Небесный полк Победы

Когда мы стали проходить, пошел дождь. И проходили мы уже под дождем. Кто принимал парад, вы знаете. Командовал парадом маршал Советского Союза Рокоссовский, а принимал маршал Советского Союза Жуков. Затем нас отвезли обратно на Шелепиху. Потом был обед с участием Брежнева, командующего фронтом Еременко, членов военных советов фронта – торжественный, хороший обед. И через день нас опять отправили в Чехословакию.

Глава 6

«Мое дело простое», или Рядовой Великой Отечественной

Удивительно и необычайно просто и быстро устраивает Господь дела и заботы наши. Племянница позвонила и попросила рассказать о боевом пути деда. В школе ее дочке дали задание: к предстоящему 70-летию Победы в Великой Отечественной войне подготовить рассказ о ком-нибудь из родственников – участниках этой страшной войны. Самым близким был ее прадедушка – мой папа.

К великому изумлению своему и невероятному стыду я понял, что совершенно не готов немедленно помочь ребенку. Я очень мало знал о боевом пути своего отца. Помнил лишь только рассказ мамы, как он уходил на фронт и как его встречали после Победы летом 1945 года.

Папа почти никогда не делился воспоминаниями о тех страшных годах: ему было трудно и больно возвращаться в то суровое время. Лишь однажды – когда я был уже взрослым, приехал в отпуск из армии, достал из заветной шкатулки его боевые награды, нацепил их на свой китель и попросил папу надеть его и сфотографироваться – он не очень одобрительно сказал:

– Ну и зачем тебе это? Война давно закончилась. Что теперь вспоминать! Да и медали вон от времени потускнели и почернели.

Я внимательно присмотрелся к наградам и на гвардейском знаке заметил маленькую выбоинку, небольшой скол. Показал папе. Он с задумчивым видом провел пальцем по раненому знаку и сказал:

– Это в феврале сорок пятого в Германии случилось. Матерь Божия уберегла меня. Перед самым боем не успел прикрутить знак на гимнастерку и положил его в карман, где лежала мамина иконка с образом Богородицы. Маленький осколок попал прямо в знак, не повредив ни иконку, ни меня.

Потом, недолго помолчав, добавил:

– В кино, сынок, показывают, как политруки боевой дух бойцам перед боем поднимают. Правильно показывают. Так все и было. И политруки настоящими офицерами были, первыми в атаку поднимались, первыми и погибали очень часто. Только ведь и у них, почти у всех, в кармане у сердца иконка маленькая была или крестик, которые им туда их мать положила. И они, как и мы, рядовые бойцы, тоже про себя шептали: «Господи, помилуй!» и «Господи, спаси и сохрани!» Им, командирам, труднее ведь, чем нам, рядовым, было. Они не только за себя отвечали, а и за нас тоже. И решения принимать надо было непростые. Приходилось и на верную смерть посылать. Я рядовым связистом был. Мое дело простое – исполняй приказ, исправляй повреждения на линии и отвечай сам за себя.

– Папа, а ордена-то за что, если все так просто? Ведь не просто так ты прогулялся от Москвы и до Берлина? Неужели не страшно было? Связь ведь ты не в тылу исправлял!

Папа призадумался, аккуратно повесил китель с боевыми наградами на спинку стула. Глаза его повлажнели. Он боролся с волнением и, так и не сумев с ним справиться, глухо сказал:

– Очень страшно! Но не за жизнь, а за семью свою. Страшно было представить, что, если я не выстою, не выдержу, пущу фашистов в свой дом, они убьют мою мать, они будут издеваться над моей женой, они сделают рабами моих дочек и сына, которого я еще даже и не видел.

Папа справился с волнением и с улыбкой произнес:

– Складывай медали на место да собирайся. Утром в дорогу. Быстро отпуск твой пролетел.

Я не спешил убирать награды в шкатулку, а достал из своего чемодана зеленый твердый кусочек пасты, которым до золотого блеска натирал бляху на своем ремне, и приступил к работе.

Я чистил папины награды и представлял его, молодого и сильного.

Он уходил на фронт в июле 1941 года вполне зрелым мужчиной – сыном, мужем, отцом двоих детей, ожидавшим рождения третьего.

Я представил те мгновения прощания его с мирной жизнью, с семьей. Серьезный и спокойный папа (он всегда в минуты тревожные был спокоен и на войну уходил не в первый раз: участвовал в финской кампании) крепко прижимает к себе своих любимых дочек и что-то тихо говорит плачущей маме. Она кивает, сложив руки на большом животе, придерживая его, потому что там, внутри, беспокойно вертится ребенок. Малышу передается мамино волнение, и он тоже в такую минуту не может оставаться спокойным. Наверное, он знает и понимает, куда уходит папа.

Рядом стоит бабушка с образом Спасителя. Она не плачет. Она тихонько про себя читает молитву и ждет, когда сын попрощается с женой и дочками и подойдет к ней за благословением.

Вот папа опускается на колени, а бабушка крестит его святым образом со словами: «Помилуй, Господи, сына моего – раба Твоего Дмитрия! Спаси и сохрани! Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! Аминь!»

Папа прикладывается к образу, трижды целует его, поднимается с колен, обнимает и целует бабушку. Бабушка и сейчас не плачет, а строго напутствует сына: «Береги себя, сынок, и помни: Господь милостив и справедлив. Проси – и всегда поможет. И еще помни, что за детей своих воюешь, за семью свою. Нас защищаешь. Образ Спасителя всегда в голове держи, а мы перед ним за тебя просить каждый день будем. А еще вот тебе иконка Божией Матери. Она с отцом твоим всю Первую мировую прошла и в плену побывала. Спрячь во внутренний карман, где сердце. С ней и вернешься. Теперь иди с Богом!»

Бабушка еще раз крестит сына. Папа быстро, не оборачиваясь, выбегает на улицу. Здесь крепко обнимает 17-летнего младшего брата Ваньку, бледного и растерянного, остающегося за главного в доме, потом ловко и легко запрыгивает в кузов полуторки, где его поджидают другие новобранцы. Машина срывается с места, оставляя за собой клубы дыма и дорожной летней пыли. Следом за ней еще долго бегут мальчишки.

Мама с соседками громко плачет у ворот. Ваня потерянно смотрит вслед уехавшей машине и повторяет: «Прощай, брат. Прощай, Митя…»

Бабушка бессильно сидит на лавочке у дома, прислонившись спиной к стене, и печально смотрит на младшего сына (Ваню призовут в армию через полгода, и с войны он не вернется). По бабушкиным щекам текут слезы. Внучки с двух сторон прижимаются к ней, обнимают и гладят, стараются успокоить.

…Я любуюсь начищенной до золотого блеска папиной медалью «За оборону Москвы» и вновь представляю его, молодого и сильного. Теперь уже в солдатской форме, в шапке-ушанке, в бушлате.

Вот он ползет среди разрывов и грохота по грязной, вздыбленной, перемешанной со снегом подмосковной земле, разматывая катушку провода и восстанавливая связь. На дворе лютый декабрь сорок первого. Руки примерзают к металлу, но он не чувствует боли, скручивает концы проводов и радостно отмечает: «Слава Богу! Связь есть. Заработала! Я смог! Я выстоял, мои родные! Я не пущу фашиста в наш дом! Будьте спокойны!»

Он возвращается обратно – все так же под грохот и разрывы снарядов, скатывается в траншею, некоторое время сидит на корточках, прислонившись к обледеневшей холодной стене, и вспоминает милых ласковых белокурых дочек, старается представить родившегося в августе сына Вовку, склонившуюся над зыбкой жену, хлопочущую по хозяйству маму и повзрослевшего брата Ваньку.

Он знает, что ради них выдержит любые невзгоды, ради них пройдет через самые тяжелые испытания, выстоит и вернется! Ведь они ждут и перед образом Спасителя молятся за него…

Спустя 40 лет я снова чищу почерневшие папины награды, рассматриваю пожелтевшую от времени красноармейскую книжку, в которой записаны благодарности от командования. По ним и прослеживаю боевой путь красноармейца Дмитрия Гаркотина, страшный путь от стен Москвы через всю огромную разрушенную страну нашу, через боль потерь и утрат товарищей боевых, через череду немыслимых бед и страданий людей мирных, по воле судьбы переживших ужасы фашистской оккупации, а потом и через Европу – до самого Рейхстага и до Праги.