Страница 20 из 27
В «Летучей мыши» начинали свою творческую карьеру многие известные деятели русского театра. Например, Евгений Вахтангов, которому Балиев поручил поставить музыкальную миниатюру «Оловянные солдатики», много лет шедшую на сцене театра и ставшую причиной первого упоминания его фамилии в прессе. Журнал «Рампа и жизнь» в 1911 году отмечал: «”Летучая мышь” открыла свой сезон блестяще… Очень понравилась сказка с куклами и солдатиками, действительно прелестно поставленная новым артистом Художественного театра Вахтанговым».
Валерия Барсова, певшая на сцене Большого театра с 1920 по 1948 год, вспоминала: «Я была молода, носила две длинных косы и была очень скромно одета, пела только классическую музыку. В таком виде, с таким репертуаром явилась я в “Летучую мышь“ с предложением своих скромных артистических сил. Но, как это ни странно, я была принята в состав труппы на высокий по тем временам оклад 75 рублей. Вспоминаю, как велика была моя радость, когда я вышла из театра. Я подошла к извозчику и, не торгуясь, за 20 копеек, торжественно поехала домой с договором в кармане. Так началась моя жизнь в трех лицах. Утром я была городской учительницей и торопилась в школу, где занятия продолжались от 9 до 11 часов. В 12 часов дня я обращалась в артистку и спешила на репетицию. В 4 часа дня я сама становилась ученицей консерватории, а в 10 вечера – я вновь артистка “Летучей мыши”.
Эта жизнь в столь разнообразных личинах была чревата всякими неожиданностями. Вспоминаю, что, когда в одной из газет была напечатана рецензия на выступление певицы Барсовой из “Летучей мыши”, на вопрос моих многих товарищей – преподавателей школы, не родственница ли вам эта Барсова? – пришлось ответить: “да”, – ибо я не могла сказать, что рецензия написана обо мне, так как прекрасно понимала, что меня, артистку “Летучей мыши”, ни на минуту не оставили бы преподавателем школы.
Программка театра «Летучая мышь»
Выступая за вечер в 4–5 ролях, перевоплощаясь из размашистой малявинской бабы в изящную фарфоровую маркизу, из юного пажа – в пышную московскую купчиху, я начала постигать технику актерского мастерства, научилась схватывать остро типичное, характерное. Однако легковесный репертуар театрализованной эстрады меня не удовлетворял. Влекла оперная сцена, но реальных путей к ней я еще не находила. Наконец, весной 1917 года я решилась попробовать свои силы в качестве оперной певицы. По конкурсу меня приняли в оперный театр Зимина».
Окончание вокальной карьеры Валерии Барсовой в Большом театре произошло при более драматических обстоятельствах. Как-то немолодой уже певице, исполнявшей роль Виолетты в «Травиате», крикнули с галерки: «Ты жива еще, моя старушка!» Ее еле откачали. Больше на сцену выходить она не решалась…
Но не все одобряли деятельность кабаре, обвиняя его в пошлости и потакании низкопробному вкусу. Дмитрий Философов в газете «Речь» выступал с критикой: «Достаточно учредить художественное кабаре, вроде “Летучей мыши”, назначить высокую плату на вход, и народ повалит валом. Вульгарная и сытая толпа любит “аристократическое уединение”… В силу социальных законов искусство попало в цепкие руки богатого, зачастую ничтожного, плебса, в ту якобы аристократическую среду, которой грош цена… Конечно, человек, обладающий мало-мальским чутьем, никогда не будет упрекать современных художников, что они состоят на службе у богатого мещанства. Но он вправе требовать от художника, чтобы тот сознавал свое трагическое положение и верил, что потенциально подлинное искусство – всенародно».
О вторичности кабаре писал и эстетский журнал «Аполлон»: «Столь популярная московская “Летучая мышь” – совсем обыкновенного полета. Много, много таких кабаре бывало в Париже за последние десятилетия. Потом – отошло, надоело… У нас, как во всем, – запоздали! В “Летучей мыши” ставят пародию… все дрябло, скучно, и лишь вздутая цена за вход, да искусственно приподнятая затаенность и замкнутость, да участие “художественников” сделали столь знаменитым этот заурядный кабачок».
Помещение в Большом Гнездниковском стало самым большим и удобным за всю историю театра-кабаре: замечательный зал на 350 человек, расписанный, как и занавес, Сергеем Судейкиным, прекрасный буфет (а что еще нужно тем, чье место в буфете?). В репертуаре были пародийные и классические «Граф Нулин», «Пиковая дама», «Шинель», «Ссора Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем», «Лев Гурыч Синичкин», «Что случилось с героями „Ревизора“ на другой день после отъезда Хлестакова» и т. д. Слава театра превзошла популярность дома, москвичи говорили: «Дом “Летучей мыши”». Чем хуже были дела в стране, тем больше был спрос на злободневные спектакли театра. Спекулянты билетами – барышники – накручивали двойную цену. Исчезла интимность, зато в буфете французское шампанское лилось рекой, как и деньги в карман Балиева. Капитал общества «Летучей мыши» превысил 100 000 рублей. В Большой Гнездниковский спешили привести приезжавших в Москву известных иностранцев, в 1915 году здесь встречали Герберта Уэллса.
В кабаре показывалось и кино, сценарии для которого писал Аркадий Аверченко, вот один наиболее характерный: «На сцене полутьма. Направо экран, на который направлен слабый все время дрожащий и мигающий свет. Налево стулья, на которых несколько зрителей. Сбоку экрана стоит объяснитель картин. Он долго откашливается, сморкается, наконец – начинает:
– Программа электромагнитного иллюзорно-реалистного кинемабиографа! Настоящий кинематограф – чудо XX века по Рождестве Христовом!
ОТДЕЛЕНИЕ ПЕРВОЕ. ЛОВЛЯ БЛОХ В НОРВЕГИИ (Видовая)
Так называются животные, водящиеся не только в местах для ночного отдохновения трудящихся, но и на теле – причиняющие большое беспокойство жителям этой маленькой энергичной страны! Ловлей этих маленьких юрких животных занимается как стар, так и млад, и хотя охота бесприбыльная (мясо их не употребляется в пищу, а кожа не годится за размером), но тем не менее этих хищников ловят по всему побережью отважные норвежцы, как стар, так и мал». А вот еще один сценарий:
«ТЕЩА ПРИЕХАЛА! (хохот!).
Узнав, что приезжает теща, Адольф подговаривает слуг, и они отравливают жизнь этой злой Мегеры. Едва она приезжает, как на нее сыплятся несчастья. С крыши на нее падает автомобиль, потом кухарка бросает ее в чан с кипятком, из которого она вылетает, как ошпаренная… Потом дети во время сна бьют ее по голове большими железными палками, и все это заканчивается тем, что уговоренная зятем наша теща едет в поле осматривать молотилку, попадает туда головой, которая и отрезает ей голову под общий смех участвующих. Не могши вынести этих шуток и издевательств, наша старуха собирает свои манатки и уезжает с первым обнимусом восвояси».
И все в таком духе. Успех у публики был фантастический. Специально для зрителей в программках было напечатано: «Дирекция просит публику не отбивать тактов ногами, руками, ножами и вилками, так как дирижер блестяще музыкально образован, знает все виды тактов и получает за это хорошее жалованье».
В феврале 1917 года в «Летучей мыши» смеялись и хлопали тому, как в Норвегии ловят блох, а полки и витрины московских магазинов уже опустели. В стране бардак, на железных дорогах саботаж, в армии брожение. Алиса Коонен, танцующая в «Летучей мыши», с горечью замечает: «Какие гадкие люди кругом. Боже. С ума можно сойти!» Она хочет в Париж…
Тот год – переломный в истории дома, его прежние хозяева успевают покинуть Советскую Россию. Нирнзее уезжает в Варшаву (благо что Польша получила независимость), «Митька» Рубинштейн бежит в Швецию. А Никита Балиев чего-то еще ждет, жалуется на то, что не узнает своей публики, просит в театре не носить погоны: «Ведь не хотите же вы, господа, чтобы у меня были неприятности, вы же знаете, что „товарищи“ погон терпеть не могут». Из зала его спрашивают: «А вы сами-то как к погонам относитесь?» И он, один из лучших конферансье России, впервые не знает, что ответить…