Страница 19 из 23
С самого начала нашего пребывания в Староселье нас пугали медведями. По рассказам, они иногда подходили совсем близко к деревне. Рауф, муж Светы Жаровой, видел однажды, как медведица с медвежонком лакомилась овсом на поле за их домом. Местные жители говорили, что при встрече с медведем надо как можно громче закричать, тогда он испугается и убежит. Таким образом, вся ответственность за наше спасение возлагалась на меня, потому что женский крик, конечно, гораздо выразительнее мужского, но меня все время одолевали сомнения, достаточно ли визгливым и громким окажется мой голос. К счастью, медведей мы так и не встретили.
Самой симпатичной фигурой Староселья была, на мой взгляд, Марья Степановна – жена Егорова брата Степана. Сам Степан был мастером на все руки и очень сведущим человеком, а Марья Степановна оказалась большой умницей и необыкновенной рассказчицей.
Она родилась в небогатой семье, в которой кроме нее было еще два или три брата. Все братья так или иначе преуспели в жизни. Один из них даже поступил на рабфак в Ленинграде. Было это в двадцатые годы, и власти бдительно следили за чистотой происхождения учащихся. Марусин брат вызвал у них большие сомнения, потому что учился слишком хорошо для выпускника церковно-приходской школы. Его вызвали в какую-то комиссию и велели предъявить справку, подтверждающую его рабоче-крестьянское происхождение. Справки у него, разумеется, не было, но он попросил принести ему лыко и сказал, что сейчас же в присутствии комиссии сплетет лапти. В богатых крестьянских семьях все давно уже носили сапоги и дети зажиточных крестьян лапти плести не умели, поэтому уменье плести лапти являлось вполне убедительным доказательством принадлежности к эксплуатируемому классу. Лыка, конечно, не нашлось, принесли какие-то ленты. И, когда комиссия увидела, как сноровисто Марусин брат начал плести из них лапоть, вопрос был сразу решен, и ему разрешили продолжить образование.
Запомнился еще один рассказ Марьи Степановны. Поздней осенью в деревне резали откормленных с весны поросят. Делали это несколько наиболее опытных мужиков. В дом к Марусиным родителям приходили ее дядья. После того как дело было сделано, им накрывали роскошный по деревенским понятиям стол и, само собой разумеется, выставляли бутылку водки. Дети при этом лежали на печке или жались где-нибудь в углу. Несмотря на то что стол был уставлен всевозможными яствами, им и в голову не приходило, что можно подойти и попросить чего-нибудь. Только после того, как взрослые оканчивали свою трапезу, дети допускались к столу. Поэтому любимый ленинградский внук Марьи Степановны, сидящий за столом и являющийся средоточием забот всех присутствующих, все же приводил ее в некоторое недоумение.
Особенно интересными были рассказы Марьи Степановны о войне и послевоенном времени. Во время войны весь Оленинский район долгое время находился в оккупации. Марья Степановна была совсем молоденькой девушкой и подлежала высылке на работу в Германию. Чтобы ее от этого избавить, староста назначил ее санитаркой в сыпной барак. Это была изба, в которую собрали больных со всей деревни и повесили на ней объявление «Сыпной тиф». Немцы к этой избе близко не подходили и Марусю, таким образом, не тронули. Зато ей пришлось одной в тяжелейших условиях выхаживать еле живых людей. Им все время хотелось пить, а у нее не было даже кружки. И она много лет спустя с законной гордостью вспоминала, как сама сделала кружку из брошенной немцами консервной банки. Когда выздоровел последний больной, все эшелоны в Германию уже ушли, но трудовые силы требовались немцам на месте. Поэтому было приказано собрать к определенному сроку всех молодых женщин. Этим занимался помощник старосты, в отличие от самого старосты недоступный никаким человеческим эмоциям. Несмотря на то что за Марусю просила его теща, которую та выходила в сыпном бараке, он остался непреклонен. Правда, совсем по-иному решился вопрос другой девушки. Она пришла к нему с десятилетним братом и сказала, что, если ее заберут, она, когда вернется, обязательно выколет глаза этому помощнику старосты. Потом прибавила, что, если она не вернется, это сделает ее брат. Это заявление произвело должное впечатление, и ее оставили в покое, а Марусю с подругой Вулькой (Олькой) и еще нескольких женщин поместили в сарай, чтобы не убежали. Наутро всех выстроили во дворе, и немецкий офицер велел выйти вперед тем, у кого нет детей. Такими оказались Маруся с Вулькой. Тут Вулька начала страшно рыдать, решив, что их немедленно расстреляют, потому что бездетных не жалко. Маруся оказалась более рассудительной и посоветовала Вульке подождать до тех пор, пока их действительно не поведут расстреливать. Оказалось, что такое разделение было предпринято скорее из гуманных соображений, чтобы женщин с детьми направить на работу поблизости от дома. В результате Марусю с подружкой определили уборщицами в госпиталь, находившийся тоже не слишком далеко. Оттуда они и сбежали перед приходом наших.
Я спросила у Марьи Степановны, что же стало с этим помощником старосты после войны. Когда пришли советские войска, он не стал скрываться, а остался в деревне. Рядом с домом, где жила Маруся с матерью, было расквартировано подразделение Смерша или НКВД. Сотрудники брали у них молоко, и у Маруси созрел прекрасный, по ее мнению, план: рассказать им об этом человеке и посоветовать застрелить его около рощи, когда будут вести в главную усадьбу. Там же будет удобно его и закопать. Этим планом она поделилась с матерью, но та ей отсоветовала: «У него есть дети, внуки, и у нас на всю жизнь в деревне будут враги. Брось ты это дело: его Бог накажет». Так оно и оказалось на самом деле: весь остаток жизни он провел у дочери, полностью потеряв рассудок и дойдя до совершенно скотского состояния.
Вообще отношение к немцам не укладывалось в какое-то одно определение. Было, конечно, известно, что они расстреливают и вешают партизан, коммунистов и евреев (последнее скорее одобрялось, чем порицалось), но в то же время Марья Степановна очень уважительно отзывалась о справедливости немецких офицеров. Один раз их соседка обвинила матушку Марьи Степановны в краже ее рубашки. Соседку, матушку и рубашку предъявили немецкому офицеру. Он внимательно все рассмотрел и велел соседке приложить к себе спорную рубаху. Соседка была высокая и толстая, а Марусина матушка маленькая и худая. Рубашка, естественно, прикрыла собой только четверть соседки, и немец присудил ее законной хозяйке. «А что же было соседке?» – спросила я. «Тогда ничего не было, а потом ее случайно застрелили в огороде, когда она картошку убирала».
Добрым словом вспомнила Марья Степановна работавшего с немцами переводчика. Он помог очень многим, и в частности ее матери. Однажды им сказали, что немцы поймали партизан и заперли их в сарае на краю села. В числе партизан оказался и племянник Маруси-ной мамы. Она быстро собрала картошек, хлеба, яичек, увязала все это в узелок и отправилась к сараю, чтобы передать племяннику. На улице ей попался переводчик и спросил, куда это она идет с узелком. Выслушав ее объяснения, он сказал: «Быстро поворачивай обратно, полезай на печь и даже из избы не выходи. Если немцы узнают, что это твой племянник, они и тебя, и твоих детей возьмут». Еле живая от страха, она побежала домой, залезла на печь и действительно просидела там несколько дней. А в это время самые отчаянные деревенские подростки договорились между собой, устроили скачки на лошадях как раз недалеко от сарая, где сидели партизаны. Они ухитрились на скаку незаметно сбить замок и освободить всех пленных. Среди этих подростков был и Егор. Когда я спросила о дальнейшей судьбе переводчика, Марья Степановна сказала, что его посадили, как и всех сотрудничавших с немцами. «И никто за него не заступился?» – «А нас и не спрашивали», – ответила рассказчица.
Самым удивительным из рассказов Марьи Степановны было повествование о подвиге старого пастуха. Когда пришли немцы, они узнали о существовании в лесу какой-то деревни. Но дороги туда не было, и они велели местному пастуху отвести их туда. Пастух долго бродил с ними по лесу, заводя их все дальше и дальше в самую чащу. В конце концов они поняли, что показывать им дорогу он не собирается, и застрелили его, но деревни так до прихода наших и не нашли. Это была единственная полностью уцелевшая деревня во всей округе, и я поинтересовалась, поставили ли пастуху какой-нибудь памятник благодарные жители. Марья Степановна удивилась: «А зачем?» – «Ну, он же спас их ценою собственной жизни». – «Так ему же было все равно, он же был старый», – парировала Марья Степановна. Все мои дальнейшие недоумения натыкались на этот неопровержимый, по ее мнению, аргумент, и убедить ее в том, что пастух повторил подвиг Ивана Сусанина, мне так и не удалось.