Страница 107 из 259
Йеннифэр в абсолютно несвойственной ей манере ошалело взирала на наглое существо, мало того, что посмевшее читать ей морали, так еще и возмутительным образом фамильярничающее, однако ни вступать в полемику, ни обливать вновь прибывшую хоть грязью, хоть ледяным презрением чародейка почему-то не спешила. Лена с Машей тоже разглядывали явившееся пред их светлы очи существо, видевшееся им в женском обличье, но бывшее по сути явно какой-то нечистью. Разглядывали и продолжали ловить ассоциации, каждая — свою. Маше в кукольном почти детском личике существа виделись знакомые черты Кузьмы, хотя выражение этого самого личика было преглумливейшее в отличие от вечно серьезного — у пуговичника. Лена же пыталась уловить, чем же эта странная дамочка напоминает ей Гюнтера, но пока, кроме сладкоголосости и какого-то снисходительного всезнайства, что были свойственны и этой рыжей (а какой же еще) бестии, и ОʼДиму, в голову Лене ничего не приходило. Эредин же с Имлерихом удивленно смотрели на своего навигатора — повелителя времени и пространства, будто ожидая от него ответа на простой и естественный вопрос: откуда здесь взялось это чудо-юдо и как так вышло, что оно соткалось перед ними практически из воздуха. Карантир, по всему выходило, ответа не знал, и посему начинал комплексовать, завидовать ловкой сущности и, как водится, собирался вдариться в спасительную истерику по этому поводу.
— Ну, чё уставились-то? — вновь подала голос мелкая дамочка. — Эльза я, если кому интересно. Да, та, которая безобразная, но не та, которая глупая, если кто в курсах*. Лично тебе, золотце, мое огромное чертовское спасибо за Яблочный Авалон, — рыжуля подплыла к Эредину и чмокнула его в область солнечного сплетения (выше малявке было не дотянуться). — Респект и уважуха от всей нашей коллекционерской веселой шатии-братии.
— Простите, Эльза, а вам пуговичник Кузьма не родственник случайно? — наконец сподобилась на вопрос Маша.
— А как же! — радостно ответствовала веселая сущность. — Очень близкий. По троюродному деду с материнской линии. Что, похожи мы с ним?
— Одно лицо, — выдохнула Маша. — Только глаза у него одинаковые, а у Вас почему-то разные.
— Это чтоб смешнее было. И еще чтобы все спрашивали: «Баушка-баушка, а почему у тебя такие большие… э-э, в смысле, разные глазки: один зеленый, другой черный, один смотрит на запад, другой — на юг?» Это ж умора! — довольно захихикала сущность.
— А некий Гюнтер ОʼДим вам не знаком? — спросила Лена.
— Эх, да кто ж не знает старика Гюнтера, — охотно ответила Эльза. — Его проблема в том, что он всегда бывает слишком серьезен. Существовать надо весело. Вот, посмотрите на этот человеческий экземпляр, — сущность указала на Йеннифэр. — Ну разве она не чудо?
— Ничего чудесного не вижу, — сердито прошипела Лена.
— Ты просто не умеешь смотреть в корень.
— Так это с тобой она должна будет однажды встретиться на каком-то там перекрестке? — осмелев, спросила Маша.
— Ага, — радостно кивнула Эльза. — И, благодаря пусечке Эрединчику, так оно теперь и получится. Судьбу-то не обманешь.
— Что?! — к Йеннифэр, которая от изумления сначала утратила дар речи, он наконец вернулся, видимо, от запредельного возмущения тем, что ее судьбой нагло распоряжается какое-то нелепое, мелкое, рыжее и разноглазое нечто. — Ты что себе позволяешь, наглая тварь!
— Ровно то же, что ты почти всю свою сознательную жизнь позволяла себе, — ответствовала сущность. — Никогда не задумывалась, почему тебе все сходило с рук?
— Потому что я — это я! — отрезала Йеннифэр.
— Замечательный ответ. Вероятно, в этом свете вопрос о том, почему ты никогда не задумывалась, как так получалось, что тебе так часто и почти всегда незаслуженно практически сваливалось на голову то, что ты хотела, будет звучать по-дурацки. Ведь ответ на него уже прозвучал. Потому что ты — это ты.
— Имеешь что-то возразить? — надменно вскинула подбородок Йеннифэр.
— Имею. Но не здесь и не сейчас. Мы ведь еще играемся. Во вторую, правда, часть. Но она, по-моему, куда более интересная, чем первая. Так уж выходит: вам всегда весело ехать на ярмарку, а нам больше нравится наблюдать за вами, когда вы возвращаетесь с ярмарки. Чем веселее вам вначале, тем интереснее нам потом. Ну что, давай-ка для завязки интриги я тебе подкину некую информацию к размышлению. Строго по секрету между нами, девочками, — предупредила Эльза, кинув строгий взгляд на остальных (Лена и Маша не удержались и прыснули со смеху, настолько уморительным сделалось при этом Эльзино личико). — Чур, не подслушивать! — она скользнула к уху чародейки и, поднявшись на цыпочки что-то быстро шепнула ей. — Вот так! Играем дальше! — она зачем-то весело подмигнула Эредину, затем хлопнула в ладоши — и вмиг растворилась в воздухе, исчезла, будто ее тут и не было никогда.
— Не может быть, — надменная физиономия Йеннифэр внезапно посерела, черты утратили ясность, от чего лицо чародейки вмиг стало некрасивым и каким-то старым; тонкие, привычно и презрительно кривящиеся губы — посинели, глаза начали подозрительно закатываться. А затем чародейка схватилась за сердце и осела на землю.
— Что это с ней? — спросила непонятно у кого Маша.
— Плохо с сердцем, наверное, — пожала плечами Лена.
— И чего?
— Я оказывать ей помощь не намерена, — отрезала Лена. — Мое человеколюбие так далеко не простирается. Если хочешь, можешь помогать и спасать. Она бы ради тебя и пальцем не пошевелила.
— Да не собираюсь я, — пробормотала Маша. — Мне вообще плевать.
— О, Дана, она ж помрет сейчас! — опомнился Эредин. Он подскочил к Йеннифэр и подхватил ее на руки. — Помогите, здесь старушке плохо! Тут целитель-то есть какой-нибудь?
— Поликлиника за диспетчерской, — неохотно процедила сквозь зубы Лена.
Эредин, не говоря более ни слова, понесся в указанном Леной направлении. Маша, к которой после публичного унижения злобной вражины ведьмы Йенки вернулся мечтательный настрой, завороженно смотрела, как Эредин демонстрирует чудеса ловкости, перепрыгивая через ямки и канавки с магичкой на руках, как он красиво и стремительно бежит через луг, как эффектно смотрятся в работе рельефные мышцы его великолепного тела, как мелькают белые в черный черепок труселя…
— Чё это с ним? — спросила тем временем у Имлериха и Карантира Лена, которую, в отличие от Маши, прелести Эредина не интересовали.
— Да пес его знает, — пожал плечами Имлерих. — Он вообще с тех пор, как Цири его воскресила, странный бывает какой-то. Вот иной раз — Эредин как Эредин: орет на всех, ругается, ногами топочет, кулаками машет — любо-дорого глядеть, прям как встарь — нормальный безбашенный псих. Именно таким мы его знаем, уважаем и любим. Потому что тогда у него в руках все горит, Эредин бежит — земля дрожит, одним махом — всех побивахом, ну, одно слово — настоящий Король Ольх, не то что до него был эта старая мямля Ауберон. А другой раз найдет на него, типа, как сейчас… Тогда впору его с котятками акварельками писать в рамочке с розовыми бантиками и в сахарных сопельках. Он и по Цири уже в этом состоянии тосковал, и перед Геральтом ему было неудобно, рвался бежать извиняться перед Весемиром, потом идея в его башку пришла, что надо идти замириться с Йорветом и прочими seidhe, мол, какие-никакие, хучь плохонькие, а братья все же, родню, типа, не выбирают… Правда, на попытки его из этого слюнявого состоянии вывести реагировал типично, по-свойски, по-Эредински: Карантиру такую оплеуху отвесил, что наш бедный навигатор аж отлетел.
— Ага, — припомнил навигатор, потирая по памяти ушибленный тогда затылок. — Сначала врезал со всей дури, а потом высказался. Не лезь, говорит, своими грязными лапами в мои мечты. Хочу хоть иногда в мыслях почувствовать себя не вселенским пугалом, а добрым и справедливым королем. А рука-то у нашего «доброго и справедливого», зараза, ох, и тяжелая. До сих пор башка болит, — пожаловался Карантир. — А я ведь еще тогда и копчиком знатно о порог приложился, когда упал после его подзатыльника.