Пулеметчики

Полки на марше попали в немецкую танковую засаду. Мы шли в полной тишине, в походных батальонных колоннах. Уже темнело. Вдруг со всех сторон стрельба. Вижу, как десятки трассирующих пулеметных струй устремились на нас. Снаряды рвутся, мы залегли. Вдруг крик: «Танки!» С трех сторон нас давить начали. Полковые батареи даже не успели развернуться. Немцы заранее пристреляли весь участок предстоящего боя. Расчеты ПТР пытались открыть огонь, да их быстро в клочья снарядами разорвало. Минут через десять, когда мы уже потеряли боеспособность, появились немецкие самолеты. Таджики наши разбежались, кто в плен, кто в тыл. И тут началось! Казалось, все небо от горизонта до горизонта забито самолетами. После адской бомбардировки мы, оставшиеся в живых, дрогнули и побежали… К тому времени я командовал простым стрелковым взводом, в котором осталось четыре человека.

После этой трагедии нас отвели на трое суток в тыл. Командира дивизии полковника Савченко сняли с должности.

А потом переправа через реку Псел, дошли до Днепра. Пополнили мобилизованными крестьянами из Сумской и Полтавской областей и стали готовиться к броску через Днепр.

– Тяжело в 19 лет командовать взводом, где большинство солдат старше вас по возрасту и обладают большим жизненным опытом по сравнению с вами?

На передовой человек взрослеет и звереет быстро. Но изображать из себя «высокоблагородие в золотых погонах» в окопах? – такое желание в голову мне не приходило. Я знал, что моя задача на фронте – пойти по приказу вперед и если надо – умереть. А возраст… Я однажды свой день рождения на фронте «пропустил», когда воюешь, не всегда знаешь – а какое сегодня число? Всегда вместе с простыми бойцами, под одной шинелью спишь, из одного котелка ешь, вместе смерть встречаешь, одних и тех же вшей кормишь. Все разговоры о еде, семьях, романах довоенных, госпиталях тыловых да о разных чудесах на войне и в природе. К политике особого интереса никто не проявлял.

Жили одним днем, понимая, что завтрашнего может не быть. Я не стеснялся с простым солдатом, если надо, посоветоваться, как, например, лучше позицию выбрать для взвода. Многих сберег, а многих нет… Война…

– Была ли проведена специальная подготовка перед форсированием Днепра? Знали ли вы о приказе представлять отличившихся при переправе к званию Героя Советского Союза?

Никакой особой подготовки не было. Наша рота должна была первой переправиться в полку. Поэтому мы получили от саперов лодки и для нас заготовили несколько плотов. Остальные готовили «поплавки» из соломы и сами вязали плоты. Никого не спрашивали – умеет он плавать или нет. Но я, парень деревенский, вырос на берегу Южного Буга, плавал хорошо и широкого Днепра особо не опасался. А многие переживали… Может, на полковом уровне отрабатывали какое-то взаимодействие с артиллеристами… Никаких партийных собраний с нами никто не проводил, и указа о представлении к высшему званию за Днепр никто нам не зачитывал. Добавили к нам в роту человек пять опытных сержантов, бывших курсантов военного училища, направленного на фронт в полном составе, в разгар Курской битвы. Ведь в нашей роте процентов семьдесят личного состава были – «герои сумской дивизии» – недавно призванные и плохо обученные военному делу жители левобережной Украины.

Я был простой взводный, что происходило в штабе – я не знаю. Перед форсированием комбат собрал нас троих офицеров роты в землянке и сказал: «Ваша задача – зацепиться за берег. Если доберетесь, дайте сигнал – две красные ракеты». Взяли по три боекомплекта. Ощущения, что идем на погибель, у нас не было. Место для переправы заранее присмотрели. Уключины лодок смазали, все, что может греметь, обмотали тряпками. Сели в лодки в полночь, лямки на вещмешках распустили и поплыли к правому берегу, высоко нависавшему над рекой. И повезло нам! Только когда до берега оставалось метров сорок, нас заметили, и сразу река озарилась ярким светом ракет и ночную тьму разрезали свинцовые трассы, а разрывы мин и снарядов вздымали вокруг лодок фонтаны брызг. Больше половины роты выбрались на берег целыми и сразу кинулись по крутому склону вверх. А нам навстречу стена огня. Ворвались в немецкую траншеи и началась рукопашная… Шапиро дал сигнал из ракетницы, и полк начал переправу.

С другого берега помогла наша полковая артиллерия. Немцы начали отходить, а мы, как говорится, «на плечах противника» захватили небольшой участок, уже во второй линии немецких траншей. Немцы нас во второй траншее заблокировали, опять ночной рукопашный бой, но тут прямо по нам ударила уже не поймешь чья артиллерия, и немцы отошли. А к нам наши бойцы мелкими группами под пулеметным огнем просачиваются. От разрывов снарядов стало светло, почти как днем.

Вот так и получился плацдарм – 300 метров в глубину и в ширину 200 метров. К утру весь полк переправился, и мы пошли в атаку на флангах, и плацдарм расширился. От нашей роты осталось в строю двадцать три человека, а переправлялось больше восьмидесяти…

Потом были трехнедельные бои на плацдарме. Бомбили нас сильно только первую неделю, а потом, видимо, у немцев появились плацдармы поважнее, и они свою авиацию перекинули в другие места. Хотя минимум раз в день наши позиции немецкие пикировщики долбили «каруселью» с неизменным успехом. Но непрерывные артобстрелы и танковые атаки не прекращались ни на один день. У меня не хватает слов, чтобы об этом рассказать. Ад… Земля песчаная, от каждого разрыва тебя засыпает почти полностью. Танки на нас идут, а пехоту мы отсечь не можем, пехотинцы сзади к корме танков прижимаются. Артиллерия наша тоже не бессмертная… Гранатами от танков отбивались.

Я раньше думал, что самое страшное на войне – это бомбежка. Но, когда немецкий танк шел вдоль моей траншеи и остановился точно надо мной, я простился с жизнью. Вот, думаю, сейчас крутанет слегка гусеницами и засыплет меня землей, и никто могилу мою не найдет. Так страшно стало!.. Только шепчу: «Нет… нет…» В то же мгновение сержант из моей роты кинул связку гранат и подбил этот треклятый танк! Я по дну траншеи отползаю, а на меня с подбитого танка немецкий танкист прыгает. Сцепились мы с ним в клубок, стали душить друг друга. А у меня и рот, и глаза песком забиты…

И все-таки одолел я его… И так каждый день – обстрелы и атаки. В траншее оставаться – смерть, из траншеи выскочишь – тоже верная смерть… На плацдарм все снабжение доставляли только ночью, а обратными рейсами на лодках переправляли раненых. Если кого утром ранят, то нет никакой возможности переправить в медсанбат до наступления темноты. Солдаты это понимали, и я не раз видел, как молча, истекая кровью, уходили из жизни мои боевые товарищи. На береговых склонах были глиняные катакомбы. Мы сначала раненых там разместили. Только от бомбежек и обстрелов стены галерей рушились, погребая заживо наших бойцов. Каждую ночь через реку нам подвозили припасы, беспрерывно пополняли людьми. В отличие от других плацдармов мы не голодали, да и боеприпасов было вдоволь. От жажды мучились. Водичку днепровскую попьешь, потом животом маешься. Вскоре по приказу пошли снова вперед, захватили деревню в километре от берега и снова окопались. Тут нам врезали… Помню, что два дня воевал первым номером в расчете пулемета «максим». Людей оставалось совсем мало, и наш батальон свели в одну роту.

В мой окоп мина попала. Двоих солдат, стоявших рядом со мной, – на куски, а меня только контузило. Я ползу и вижу, как мой боец, пожилой украинец, смотрит в ужасе на оторванную стопу своей ноги и кричит протяжно: «Ма-а-ма-а!» И через секунду в него прямое попадание. Человека уже нет, а крик его еще стоит в воздухе… Какие-то мгновения прошли, рядом еще один снаряд разорвался – и я сразу почти ослеп, встать не могу, тело, как вата. Вынесли меня из боя на берег, ночью переправили, и очутился я в медсанбате. Через две недели оклемался и вернулся в батальон.

Нашу дивизию перебросили на другой плацдарм, и 7 ноября мы вошли в Киев со стороны Дарницы. Вошли в город без боя. А уже через неделю брали Житомир.