Страница 9 из 13
Тем временем уже к 1945 году в Италии и во Франции утвердились пользующиеся массовой поддержкой коммунистические партии. В октябре 1945 года на первых послевоенных выборах французская коммунистическая партия получила 26,1 % голосов, и до 1958 года ее доля на парламентских выборах ни разу не падала ниже 25 %. В Италии численность коммунистической партии взлетела с 10 000 человек в 1944 году (когда партия была подпольной) до более 2 млн человек к 1947 году, когда она стала крупнейшей европейской компартией за пределами советского блока. (Хотя французские коммунисты собирали на выборах больше голосов, чем итальянские, по списочной численности французская компартия уступала итальянской.) Более того, до мая 1947 года коммунисты занимали посты в итальянском и французском правительствах. Их партнерами по правящей коалиции были христианские демократы (известные во Франции как Народно-республиканское движение) и социалисты; к 1948 году эти три партии собирали на выборах более 90 % голосов[46]. По мере обострения «холодной войны» и в связи с неуклонной поддержкой коммунистами советской стороны, антисоветски настроенные итальянские христианские демократы под руководством популярного и энергичного Альчиде де Гаспери разорвали партнерство с крайне левыми.
Неизбежен вопрос: почему коммунисты получили столь значительную поддержку избирателей в Италии и Франции? В Голландии, Бельгии, Люксембурге, в странах Скандинавии и в Англии их успехи были минимальны, а на первых выборах в Бундестаг в 1949 году коммунистические кандидаты получили не более 5 % голосов. В связи с этим часто говорят, что в Северной, преимущественно протестантской Европе бремя политики реформ взяли на себя нереволюционные социалистические партии (вроде английских лейбористов), тогда как в латинских странах эта задача выпала на долю коммунистов. Более того, общества, обладавшие сильной парламентской традицией, могли мирным путем достичь того, к чему трудящиеся Италии, Испании и Франции могли прийти только с помощью революционной партии. Поэтому итальянцы и французы оказали поддержку политикам, выступавшим за марксистскую революцию и восхвалявшим советскую диктатуру, чтобы добиться тех изменений, которые в других странах достигались в ходе обычной ротации партий в парламенте[47].
Хотя это объяснение, которое было характерно для либералов периода «холодной войны» и приобрело популярность благодаря работам Габриэля Алмонда и Сеймура Мартина Липсета, нельзя назвать полностью ошибочным, оно не учитывает определенные параллели между коммунистическими и некоммунистическими левыми в послевоенной Европе. Послевоенные правительства в Италии, Англии и Франции, отличавшиеся сильным креном влево, осуществляли сходные программы национализации и реформы образования. Более того, в 1947 году французские коммунисты вышли из правящей коалиции из-за несогласия с установлением потолка заработной платы, которого требовало Народно-республиканское движение, и это разногласие не имело никакого отношения к перспективам коммунистической революции. В период своего пребывания в правительстве французские коммунисты воздерживались от критики французского колониализма и даже изобрели оправдание для его сохранения; одновременно они добивались наказания коллаборационистов военного времени (некоммунистов), действительной виной которых во многих случаях было лишь то, что они были известными антикоммунистами. Оказавшись вне правительства, коммунистические боссы устраивали скандалы, организовывали антиколониальные демонстрации, а к концу 1947 года вовлекли Францию в ряд забастовок, сопровождавшихся бунтами[48].
В послевоенной ситуации просоветские настроения выражали не только коммунисты, но и многие социалисты, а лидер итальянской социалистической партии Пьетро Ненни, не будучи коммунистом, старался удержать коммунистов в составе итальянского правительства. В ходе общенационального опроса, проведенного во Франции в сентябре 1944 года, более 61 % респондентов назвали Советский Союз страной, сыгравшей главную роль в освобождении своей родины, и только 29 % связали это достижение с американцами, на которых легла основная тяжесть операции по высадке в Нормандии[49].
В послевоенной Европе коммунисты эксплуатировали тенденции, к возникновению которых не имели отношения. Электорат сдвинулся резко влево отчасти в результате реакции на нацистов, которые почитались крайне правыми, а отчасти потому, что с левыми связывалась надежда на реформы, которых желали многие европейцы. Принесенная войной разруха усиливала стремление к немедленной перестройке общества таким образом, чтобы с помощью структурных изменений и перераспределения дохода если не ликвидировать бедность, то хотя бы уменьшить ее. К концу войны Советы воспринимались как сила абсолютного добра: в конце концов, они потеряли многие миллионы своих соотечественников в боях с «германским фашизмом» и пытались «научными» методами решать те же самые материальные проблемы, которые стояли перед западноевропейцами. Таких взглядов придерживались не только левые радикалы, но и такие «демократические социалисты», как Пьетро Ненни и Анайрин Беван, который в годы «холодной войны» постепенно стал сторонником американцев[50].
Признание этих фактов послевоенной истории не означает их оправдания. Необходимым условием такой снисходительности к коммунистам и их советским хозяевам было забвение того, что в 1945 году было совсем недавним мрачным прошлым. Сторонники Советов с готовностью забывали о том, как итальянские и французские коммунисты служили нацистам с конца 1939 года до весны 1941 года, когда Гитлер и Сталин еще были союзниками, предпочитали не помнить о предательстве Мориса Тореза, впоследствии главы «антифашистской» Коммунистической партии Франции, который, дезертировав из французской армии, предложил свою помощь гитлеровцам после падения Франции 26 июня 1940 года, и старались ничего не знать о массовых казнях «классовых врагов» в Советском Союзе[51]. Сомнительно, что в 1945 году просоветски настроенные европейцы знали о советском ГУЛАГе меньше, чем о нацистских концентрационных лагерях, хотя левая французская пресса, включая Le Monde, набрасывалась (как и в наши дни) на всякого, кто упоминал об этом факте, с обвинениями в нежелании бороться с фашистской угрозой. Если бывший итальянский коммунист Лючио Коллетти прав в том, что «существовала ложь [bugia], именовавшаяся Советским Союзом», то множество его соотечественников, в том числе и не являвшихся членами компартии, охотно ее заглатывали[52]. Почему они так поступали, это другой вопрос, но обращаться к нему стоит лишь после того, как мы признаем, что в Западной Европе и коммунисты и не-коммунисты питали сходные надежды на Советский Союз и что стремление не замечать жестокости и вероломства Советов и коммунистов было присуще не одним лишь членам компартий.
Наконец, как подчеркивает историк Андреа Рагуза, там, где в 1946 году коммунистические партии оказались в правительстве, они выполняли определенную социальную функцию. Они были партиями «рабочего класса», а большинство их избирателей, а также часть руководящих кадров (включая Тореза) происходили из рабочих[53]. В Италии и во Франции партии имели теснейшие связи с гигантскими профсоюзами (Confederazione Generale del Lavoro и Confédération Génébrale du Travail соответственно), и только благодаря американской финансовой помощи в послевоенной Франции некоммунистический профсоюз Force Ouvrière смог подняться на ноги и стать массовым. Преобладание рабочих во французской компартии все еще сохранялось даже в 1979 году, когда 46,5 % членов партии были заводскими рабочими (как правило, это были мужчины), и примерно такой же была ситуация в итальянской коммунистической партии. Большинство из них никогда не бывали в Советском Союзе, но они читали коммунистическую газету L’Humanité, которая изображала советский блок как рай для рабочих, находящийся в процессе становления. В любом случае Советы вели борьбу с США, которые, как считалось в то время, пытались втянуть европейский пролетариат в крестовый поход против коммунизма. Сопротивление «американскому империализму» считалось необходимым условием сохранения мира и завоеваний рабочего класса во Франции. Такой была позиция «экспертов», типичным представителем которых был Фредерик Жолио-Кюри, нобелевский лауреат по физике и активный «сторонник мира», такой же была позиция и самого Международного движения за мир[54]. Платформы итальянской и французской компартий содержали требования «национализации» или «социализации» средств производства, но того же требовали английские лейбористы и другие «демократические» социалисты. Социал-демократическая партия Германии, которую в 1949 году поддержала администрация Трумэна, вплоть до 1959 года называла себя марксистской партией.
46
См.: Kriegel, French Communists. P. 359–362, 378–379; а также: Marc Lazar, Maisons rouges: Les partis communistes français et italien de la libération à nos jours (Paris: Aubier, 1992).
47
Хотя С.М. Липсет связывает радикализм рабочего класса и с другими факторами, и прежде всего с быстрой индустриализацией, он также подчеркивает роль «сравнительно умеренного и консервативного тред-юнионизма» как бастиона против радикального социализма. См.: S.M. Lipset, Political Man: The Social Bases of Politics, expanded ed. (Baltimore: Johns Hopkins, 1981), P. 45–47. P. 73–75. См. также: Gabriel Almond, The Appeals of Communism (Princeton: Princeton University Press, 1954).
48
См.: Jean Ranger, “L’évolution du vote communiste en France depuis 1945”, in Le communisme en France (Paris: Armand Colin, 1969), p. 211–254.
49
Цит. по: Sévillia, Le terrorisme, p. 15.
50
Muriel Grindrod, The Rebuilding of Italy: Politics and Economics, 1945–1955 (Westport, Co
51
О роли коммунистической партии и лично Мориса Тореза в падении Франции в 1940 году см.: Sévillia, Le terrorisme, p. 51; Stéphane Courtois, Du passé faisons table rase: Histoire et mémoire du communisme en Europe (Paris: Robert Laffont, 2002).
52
Цит. по: La Repubblica, 4 ноября 2001 г… P. 20.
53
См.: Andrea Ragusa, Comunisti e la società italiana (Rome: Editore Lacaita, 2003).
54
Sévillia, Le terrorisme, p. 10.