Страница 4 из 16
Все руки были в бинтах, голова была в облаках, и в животе заурчало. Есть Ева не хотела, ее подташнивало, однако она еще летом дала обещание маме: завтракать каждый день, всегда и везде, при любой погоде и в любой компании. Утром не позавтракаешь – днем упадешь в обморок. Такое уже сто раз бывало… Так что где тут этот ваш йогурт? Подайте его сюда.
Кожа у него бледная, чистая, без единого изъяна. Ева хорошо его рассмотрела за эти полгода.
А влюбилась она… С первого взгляда. Нет, не так! Как называется, когда влюбляешься в голос, впервые его услышав?
О, этот голос…
Ева снова почувствовала вкус крови. И что-то инородное болталось во рту. «Пломба, наверно, выпала…» Странно…
Ева плюнула. С кровавой слюной изо рта вылетел зуб. Коренной, конечно. Еву прошиб пот. «Что за дела?!»
А тут еще обои засмеялись. Просто взяли и захохотали: Еве пришлось заткнуть уши. Неужели она с ума сходит? Все говорили ей, что она «сходит по нему с ума», но это же фигура речи…
Зуб она пока не стала выкидывать. Но, как Скарлетт, решила «подумать об этом завтра». К стоматологу она сегодня точно не попадет, а вот к терапевту пойти обязана!
Одеваясь, заметила, что многочисленные синяки все до единого поменяли местоположение. Этот, цвета переспелого абрикоса, перепрыгнул с одной коленки на другую, эти, помельче – водили хоровод на запястьях. Ева видела, как они медленно перемещаются под кожей.
И вот поди объясни все это врачу! Слушать ее не стал. Посмотрел на синяки, на красноречивый промежуток в зубах и деловито выдал: здорова. Ева стала говорить ему про температуру, про то, что ее знобит и мутит последние несколько месяцев, а он ей: здорова. Она тогда показала отвалившийся ноготь. Врач поморщился, но на своем-таки настоял: «Здо-ро-ва». Ева опешила.
Ну ладно.
Она никогда еще не пропускала институт. Наверно, проблем не будет…
А вот он частенько пропускает. Ева знала его расписание и старалась оказываться на переменах там, где ему надлежало находиться (беготня от корпуса к корпусу порядком выматывала, но все усилия окупались, если она хотя бы видела мельком его затылок. Затылок! Или рюкзак… Рюкзак!), однако… Его там частенько не было.
В такие дни рельсы и реки манили Еву, крыши и опасные перекрестки… В такие дни из носа текла кровь, и руки дрожали, и ком стоял в горле. В такие дни Еву лихорадило.
А теперь! Не увидит его до самого февраля – уму непостижимо!
«Сильна в ней нежность», а «с милым увидаться средства нет» – поэтому, видимо, и болит так в груди…
Разматывая шарф, Ева заметила, что к нему пристали целые пряди волос. Видимо, ее волос. Они совершенно безболезненно покидали ее голову. «Забавно, – подумала Ева, – забавно…»
А однажды он с ней заговорил. Спросил что-то. Она так опешила, что не смогла ответить. Просто смотрела на него. Он засмеялся.
– Что, не знаешь? – спросил он. Его тонкие губы усмехались, но глаза смотрели тепло. Он закурил и огляделся. – Прости, что отвлек, – сказал он, последний раз взглянув на нее, и ушел.
Что-то хрустнуло. Ева огляделась. Тараканы? Их на этом этаже давно не было…
Вот этот-то момент она и вспоминала во снах раз за разом. Она молчит, наслаждается красотой его лица, голоса, а он – знай себе говорит, посмеивается над ней, а еще… Комплименты там делает, улыбается. Он так мил с ней во снах. Он…
Снова хруст. Это никуда не годится! Они отвлекают ее от мыслей о нем! Хрустело снова и снова, с небольшими перерывами, раз этак десять. Возможно, одиннадцать – Ева не считала.
Однажды ей приснилось, что…
– Ева! – закричала соседка. – Что ты творишь?
Ева не поняла, чем вызван вопрос соседки. Она сидела на подоконнике, свесив ноги наружу, болтая ими. Чашка чая давно выпала из рук – все десять пальцев (или, может быть, их все-таки одиннадцать?) были сломаны и торчали в разные стороны. Ничего страшного, все равно чай уже давно остыл. Соседка стояла внизу, запрокинув голову, кричала Еве что-то.
– Я не слышу! – отозвалась она, снимая с головы остатки волос и стряхивая их вниз. – Я занята! Потом поговорим! – Ева попробовала вежливо улыбнуться. Еще пара зубов покинула ее десны. Ну и хорошо! Зачем только их столько нужно?!
А еще от него приятно пахнет. А про кожу она уже говорила? Да, идеальная кожа, без недостатков. Он всегда гладко выбрит. А волосы…
Ева засмеялась. И, как у Брюсова, – «…С хохотом / Ты кинулась вниз, на пустой гранит…»
Ева летела ровно пять этажей, ведь общежитие было пятиэтажным. Пока летела, вспоминала всю свою жизнь – от момента, когда первый раз его увидела, до сегодняшнего сна. А до этого она не жила. И после – не будет!
Она стукнулась головой и прежде, чем потерять сознание, увидела свое тело, грязное, обезображенное, зигзагоподобное. Оно лежало отдельно, на неприлично большом расстоянии. Все говорили ей, что «из-за него она теряет голову», но это же фигура речи…
Эффект наблюдателя
В Ломоносовском лицее подмосковного города Глуби́нска шла уже третья неделя учебы, когда к нам в выпускной класс пришел новенький. Это было событие.
Одна из тех девчонок, которые всегда откуда-то все знают, сообщила нам, что новенький – из Москвы. Все слегка возмутились: что он тут забыл?
Мы надеялись, что он так себе, но девчонки в первый же день в него влюбились. Мы надеялись, что он глупый, – надежды не оправдались.
Пришлось смириться.
И искать его дружбы.
А потом оказалось, что он норм – без понтов и все такое. Мы быстро нашли общий язык.
Учителя звали его Семен, но мы стали звать его Сэмом – это ему шло больше. Он курил «Sobranie Black» (причем без б делился, когда мы стреляли) и имел прикольные фразочки на все случаи жизни. И когда мы спросили, почему он приехал в Глубинск, он пояснил: у него дома делают ремонт, поэтому он временно живет тут, на квартире у родственников. Он по большей части там был один, семья редко приезжала.
Сэму нравился наш город. Нам – нравился Сэм.
Да, нравился. Мы без него уже не ходили даже покурить за школой – без его шуток и историй было все не торт. И вписки без Сэма ни в какое сравнение не шли со вписками, на которые он приходил.
Мы все балдели с него, понимаете?
И как-то он обронил:
– Ко мне ребята приезжают, будем у меня на хате.
Мы с тех пор не могли выбросить из головы, что у Сэма – самого крутого парня в классе, а следовательно, и в школе – дома будет пати. Мы были в предвкушении.
Всем туда хотелось.
Никого туда не звали.
А девчонка, с которой у Сэма были какие-то недомутки, пригласила саму себя к нему, а потом рассказывала нам, мол, луд и блуд, музыка, алкашка, все дела – весело. Мы от зависти чуть не треснули.
Мы ему, Сэму, говорим:
– Что нас не позвал?
Он засмеялся, отшутился. Сказал, что в следующий раз.
И вместо того, чтобы послать его куда подальше, мы дружно кивнули.
В конце октября были контрольные.
Сэм был не дурак, но с химией у него как-то не ладилось. Это мы поняли еще в сентябре: ни уравнения построить, ни простейшей задачки решить. В глубине души мы, конечно, этому радовались: «Не все тебе, Сэмик, перед учителями и девчонками блистать!» Ну и вот, приближалась контрольная по химии. Сэм тогда подошел к парню одному, который в химии шарил прям, и говорит: «Чувак, помоги, мол, на контрольной».
А они до этого как-то вообще не общались. Этот экземпляр, надо сказать, не пил, не курил и даже не пытался. С девчонками, понятное дело, у него все было грустно. Мы на него и внимания-то никогда не обращали – и тут вдруг Сэм с ним сам заговаривает, первый. И парень поэтому был рад – наконец и он Сэма поближе рассмотрит.