Страница 4 из 7
Каховский сощурился:
– Вы, Михаил Александрович, хотите сказать, что Пушкин тоже имел некие неосторожные воззрения и именно поэтому его нынче сослали? Признаюсь, мне он не показался серьезным человеком. Да, он гениальный поэт, но притом ловелас отменный и бретер, каких мало.
Софи хихикнула в веер, а отец согласно закивал:
– Точная характеристика для сорванца, Петр Григорьевич, точная. Не знаю, во что именно Сверчок сейчас встрял, скажу без обиняков – мог, разумеется, мог! Но в этой связи я должен сказать в оправдание «Арзамаса»: именно благодаря нашему кружку этот алмаз стал бриллиантом! Именно у нас талант этого зеленого юнца отшлифовался и юноша превратился в гения! Благодаря таким учителям, как Василий Андреевич, Пушкин стал Именем. Пусть, и гонимым в данное время. Но я уверен, что ненадолго. Пары од хватит, чтобы государь вернул его.
– Таких, как ода «Вольность»? – иронично поднял бровь Пьер.
Софи не читала этой вещи, но увидев реакцию отца – тот побагровел и насупился – поняла, что стоит прочесть, ведь любопытно же. Вероятно, в бумагах дядюшки эта ода может отыскаться, он всегда считался человеком радикальных взглядов.
– Нет, юноша! – строго заметил отец. – Такие оды ведут по одной дороге – в Сибирь. И не следует, если, разумеется, вы имеете планы на будущее, читать подобные вещи и обсуждать их в приличном обществе!
Каховский посерьезнел, выпрямился и сквозь зубы процедил:
– Любезный Михаил Александрович, по-видимому, вы сами прочли сию оду. И потому понимаете, что невозможно не восхищаться словами этими, и не поддерживать автора:
Каково, а? Кстати, смею заметить, я уже не мальчик, так позвольте мне самому решать, каких я должен придерживаться взглядов, и каковы мои планы на будущее!
Софи скривилась – глупый Пьер, нельзя в таком тоне разговаривать с ее отцом! Салтыков падок на лесть, его легко задобрить, но подобной нахальности он никогда не простит. Михаил Александрович с каменным лицом встал, молча отошел к креслу у камина и демонстративно уткнулся носом в книгу. Причем, держал он ее довольно долго вверх ногами; после с кресла раздалось недовольное восклицание, и книга была перевернута.
– Ну вот, теперь неделю будет дуться, – прошептала Софи, а Пьер махнул рукой и тоже прошептал:
– Мне все равно, Софья Михайловна. Пусть хоть весь свет на меня обидится, лишь бы только вы глядели ласково.
Софи хихикнула и легонько пожала ему руку. В этот момент – к слову, совсем не вовремя – Катерина закончила выступление. Со стороны отчаявшихся слушателей раздался стон счастья, и они громогласно и совершенно искренне зааплодировали.
Через несколько дней Каховского провели в полутемную комнату, напоминающую имперскую библиотеку – она была сплошь уставлена книжными шкафами. Пьер огляделся: книги были повсюду, они громоздились не только в шкафах, но и на большом дубовом столе и даже возвышались стопками на полу. Лишь одна стена была свободной от книг – на ней красовался монументальный портрет дамы в полный рост, властный взгляд которой казался несколько знакомым. Тут же полыхал камин, с неслыханной для августа щедростью отапливая и без того нехолодное помещение.
В кресле у камина сидел молодой мужчина, лет тридцати двух-трех. В одном жилете (полковничий мундир висел на спинке кресла), с распахнутым по-домашнему воротом сорочки. У его ног, прямо на полу, положив головку на его колени, примостилось нежное создание – прелестная девушка, юная и свежая, как цветок. Мужчина задумчиво перебирал ее густые локоны – сцена сия была будто вырезана из французского романа, но, тем не менее, казалась столь естественной и интимной, что заставила Каховского несколько стушеваться.
В любой другой момент красота девушки кольнула бы Пьера, но не сейчас. Сейчас его сердце было занято другой.
– Петр Григорьевич, неужто вы? – изумленно поднял брови мужчина, заметив гостя.
Он встал, быстро надел мундир – ряд крестов блеснул в свете камина. Чуть прихрамывая, прошел через комнату и с силой, невероятной для такого невысокого человека, пожал руку.
– Не ожидал вас увидеть здесь, в Васильеве. Помнится, в прошлую нашу встречу в Тульчине вы не предупреждали о том, что собираетесь навестить меня нынче. Знаете ли, я даже не планировал заезжать к родителям, и большая удача, что вы застали меня тут. Познакомьтесь – Софья Ивановна Пестель, моя милая сестрица (девушка склонилась в реверансе и зарделась). Софи, это Петр Григорьевич, он приехал ко мне по делам. Ты иди, солнце мое, иди, а мы с господином Каховским побеседуем.
Прелестное создание упорхнуло, оставив своим именем занозу в сердце Пьера – за те дни, пока он не видел «свою Софи», он успел соскучиться.
Темные глаза полковника Пестеля подозрительно сощурились, полные губы плотно сжались; опершись двумя руками на дубовый стол, он исподлобья взглянул на гостя. Тоном, от которого некоторых пробирает до костей, а некоторых – прошибает в пот, хозяин процедил:
– Любезнейший господин Каховский, вам не следует вздыхать столь двусмысленным образом. Смею предупредить – это нежное создание не по вашу душу.
Пьер судорожно глотнул – нельзя ссориться с таким серьезным человеком, как полковник Пестель.
– Что вы, Павел Иванович! Уверяю вас!.. Ни в коем случае! Просто ваша прелестная сестра напомнила мне о той, с кем я в разлуке… Ее тоже зовут Софией.
– О. Тогда прошу простить мою вспышку, – полковник указал ему на кресло, уселся сам, подал табакерку. Набивая длинный чубук, доверительно и более мягко произнес: – Знаете ли, Петр Григорьевич, Софи – единственная отдушина в этом сумрачном мире, которая держит меня в нем. И я… я желаю ей лишь добра. Признаюсь, порой бываю слишком резок с некоторыми господами, которые в последнее время все чаще стали навещать дом моих родителей. Все никак не могу привыкнуть, что моя маленькая девочка уже выросла и что пора подумать о ее будущем…
Каховский приободрился и, подкрутив ус, выпустил колечко дыма:
– Тоже должен признаться, дорогой Павел Иванович: я считаю себя счастливчиком. Ваш покорный слуга, пожалуй, один из немногих, кто видел ледяного полковника Пестеля, прославившегося своей мраморной суровостью, сходным с живым, настоящим человеком. Семейные узы делают каждого из нас непохожими на себя.
Пестель выпрямился в кресле, его взгляд снова сковал Пьера:
– А вы, Каховский, храбрый человек, хоть и штатский, – легкая улыбка тронула его губы: – Мало кто из моих друзей, людей военных и прошедших через многое, осмелился бы на подобную реплику. Весьма похвально, только… Очень жаль, что вы не служите в полку. Могли бы принести неоценимую услугу отечеству.
– Я нынче в отставке по состоянию здоровья, но ранее имел честь служить государю.
– Служить государю – невелика честь, – скривился полковник, после чего жестко добавил: – Служение Отчизне – вот высшая награда для настоящего мужчины! Возможность проявить себя с лучшей стороны, доказать делами, а не бесполезной болтовней, что судьба России небезразлична ее сынам! – он немного задумался и другим тоном спросил: – А каковы ваши дальнейшие планы, Петр Григорьевич?
– Пока жду ответа на запрос, отправленный в Украину. Смею надеяться, что на месте, на которое подал заявку в Одессе, я зарекомендую себя должным образом, – Пьер запнулся и произнес более мечтательным голосом: – Только для начала я женюсь.
Пестель покачал головой и презрительно изогнул губы:
– Право, эта какая-то эпидемия, испепеляющая наши ряды подобно холере. Даже в моем полку – что ни месяц, то кто-нибудь из наших славных ребят падает рожей в грязь… Нет никакой возможности плодотворно работать. Но забудем об этом. Что привело вас ко мне?