Страница 14 из 23
Цветущий антуриум
Ленинградский кошелек
С маленьким бисерным кошелечком, приобретенным несколько лет назад в Петербурге, оказались странным образом связаны очень давние воспоминания. Касаются они той идеологии, которой была пронизана практически вся наша сознательная жизнь.
Знакомство с ней началось с первого класса школы. Туда в связи с ослабленным здоровьем я пошла только в апреле, и вскоре после этого нам задали выучить гимн. Ознакомившись с текстом, я сразу поняла, что это задание мне не по зубам. Помню, как в страшных рыданиях я объявила родителям, что этот гимн я никогда не выучу и в школу поэтому больше не пойду. В школу я, конечно, пошла и гимн кое-как сдала, но так его наизусть никогда и не запомнила, хотя память в то время была неплохая.
По-видимому, этот незначительный эпизод был грозным предупреждением о том, что в общественных науках я не преуспею.
1-й класс школы № 335, 1948. Лена Юрова в верхнем ряду слева
В МЭИ, куда я поступила после школы, идеологией занялись всерьез, и мы изучали сначала историю КПСС, потом политэкономию, а позже и философию. Все эти занятия и экзамены давались мне с большим трудом. Эти трудности стали особенно серьезными в эпоху Хрущева, отличавшегося незаурядным многословием. Газеты выходили распухшими от его речей, а нам надо было извлекать из этого основные мысли и излагать их на экзаменах. В это время мы учились в одной группе с Олей Чкаловой и вместе готовились к экзаменам. Помогала нам справиться с этим половодьем вдова знаменитого летчика – Ольга Эразмовна: пока мы зубрили основные даты истории КПСС, она мужественно просматривала последние газеты и подчеркивала наиболее выразительные места. Правда, и это не приносило существенного облегчения: «выразительные места», составленные вместе, все равно не складывались во что-нибудь внятное и логичное.
На работе мучения продолжились в виде политсеминаров. Руководить ими должен был наш начальник лаборатории Михаил Ильич Иглицын, который, естественно, был членом партии и отвечал за нашу сознательность. Ему это дело, по-видимому, тоже не очень-то улыбалось, и некоторое время он просто отмечал в журнале, что семинар состоялся, и сдавал этот журнал в партком. Подвела его невнимательность: несколько раз подряд он проставил «отсутствовал» против фамилии одного и того же сотрудника. Того вызвали в партком, чтобы проработать за злостные прогулы, и тут сразу же выяснилось, что прогульщик вообще первый раз слышит о каких бы то ни было политсеминарах. Михаил Ильич получил нагоняй, и полит-семинары стали у нас проходить исключительно пунктуально. Одно было плохо – нашего руководителя во время выступлений слушателей неудержимо клонило в сон. Зная свою слабость, он в начале семинара ставил локти на стол и подпирал голову руками. Но на столе у него лежало стекло, и локти начинали медленно по нему скользить. Все присутствующие с замиранием сердца следили за этим процессом, ожидая драматического финала, но в последнюю секунду Михаил Ильич вдруг поднимал голову, открывал глаза и задавал выступающему вопрос.
Через некоторое время мне понадобилось сдать кандидатский минимум, в состав которого входил экзамен по философии. Подготовка к нему заняла в несколько раз больше времени, чем к двум остальным экзаменам (язык и специальность), вместе взятым. И все же уверенности в положительном результате не было. Выручило меня чудо: в день экзамена объявили, что в космос полетела первая женщина-космонавт Валентина Терешкова. Я сразу приободрилась, решив, что в такой день женщине вряд ли поставят что-нибудь меньше четверки. Надежды мои полностью оправдались: на моем последнем в жизни экзамене я получила «отлично».
От этой идеологической муштры мои родители пострадали, конечно, еще гораздо больше, чем мы. Несмотря на то что они оба были беспартийными, им полагалось быть высокосознательными просто по роду их деятельности: папа был заместителем директора Всесоюзного светотехнического научно-исследовательского института, а мама всю жизнь проработала на кафедре иностранных языков МЭИ. Мама всегда очень болезненно относилась ко всяческим покушениям на ее независимость. Она была счастлива, что дожила до отмены руководящей и направляющей роли КПСС, и время от времени повторяла: «Если я еще раз услышу, что КПСС – ум, честь и совесть нашей эпохи, я умру на месте». В последние годы жизни у нее было немало огорчений, но этого ей, к счастью, услышать не пришлось.
Не уверена, что эта массированная обработка изменила психологию советских людей в лучшую сторону, но имена вождей и основные даты истории СССР все граждане от мала до велика знали назубок. Казалось, что эти знания будут передаваться генетически, поэтому наше поколение не перестает удивляться, насколько быстро они улетучились из памяти молодежи.
В этом я убедилась, в частности, поехав в 2014 году к своим родственникам в Петербург (для меня по-прежнему Ленинград, несмотря на отсутствие каких-либо особенно теплых чувств к Владимиру Ильичу). Всласть наговорилась с любимой сестрой Аллочкой, съездила с ней на кладбище, повидалась со всем ее семейством и, разумеется, отправилась в ознакомительную прогулку по антикварным магазинам, которые когда-то были неиссякаемым источником волнующих приобретений. В последнее время этот источник безнадежно иссяк, но какой-то атавистический инстинкт вел меня по прежним адресам.
Вот так я и оказалась на улице Марата, где когда-то располагался большой круглый магазин, в прошлом битком набитый старой мебелью. Здание сохранилось, но территория антиквариата сжалась до небольшой лавочки на втором этаже. Ее содержимое не представляло собой ничего примечательного. Ничем не выделялась и висевшая в углу унылая немецкая бисерная сумочка 1920-х годов. На всякий случай я все же спросила у молодой продавщицы, одетой, как ей казалось, по последней моде, нет ли еще чего-нибудь бисерного. Девушка с достоинством ответила, что бисерного больше ничего нет, но имеющаяся сумочка представляет собой уникальный предмет дореволюционного искусства и отличается идеальной сохранностью. Сохранность была, правда, хорошая, но прикладное искусство ничего не потеряло бы, если бы она была и похуже, подумала я и вяло сообщила, что сумочка все-таки именно двадцатых годов. «Ну вот, – радостно подхватила девушка, – я же и говорю, что дореволюционная!» Мне стало интересно, к какому же времени она относит революцию. Девушка твердо сообщила, что революция была в 1941 году. «В 41-м году началась война. А вот когда была революция?» – спросила я с безжалостной настойчивостью. Девушка попыталась оттянуть время: «Какая революция?» Я ответила так, как нас учили всю жизнь: «Великая Октябрьская Социалистическая». Казалось бы, она должна была признать, наконец, свое полное поражение, но жертва и не думала сдаваться: «А вы как считаете?» – задала она встречный вопрос. Мне пришлось назвать дату и признаться в глубине души в ее победе по очкам.
Кошелек. Вязание крючком из мелкого круглого бисера. Замок серебро штамповка. Диаметр 9 см. 1820–1830-е годы
Все-таки небольшую компенсацию за моральный ущерб я в конце концов получила. Зайдя в несколько других антикварных магазинов, я убедилась в том, что звонок у двери магазина – это верный признак полной бесперспективности его посещения. Для таких покупателей, как я, самыми подходящими торговыми точками являются подворотни и подвалы. Действительно, в одном из таких злачных мест обнаружился очень миленький круглый кошелечек первой трети 19 века в довольно неплохом состоянии, с классической розеткой, но без замка. В ответ на мой вопрос о цене мне строго сказали, что это не кошелек, а пудреница. И в самом деле, в кошелек была вложена круглая пудреница 1950-х годов. Цена всей композиции была более чем приемлемой даже для одного кошелька, а когда хозяин магазина согласился разъединить эту «сладкую парочку», цена уменьшилась еще вдвое. Смущало только отсутствие замка. Эта проблема казалась совершенно непреодолимой, поскольку старинные замки для кошельков вообще чрезвычайно редки, а искать круглые можно и не пытаться. Каково же было мое удивление, когда через несколько дней нашелся и замок. Уже на обратном пути в Москву позвонила наша милая приятельница Оля Зимогляд и сообщила, что совершенно случайно ей попался очень хорошенький круглый замочек для кошелька. Он подошел почти идеально. Кроме того, пришлось наш кошелечек помыть, пришить подкладку и вшить недостающие бисеринки, после чего под названием «Ленинградский кошелек» он обрел постоянное место в витринке вместе с остатками нашей коллекции.