Страница 6 из 13
Хотя «Затмение американского разума» в стане либерализма периода «холодной войны» представляет собой полный аналог консервативного выпада Бьюкенена против вредоносных иностранных влияний, но, когда дело доходит до текстуальных доказательств, интерпретация Блума оказывается еще более худосочной. Мнения и оценки – вот и все, что остается после чтения его книги. Впрочем, его сближает с Бьюкененом та мысль, что американская империя представляет собой разбухшую губку, которая без разбора засасывает всякие неамериканские идеи. Такой картине давно уже место на чердаке, среди прочего ветхого хлама.
В главе 2 мы рассмотрим непростую историю марксистской теории после 1960-х годов, определявшуюся растущим несоответствием между марксистско-ленинскими пророчествами и непокорной действительностью. Поскольку развитые капиталистические страны так и не рухнули под тяжестью экономических проблем и противоречий, а марксистские правительства были заняты дефицитом материальных благ и крайней непроизводительностью экономики и поскольку западноевропейские коммунистические партии так и не сумели побить собственный рекорд на выборах (порядка трети голосов избирателей), коммунистам и их сторонникам пришлось подыскивать объяснения этим малоприятным фактам. Объяснения, предложенные внутри и извне коммунистических партий, потребовали смещения акцентов через отказ от прежнего европоцентризма. После этого, по замечанию историка Клауса фон Бёме, марксистские теоретики были вынуждены говорить о несопоставимости социалистических и капиталистических обществ[25].
Местом для подлинно марксистских революций стали такие страны «третьего мира», как маоистский Китай и Куба при Кастро; революции превратились в излюбленный инструмент бедных и эксплуатируемых стран, которые, победив в схватке с империализмом, теперь догоняли бывших эксплуататоров. Но ввиду значительного отставания в развитии было сочтено неуместным проводить сравнения между этими выбравшими марксизм, мучительно борющимися за выживание обществами «третьего мира» и развитыми капиталистическими странами. К тому же, продолжали эти неомарксистские теоретики, и сами капиталистические общества оказались на грани кризиса – хотя кризис этот, как отмечали прежде всего западногерманские марксисты, связан не столько с классовым конфликтом, сколько с сокращением социальных программ. Около 1970 года было опубликовано великое множество социалистических трактатов (и в том числе труд с претенциозным названием Krise des Steuerstaates[26]), развивавших ту мысль, что сокращение социальных расходов свидетельствует о поразившем западные общества «кризисе рациональности». Этот кризис указывал на неспособность государства произвести достаточно средств для защиты трудящихся и безработных, что якобы приведет к существенному изменению социально-экономической системы. Хотя сторонники социального планирования продолжали делать такие утверждения относительно терпящего провал государства благосостояния, их предсказания не смогли воскресить классическую марксистскую теорию. Эти фабриканты мрачных пророчеств не смогли восстановить доверие ни к историческому материализму, ни к предвидению будущих революционных социалистических преобразований, которые Маркс и Ленин считали существенной составляющей своих учений.
Вторая попытка вдохнуть жизнь в классический марксизм имела место во Франции, где Луи Альтюссер (1918–1990), член французской компартии с 1948 по 1980 год, изобрел сознательно «антигуманистическое» прочтение Маркса, которое было призвано соответствовать ленинскому пониманию[27]. В работах 1960-х годов «За Маркса» (Pour Marx) и «Читая "Капитал"» (Lire le Capital) Альтюссер предостерегал от псевдомарксистских «гуманистов», отрицающих научное, материалистическое ядро марксистского учения. Французская пресса разразилась похвалами концептуальной прочности этого предположительно нефранцузского подхода к марксизму, так что работа «За Маркса» была переведена на многие языки и выдержала несколько изданий на родине, где было продано более сорока пяти тысяч экземпляров. Несмотря на издательский успех, трудно представить, чтобы это новое прочтение Маркса и соответствующее превознесение Ленина и Мао претворилось в некую «революционную практику». О многом говорит уже то, что Альтюссер, до того, как он в 1980 году сошел с ума и задушил свою жену, был постоянно на ножах с французской коммунистической партией. Официальный партийный философ Роже Гароди на встрече французских коммунистических мыслителей в 1966 году осудил «теоретический антигуманизм» Альтюссера, и с тех пор почти все работы последнего публиковались либо некоммунистическими французскими журналами, либо коммунистическими правительствами стран Восточной Европы[28]. Забавно, что аутсайдер Альтюссер при посредничестве другого партийного диссидента, сексуального экспериментатора Мишеля Фуко, попался на крючок психоанализа. Несмотря на свою привычку голосовать за коммунистов, Фуко воплощал то, что Альтюссер презирал сильнее всего: сведение революционного радикализма к антибуржуазному морализаторству.
Как я пытаюсь документально обосновать в главах 2 и 3, к 1960-м годам деятельность по реконфигурации марксистской теории перешла на неизведанную территорию. Неомарксисты избрали психологию и культуру ключом к пониманию исторических условий, и тем самым им пришлось отказаться от прежней материалистической парадигмы, в которую Альтюссер пытался вдохнуть новую жизнь. Судьба его ученика и редактора Этьена Балибара может служить иллюстрацией масштаба последовавших блужданий. Балибар отошел от «антигуманистического» марксизма и обнаружил свои еврейские корни, неразрывно связанные с этикой Спинозы. К 1990-м годам он занялся «антифашистской» деятельностью и работой на мультикультурное европейское общество, которое рассматривает европейские национальные образования как прискорбное, но малосущественное историческое наследие[29].
Другие уходили от марксизма-ленинизма столь же извилистыми путями, будучи при этом убежденными, что держатся прежнего революционного курса. Примкнувшие к марксизму неогегельянцы, подобно итальянскому коммунисту Антонио Грамши, нашли свой путь к разрыву с явно исчерпавшим себя материалистическим мировоззрением. Сосредоточившись на культурных предпосылках капитализма и социализма, Грамши смог изменить подход диалектического материализма к реакционным гегемонистским культурам. А «История безумия» Фуко (L’histoire de la folie, 1961) придала этой ориентированной на культуру «марксистской» критике особую остроту, представив понятие душевной болезни в качестве формы социального подавления. Согласно Фуко, приюты для душевнобольных создавались для борьбы с инакомыслием и протестом, хотя официальной целью считалось лечение болезни[30]. Пожалуй, лучшей иллюстрацией этого поворота к альтернативному марксизму была деятельность Франкфуртской школы, которая на свой манер осуществила перегруппировку марксистских концепций и символов. Теоретики Франкфуртской школы демонизировали тех, кого Маркс и Ленин назначили на роль классовых врагов, изображая их как бесчувственных мракобесов. После такой перекройки унаследованной революционной доктрины классовыми врагами стали те, кто виновен в предрассудках и подавлении сексуальности.
Глава 4 моей книги сосредоточена вокруг этого частичного совпадения двух политических культур: постмарксистской левой и развивающейся американской. Предвестником этого явления была публикация в 1970 году работы бывшего французского коммуниста Жана-Франсуа Ревеля «Ни Иисус, ни Маркс»[31]. Хотя у европейского левого центра можно найти сложившуюся в период «холодной войны» атлантическую традицию, именно Ревель и его последователи связали американизм с глобальной левой идеей. США теперь следовало рассматривать не как щит против советской агрессии, а как воплощение человечного устройства жизни, основанного на равенстве и материальном достатке. Ревель ассоциирует свое ви́дение с новым поколением, отказавшимся и от христианства, и от марксизма (откуда и название). Сформулированная позиция призвана отразить духовную одиссею самого Ревеля, который в прошлом побывал и членом коммунистической партии, и коммунистическим журналистом. Ревель провидит «безъядерное» будущее, в котором будут уничтожены запасы разрушительного оружия, но он дает понять читателю, что этой надежде суждено сбыться только в тени спасительного американского военного присутствия. По Ревелю, отныне играть роль центра мировой истории предстоит не Европе, а Соединенным Штатам Америки.
25
См.: Klaus von Beyme, “Vom Neomarxismus zum Post-Marxismus”, Zeitschrift für Politik Vol. 38. Vol. 2 (1991). P. 124; а также Klaus von Beyme, Ökonomie und Politik im Sozialismus (Munich: Piper Verlag, 1975), особенно P. 15–19.
26
Кризис государственного управления (нем.). – Прим. перев.
27
См. биографические заметки об Альтюссере Этьена Балибара (Etie
28
См. биографическую заметку в книге: Альтюссер Л. За Маркса. С. 363–377. Согласно Филиппу Робрие (Philippe Robrieux, Histoire intérieure du parti communiste, 1972–1982, (Paris: Fayard, 1982). Vol. 3. P. 12–16), середина 1970-х годов, когда партия выступила против Альтюссера за «игнорирование им ее коллективного мышления», была также периодом, когда коммунисты столкнулись с быстрым оттоком избирателей и вступили в по большей части бесплодный союз с социалистической партией. Ужесточение борьбы с диссидентами было первой реакцией Центрального комитета на эти признаки упадка партии.
29
См.: Balibar E., Spinoza et la politique (Paris: Presses Universitaires de France, 1985); Balibar E., Les frontières, l’etat, le people, (Paris: La Découverte, 2001).
30
См.: Michel Foucault, L’histoire de la folie à l’âge classique, Paris: Gallimard, 1970 [Фуко М. История безумия в классическую эпоху. М.: Университетская книга, 1997]; а также: James Miller, The Passion of Michel Foucault (New York: Simon and Schuster, 1993).
31
Jean-François Revel, Ni Jesus ni Marx: La nouvelle révolution mondiale a commencé aux E-U, (Paris: Laffont, 1970). Язвительный комментарий к этой переориентации «прогрессивного» европейского мнения в сторону Америки, рассматриваемой в качестве гаранта социальной модернизации, см.: Jens Jessen, “Grenzschützer des Westens”, Die Zeit, 26 сентября 2002 г.; а также: Karlheinz Weissma