Страница 17 из 27
Боярин Иван Борисович Троекуров поначалу находился в стане сторонников Софьи и Голицына, именно его царевна в августе 1689 года отрядила в Троице-Сергиев монастырь (где укрывался после ночного побега из Москвы Петр) с целью склонить брата вернуться обратно. Скорее всего, в Троице его и перевербовали. И уже вскоре Троекуров, как посланник Петра, выехал к Софье в село Воздвиженское с ультиматумом немедля вернуться в Москву. В 1690 году царь поставил пятидесятисемилетнего Троекурова начальником Стрелецкого приказа, что свидетельствует о большом к нему доверии.
На строительстве Дома СТО, 1930-е годы
Однажды к Троекурову привели мужика, просившего 18 рублей на изготовление крыльев «как у журавля». Боярин поверил – деньги дали. Но когда готовые крылья прицепили к изобретателю, он почему-то не полетел. Не помогло даже раздувание мехами. Мужик снова запросил денег. На этот раз Троекуров ему не поверил, приказал дать ему как следует батогами и взыскать все потраченные казенные деньги. И это было еще хорошо – при Иване Грозном такого летуна посадили бы на бочку с порохом: пущай полетает!
Политическая конъюнктура сложилась так, что возвышение Троекурова началось с падения его соседа Голицына. «Рядом с палатами Голицына такое же обширное место принадлежало заклятому врагу Голицына – боярину Троекурову, начальнику Стрелецкого приказа. “За беду боярину сталося, за великую досаду показалося”, что у “Васьки Голицына” такие палаты!» – не совсем прав Гиляровский, когда пишет, что Троекуров своими палатами намеревался перещеголять дворец Голицына, поскольку тот уже был в опале.
План Москвы 1626 года позволяет судить, что на месте троекуровских палат уже стояли более древние постройки XVI века. На их подклете и возведен первый этаж, в котором сохранились три сводчатых палаты. Каменным был и второй, жилой этаж для боярской семьи (Троекуров был дважды женат – на Вассе Богдановне Хитрово и некоей Анне Семеновне. От обоих браков у него было два сына и дочь). А третий, деревянный этаж был парадным. Когда в 1680 году дом сгорел, третий этаж к 1696 году отстроили из камня. Над ним возвели смотровую площадку, или гульбище – открытую террасу с парапетами.
Многочисленные последующие переделки здания изменили его первоначальный облик, но кое-что осталось, в частности пышные белокаменные наличники на южном и западном фасадах – характерный штрих московского барокко. Реставраторы в середине прошлого века восстановили кирпичное убранство фасадов дома. А вот интерьер удалось возродить после расселения коммуналок, в которые был превращен дом Троекурова. Надо ли говорить, что это было за зрелище – древние сводчатые залы, перегороженные деревянными стенами, делящими пространство на мелкие клетушки, в которых ютились простые советские люди. Наверное, окажись Троекуров в Москве 1930-х годов, он бы очень удивился – в его небольших по боярским меркам палатах проживало более двухсот человек!
Палаты Троекуровых
Лишь переезд из консерватории Государственного музея музыкальной культуры имени Глинки позволил старинному дому вздохнуть спокойно. Первый в России музыкальный музей появился в консерватории еще в 1912 году, в первом амфитеатре Большого зала, и ему по праву дали имя Николая Рубинштейна. Показывать в экспозиции было что – личные вещи основателя, музыкальные инструменты, автографы рукописей, афиши и т. д. В разгар войны (!) в 1943 году музей обрел самостоятельность от консерватории, а с 1954 года его официальное название звучало так: «Государственный центральный музей музыкальной культуры им. М. И. Глинки». Так имя основателя консерватории исчезло из названия ее бывшего музея, переехавшего в 1960-х годах в палаты Троекурова в Георгиевском переулке, а оттуда в 1983 году в специально выстроенное здание на улице Фадеева. А консерваторский музей имени Николая Рубинштейна стал возрождаться с начала 1990-х годов и вновь открыт для посетителей Большого зала.
Ныне палаты оказались на закрытой и охраняемой территории и нуждаются в скорейшей реставрации. Будем надеяться, что рано или поздно справедливость восторжествует и бесценный памятник московского зодчества предстанет перед нами во всей своей красе.
3. Дом Нирнзее в Гнездниках. Первый небоскреб Москвы
Михаил Булгаков и его жены – Дорогие мои Гнездники – Модный архитектор Нирнзее строит «тучерез» – Чертовщина какая-то – Антинемецкие погромы – «Митька» Рубинштейн и Григорий Распутин – Никита Балиев и его «Летучая мышь» – Место отдыха московской богемы – Аркадий Аверченко пишет сценарии: ловля блох в Норвегии – Алиса Коонен хочет в Париж – 1917-й: конец фильма и «Летучей мыши» – Что такое «Чедомос»? – Владимир Маяковский – Ресторан для нэпманов – Знаменитые жильцы, палачи и жертвы – Корней Чуковский терпит унижения от кремлевского детсада – Евгений Шварц: «Он был сложный человек!» – Футурист Давид Бурлюк – Бархины: дедушка и внук – Прокурор Вышинский и драматург Шейнин – Марк Бернес и Модест Табачников – «Давай закурим!» – «А олени лучше!» – «На пушку берешь, начальничек?» – Здесь снимали «Служебный роман» – Домовая книга как учебник истории страны
«Мастер и Маргарита» – кто из нас не читал этот роман о Москве и москвичах, испорченных квартирным вопросом. Не случайно, что Михаил Булгаков решил назначить встречу главным героям самого известного своего произведения именно в окрестностях странного здания, о котором пойдет речь в данной главе. Сюда, в Большой Гнездниковский переулок, «кривой и скучный», сам писатель приходил неоднократно – в дом № 10, вот уже более века известный как дом Нирнзее. Первый московский небоскреб, гвоздь с европейской шляпкой, косо и нагловато сидящей на большой русской голове, – как только это здание с рестораном на крыше не называли.
Михаил Булгаков
Дом этот сыграл решающую роль в творческой судьбе и личной жизни Булгакова. Здесь в 1922 году обреталась московская редакция газеты «Накануне», издававшаяся в Берлине русскими эмигрантами. В редакцию «Накануне» Булгаков приносил свои рассказы и фельетоны, а в Берлине их печатал Алексей Толстой. И вот после первых публикаций Толстой просит дать ему «больше Булгакова». В считаные месяцы Булгаков сильно вырастает в творческом плане. У него покупают для издания «Записки на манжетах». «Булгаков точно вырос в один-два месяца. Точно другой человек писал роман о наркомане. Появился свой язык, своя манера, свой стиль…» – писал один из его коллег-журналистов.
Дом свел Булгакова с его двумя последними супругами. Сначала со второй женой, Любовью Белозерской, вернувшейся из эмиграции с мужем, журналистом Василевским, сотрудником «Накануне». В январе 1924 года на вечере, устроенном редакцией, Булгаков впервые встретился с Любовью Евгеньевной. «Не глупая, практическая женщина, она приглядывалась ко всем мужчинам, которые могли бы помочь строить ее будущее. С мужем она была не в ладах… Булгаков подвернулся кстати.
Через месяц-два все узнали, что Миша бросил Татьяну Николаевну и сошелся с Любовью Евгеньевной», – отмечали знакомые. Своей второй жене он посвятил «Белую гвардию». Если и была в Москве квартира с «плохой, странной репутацией», то, наверное, имелась и другая – с хорошей репутацией. Находилась она в этом же доме Нирнзее. В феврале 1929 года, на Масленой неделе, на квартире № 527 у художников Моисеенко впервые увидели друг друга Михаил Булгаков и Елена Шиловская. За столом, усеянным блинами, сидела «хорошо причесанная дама», которая вскоре стала приятельницей Булгаковых, а через три года – его супругой, на этот раз третьей по счету. Любовь выскочила перед ними, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила сразу обоих – так можем мы сегодня перефразировать Мастера, рассказывая о том, что произошло в тот день между Булгаковым и Шиловской.