Страница 35 из 49
Ждать пришлось долго, в итоге Хуан убедился, что никто его не видит, и зачем-то толкнул дверь. Открыто — небольшой зал, в углу застеленная кровать с пологом, множество пыльных и не очень книг на разных языках, пара сундуков, вероятно, с одеждой. Распахнутое окно выходит в сад — вот он, пятый путь побега.
Тереса клялась и божилась, что после пяти часов дон Рокэ возвращается с урока фехтования и вообще, где же ему быть, если не здесь? Правда, шёл седьмой час, а в комнате наследника было тихо и пусто.
Слуги подобострастны и вежливы, в рабов же подсознательно вбита ненависть к своим хозяевам. Хуан никого особо не ненавидел, но и нужды быть вежливым не испытывал — эта золотая середина позволила ему беззастенчиво обойти комнату трижды и заглянуть в книги. Давно он не читал на родном языке, нужно обязательно заняться этим. Если будет возможность. Впрочем, субъект, призванный лишать его свободного времени и требовать внимания, так и не пришёл… Ужинали в половине восьмого, сказала Тереса.
Что ж, на нет и суда нет.
Ближе к семи часам поднялся ветер, ветви толстого дерева стали скрестись окно. Оторвавшись от книги, которая с трудом, но поддавалась, Хуан не свалился с кресла только потому, что за последние несколько лет привык вообще никуда не падать, а крепко держаться ногами за землю в любой ситуации.
Его никто не предупреждал, что шестнадцатилетний герцог заявится через окно.
— Сеньор?
Наследник герцога, предположительно Рокэ Алва, спрыгнул с подоконника, захлопнул окно, быстро осмотрелся, бросил ему шпагу в ножнах; смахнул с плеч пыльную куртку, оставшись в белоснежной рубашке, двумя быстрыми жестами убрал волосы в хвост, сел за стол, раскрыл учебник — и через полторы секунды в комнату вошёл его отец.
— Заходил учитель Родригес. Нетрудно догадаться, что он хотел сказать…
— Очередной старый дуэлянт жаловался на ревматизм, — отозвался Рокэ таким тоном, как будто полтора часа прозанимался исключительно латынью, а сейчас его оторвали от дела. — Если в этом городе нет по-настоящему способного учителя, вы можете тренировать меня сами.
Уловив требовательный жест господина, Хуан взялся за ножны и слегка обнажил клинок: не лучшая в мире работа, но эта сталь видала многое.
— Сначала победи брата, — рассмотрев шпагу и вернув на место, дон Алваро вышел.
Хуан ожидал, что латынь полетит в окно или хотя бы в угол, но латынь не полетела. Что-то черканув пером, Рокэ привстал, перелистнул несколько страниц, не глядя, оставил закладку, затем рухнул обратно в кресло и, потягиваясь, посмотрел на него.
— Если что, я фехтовал, — сказал он и засмеялся. — Не то чтобы с учителем Родригесом, но это несущественно.
— Как скажете, сеньор, — расставаться со шпагой не хотелось, но его и не просили. Правда, попробуй полюбуйся тёртой сталью, когда тебя так же пристально рассматривает молодой дворянин. Не желая снова быть товаром на продажу, который дотошно разглядывают большую часть суток, Хуан посмотрел глаза в глаза и немного задохнулся. Как будто задираешь голову и смотришь в синее небо.
— Ты, получается, новый слуга? Почему у меня?
— Герцог передумал, сеньор.
— Сочувствую, — ухмыльнулся синеглазый ровесник. — И как тебя зовут?
Зовут? Ему нужно имя? Никакого смысла в этом нет. Многие, кого продавали по несколько раз, забывали собственное имя, потому что никто им не пользовался. Раб — он и есть раб, безголосый и при необходимости бестелесный, молча и беспрекословно выполняющий свою работу.
— Хуан, сеньор.
— Знаю, что сеньор, можешь не повторять… Я запомню.
И почему-то он был уверен, что Рокэ действительно запомнит.
***
Детство, проведённое в рабстве, первую половину коего он не помнил или помнил плохо, учило многому. Например, уносить ноги вовремя. В какой-то момент Хуан с хмурой обречённостью осознал, что пропустил нужный момент и, в общем-то, прямо говоря, остался. Служить. Насколько унизительно «служить» по сравнению с «быть товаром»? Можно было предположить, что слуг воспринимают хотя бы как людей, но и это под вопросом.
Большинство дворян, и не только тех, что гостили в особняке Алва, игнорировали существование снующих туда-сюда домработников, и от степени равнодушия зависело отношение к ним. Иногда не замечали жалостливо, иногда — воспринимали как данное, иногда злились, стоило попасться на глаза, иногда смотрели с презрением и разговаривали через губу. Конечно, были и те, кто снисходил до беседы; большого и неподдельного внимания удостаивались старые служанки, вырастившие своих господ и порой заменявшие им мать, что-то такое, родное, близкое, совершенно недоступное пониманию Хуана. Пожалуй, можно было принять — но не понять, не прочувствовать на своей шкуре. Он только видел чужие эмоции и не был уверен, что способен сам хотя бы механически скопировать что-либо, похожее на счастье.
Обязанностей у него оказалось немного, хотя разобраться в них стоило некоторого труда: герцог Алваро велел одно, Рокэ, едва услышав о приказе, тут же выворачивал его наизнанку так, что в итоге ему всё было можно — вопреки тому, что сказал отец, а Хуан тут и вовсе ни при чём. Выбрать что-то одно представлялось невозможной задачей, но, как сказал юный сеньор, зачем выбирать-то? Тут пригодилось умение лавировать между разными высокопоставленными людьми, не нарушая слов ни одного, ни другого. Было трудно, но почему-то Хуана не смущало заявлять глаза в глаза главе дома, что его любезный сын, допустим, занемог, в то время как наследник откровенно развлекался в городе и вообще наслаждался жизнью.
Ну и Бог с ним. До забав и тягот жизни подрастающего дворянства Хуану не было никакого дела. С ещё одной задачей, поставленной себе лично, бывший раб и новоиспечённый слуга справлялся на ура — ни к кому не привязываться. Исключение составляла разве что Тереса, с такой неподдельной заботой отнёсшаяся к худому и мрачному новичку, что её было невозможно не любить, даже не имея сердца. Остальные… слуги как слуги, аристократы как аристократы. Господа все важные, со своими высокими думами и проблемами, ну, один немного не от мира сего, но и он скоро сломается под напором общественного мнения и прочей ерунды. Иногда Хуану было даже жаль своего господина-ровесника — делает, что хочет, ловко ускользает от придворных и домашних проблем, но всё это однажды кончится.
Всё кончается. Свобода, вечер, жизнь. Главное — быть к этому готовым.
— О чём задумался? — действительно, один голос Тересы может заставить улыбаться. Милейшая женщина и верная служанка в этом доме.
Лучшее, что в ней есть — какое-то молчаливое чувство такта. Хуан довольно долго молчал, не желая нарушать отдалённый гомон и сладкое тепло в тесной, уютной кухоньке для прислуги.
— Обо всём понемногу.
— Вот и я так думаю, — немного невпопад отозвалась женщина, расставляя тарелки по местам. — Господа скоро закончат ужинать, я это потом протру… Обо всём, говоришь? Это важно, никуда не денешься. Вы, никак, с юным сеньором не поладите?
— Поладим?.. — Зачем «ладить» господину и слуге? — Я ни с кем не хочу сближаться. То есть… ближе, чем есть сейчас.
— Хочешь не хочешь, всю жизнь провисеть на середине не удастся, — веско заметила Тереса. — Дон Рокэ… мне кажется, ты его либо полюбишь, либо возненавидишь, третьего не дано. Хотя о доне герцоге говорят всякое, послушаешь — так уши завянут.
— Может быть, — Хуану не хотелось слушать о доне герцоге, как Тереса называла господина Алваро, но разговор требовал поддержания. — Вы, стало быть, любите?
— Конечно, — широко улыбнулась женщина и внезапно разразилась недлинной, но пылкой речью о том, как она, конечно, всех в этом доме любит и уважает, но дон Рокэ — просто замечательный, что он и сорванец, и лапочка, и озорства, и серьёзности ему не занимать, и всё в одном флаконе, какой же хороший ребёнок. Хуан не нашёлся, что ответить. Характеристика незабвенная, только не даёт ровным счётом ничего.
Будь у него в те же шестнадцать лет дворянский дом, дворянские деньги и дворянское время, тягучее и бесконечное, которым аристократы баловались, как дети игрушкой, понять сеньора было бы проще. Но, во-первых, Хуан никогда не ставил цели понять сеньора — приглядывать за оружием, вытирать пыль с книг и всё такое прочее можно было и без глубоких мыслей. Во-вторых, что-то не состыковывалось.