируют инвестиции вследствие коллективного пессимизма по поводу перспектив будущих доходов. Если государство не вмешается с целью регулирования этих ожиданий посредством различных макроэкономических стимулов (например, регулируя финансовые рынки, повышая налоги во время бума, а во время спада вводя фискальное стимулирование, такое как снижение налогов и увеличение государственных расходов), то нерегулируемые рынки если и проявят некую тенденцию к эффективной координации ресурсов, то лишь по чистой случайности.
С точки зрения новой теории провалов рынка, раз классические либералы преувеличивают роль конкуренции, то они преувеличивают и роль системы цен. Этот вывод получается из подчеркивания смещенного характера стимулов в условиях ненулевых издержек получения информации. Согласно Гроссману и Стиглицу (Grossman and Stiglitz, 1976), информация никогда не бывает полной, поскольку ее получение связано с издержками – но в ситуации, когда решение о приобретении дополнительных сведений обладает признаками коллективного блага, может быть недостаточно стимулов к тому, чтобы добывать «оптимальное» количество информации. При социализме у плановиков в центре может быть недостаточно стимулов к тому, чтобы добывать необходимую информацию, поскольку они не могут получить от этого достаточно большого выигрыша лично для себя – выигрыш получает общество в целом. Но информационные аргументы, выдвинутые Хайеком в пользу децентрализованной системы ценообразования, аналогичным образом подвергаются сомнению. Аргумент Хайека в интерпретации Гроссмана и Стиглица состоит в том, что цены, порождаемые рынком, представляют собой «достаточные статистики», на основе которых рынки могут эффективно координироваться (Grossman and Stiglitz, 1976: 246; Stiglitz, 1994: Chapter 3). Согласно такому прочтению Хайека, людям не нужно иметь никакой информации об экономике в целом, потому что система цен, находясь в равновесии, транслирует полную информацию всем участникам рынка в косвенной форме. Однако, утверждают Гроссман и Стиглиц, если рынки передают такое количество информации, то ни у кого не будет стимула добывать какую-либо информацию самостоятельно. Хаейковские рыночные цены обладают характеристиками коллективного блага, которые позволяют людям пользоваться «без билета» усилиями других, наблюдая цены и получая бесплатно то, что в противном случае пришлось бы искать и добывать (Grossman and Stiglitz, 1976: 246–247; Stiglitz, 1994: Chapter 3). Система цен может действовать только тогда, когда участники обмена имеют возможность скрывать информацию от других участников, и поэтому цены представляют собой «зашумленный сигнал». Из этого Гроссман и Стиглиц делают вывод, что децентрализованные системы ценообразования не могут достичь полного равновесия без корректирующих действий государства.