Мёртвая Петля

Министр имела в виду то, что он выполнил свою работу? Или же то, что снова забрался не в своё дело? Или то, что всё пошло наперекосяк, но ему удалось избежать полного краха?

— Ну, по крайней мере, вы не уволены, — натянуто улыбнулся Князев, выключая оборудование. Мидорикава посмотрел на него — с их последней встречи русский генерал не изменился, разве что прибавилось седины в висках. — И сохранили своих людей.

— Дело не в том, чьи они были люди, — вполголоса проговорил Мидорикава, продолжая наблюдать за перемещениями товарища. — Миру это в минус. Вашей стране — тем более.

— Я думал, вы знаете всё до последней мелочи.

— Всё оказалось сложнее и запутаннее, чем я мог предположить.

— Давайте прямо, чья это вина? — нетерпеливо и колюче спросил Князев, перебивая его. — Мне ещё отчитываться за гибель целого отряда, и хотелось бы знать, как мы потеряли лучших бойцов.

— Отчёт, — повторил Мидорикава. — Они потеряли товарищей, а вы беспокоитесь о своих бумагах.

— Это война, — жёстко сказал Князев. — И все это отлично знают. Мои люди, те, что простые смертные, не жалуются, когда их товарищи погибают в роли пушечного мяса. До тех пор, пока не подоспеет спецотряд. Из того, что Юрий Васильич успел мне объяснить, в этом сражении главную роль играла сила воли — не поддаться искушению или типа того. Об усопших плохо не говорят…

— Но вы именно этим и занимаетесь, — Мидорикава почувствовал закипающую злость. — Герман, они все были детьми. Вам не стыдно требовать от них что-то большее, чем они являются сами по себе?

Князев отвернулся.

— Вами движет жалость и личная привязанность. Мидорикава-сан, возьмите себя в руки.

Его фигура на фоне окна напомнила капитану кого-то другого. Молча он смотрел на пустую стену, где недавно отображались равнодушные лица начальства. Сколько бы он ни уговаривал себя проявить железную волю и, подобно истинному руководителю, строго и объективно оценить ситуацию, сердце не выдерживало под напором сострадания.

— Солдату нельзя ломаться, пока он не останется один против сотни врагов, — совсем тихо добавил Князев. — Помните это, когда будете с ними разговаривать.

— И вы не забывайте, что любому из нас необходимо сочувствие ближнего и надежда, — Мидорикава закрыл за собой дверь и медленно пошёл к лифту.

«Чья это вина, Герман… За что именно — из всего, что когда-либо происходило с ними?»

***

— Результат исследований неутешителен, — докладывал врач, глядя в глаза капитану, незаметно сжимая руки в карманах. — Помимо физических повреждений, замечены некоторые отклонения в поведении. Вы часто заходите и не можете не видеть, что он не может и не хочет разговаривать, большую часть времени проводит в состоянии полусна. Психосоматика ясна — лучше бы всё это было сном. Я сталкивался с таким раньше.

— И что было?

— В том старом случае пациент настолько сильно хотел избавиться от произошедшего, что оно действительно исчезло из его памяти. Даже если ему говорили, что было на самом деле, он уверенно говорил другое.

— Как он потом адаптировался к обычной жизни, этот ваш пациент?

Врач прикрыл глаза.

— Он до сих пор в больнице. Так вышло, что… в общем, он не может заставить себя выйти наружу. Всё-таки память сохранилась, это теперь что-то вроде фобии. Дело завязалось в аварии, а машины-то у нас повсюду.

Мидорикава хотел было откланяться и пойти дальше, но врач продолжил после долгой паузы:

— Я не хочу сказать, что с вашим товарищем обязательно произойдёт то же самое. С моим братом некому было остаться, никто не мог его переубедить… Короче говоря, шанс есть всегда, тем более, прошло не так много времени. Вы ещё можете всё исправить.

Посмотрев ему вслед, Мидорикава вздохнул и с уважением подумал о стойкости этого доктора. Они выглядят как ровесники, правда, ему самому раза в три с половиной больше лет.

За углом была палата Кайла. Свернув из коридора к двери, он наткнулся на Хоука.

— Ты лежать должен, — быстро произнёс Мидорикава. — А не по коридорам шататься.

— Мне идти два метра, не больше. — Хоук выглянул в коридор через его плечо. — Что он там говорил? Про нас, наверное?

«Слава богу».

— Да так, обо всём понемногу. Про свою жизнь рассказывал. Сильный человек. — Помявшись немного, капитан спросил: — Можно мне навестить Кайла?

— Он спит. Мидорикава-сан, вы, кажется, чувствуете себя виноватым. Это лишнее.

— Я думал, ты считаешь, что я привёл вас в могилу.

— Вы вытащили нас из неё. — Мидорикава с изумлением слушал его спокойную речь: — Пожалуйста, не надо думать, что если я младше вас, то не умею думать… Как и вы, я несу ответственность за некоторых людей и представляю, что вы чувствуете. Малейшая неудача — и кажется, что на твоих плечах громадный груз вины, а на самом деле её всего лишь капля.

— Ты слишком трезво рассуждаешь для пострадавшего…

— Это должны делать вы, — иронично заметил Хоук. — Говорить всякие хорошие вещи, приносить цветы и ещё какую-нибудь ерунду. Пожалуйста, приободритесь, нам ещё вместе работать.

Мидорикава прищурился, рассматривая его ничем не отличающееся от обычного лицо. Почему-то росло ощущение, что Лаватейн хочет поскорее избавиться от его присутствия. Да и наверняка он прекрасно слышал всё, что происходило в коридоре.

«Какой же из тебя хороший лгун».

— Ладно, как скажешь. Но всё-таки я бы хотел побыть с вами, пока мы не сможем отправиться обратно, — заставив себя улыбнуться, Мидорикава искоса посмотрел на закрытую дверь.

— Если хотите помочь, понаблюдайте дистанционно за нашими ребятами. Я, конечно, позвонил им недавно, но за несколько дней могла произойти любая катастрофа.

Разговор определённо не шёл дальше. Признав поражение, Мидорикава ушёл, держа в голове не самый приятный список дел. Пожалуй, и вправду нужно связаться с остальными. Он всегда полагался на Джуничи, и, скорее всего, ничего ужасного у них не случилось.

«Чья вина…»

***

Хоук закрыл за собой светлую дверь, отпустил ручку и, как будто она была последней опорой, рухнул на пол, словно подкошенный. Ноги и спина заныли от этого действия, но сердцу было куда больнее, чем каким-то там царапинам. Он не знал, сколько времени просидел на полу, согнувшись и упершись ладонями в холодный пол, но солнце закатилось окончательно, в палате автоматически загорелся слабый свет ламп. Поднявшись, он сделал несколько шагов вперёд, приблизившись к кровати. За всё то время, что он провёл здесь, Кайл ни разу не открыл глаза, несмотря на то, что в какие-то моменты определённо не спал. Он должен был услышать его — хотя бы один раз.

Подслушанное не давало Лаватейну покоя. Присев на неудобное сиденье для посетителей, он в третий раз перелистал тонкую тетрадь — историю болезни. Не понятно ровным счётом ничего. Отчасти Хоук был рад тому, что Кайл может избавиться от воспоминаний о произошедшем: не то, что стоит бережно хранить в памяти всю оставшуюся жизнь. Но не было никаких гарантий, что это не изменит его. Не повлияет на остальную память. Не позволит двигаться вперёд.

— Мог бы уже проснуться. Весь бок себе отлежишь, — заговорил Лаватейн. — Нельзя так долго находиться без движения. Слышал истории про людей, которые думали, что больше не смогут ходить, но всё-таки встали и пошли? Вот я тоже так думал, а потом пришёл грустный Мидорикава и потащил меня в коридор. — Он протянул руку к кровати, чтобы поправить одеяло, и отдёрнул её обратно. Чёрт. Столько всего произошло, и всё, что он может — это поправить одеяло. — Давай, скажи какую-нибудь глупость. — Кайл не шевелился, с закрытыми глазами лёжа на правом боку; Хоук так долго смотрел на него в прошлый раз, что даже запомнил, в каком положении лежали на лбу тёмные пряди. — Тогда я скажу. Ты немного обгорел, краска слиняла… Что дальше будет? Может, в рыжий? Хотя нет, выглядеть будет идиотски. — Поняв, что реакции не будет, он вздохнул и отвернулся. Потом нащупал на своём лбу широкий пластырь. — Вот у меня какой цвет волос?.. Дурацкий, скажи? Вроде русые, но на солнце как будто рыжие. А в универе однажды блондином назвали. Надо было покраситься вслед за тобой, и никаких проблем.