Страница 4 из 28
Джек улыбнулась и сказала:
– Тебе бы понравилось многое из того, что мы видели.
И вот он, намёк на будущее, которое у него могло бы быть когда-то. Но оно теперь никогда не случится.
– Ты вернулась насовсем? – спросил он, в нём просыпалось раздражение.
Джек помедлила, и на мгновение он уцепился за эту паузу. Одновременно надеясь, что она вернулась навсегда, но в то же время желая, чтобы уехала вновь.
– Ненадолго.
Он кивнул; слова отдались болью в груди. Почему это имело значение? Он не имел права претендовать на её время. И не мог заявлять никаких прав на неё саму. Он отказался от них много лет назад. Вот только проклятые газеты не давали ему покоя. И всё же Олрид задал вопрос:
– А как надолго? Ты оказалась не готова к Рождеству, раз у тебя нет шоколада.
Она улыбнулась.
– Я уезжаю в воскресенье.
В день дарения подарков. Это имело смысл. Она провела двенадцать лет, путешествуя вокруг света, а Лондон был не слишком-то приятным местом в январе. И всё же два дня казались... мимолётными.
– Куда держишь путь?
– Мы отправляемся в Шотландию.
– Твоя тётя не из тех, кто мечтает провести зиму в Шотландии.
Баронесса редко бывала в Британии, предпочитая путешествовать по миру, благодаря дряхлому мужу, которого она похоронила через три года после бракосочетания.
Джек сделала большой глоток, а когда опустила чашку, на её верхней губе остались шоколадные усы. Она облизнулась с чувством и совсем не как леди, Олрид ощутил этот жест каждым сантиметром кожи. Температура в прохладной кухне внезапно резко подскочила.
Как в преисподней, куда он, несомненно, попадёт после всех тех вещей, которые он мечтал сотворить с её язычком.
И вдруг она сказала:
– Не из тех. На самом деле, она тоже уезжает в воскресенье. В Константинополь.
– Без тебя?
– С новой компаньонкой. Она моложе. И сможет за ней угнаться.
В её словах звучала усталость.
Он приподнял брови.
– Поверить не могу, что ты не можешь за ней угнаться. Я никогда не встречал человека, который был бы готов к приключениям так же, как ты.
– Ты всегда считал это недостатком, – мягко проговорила она.
– Нет, не считал, – возразил он.
Джек бросила на него недоверчивый взгляд.
– Не считал, – настойчиво повторил Олрид. Она всегда смело прыгала в неизвестность, предполагая, что приземлится на мягкое облако возможностей. Так и случалось. Каждый раз.
Кроме одного.
Он прочистил горло.
– Если не с тётей Джейн, тогда с кем ты едешь в Шотландию?
– С моим... – последовала пауза, а потом продолжение: – ... мужем.
Олрид замер, едва сдерживаясь, чтобы не отвести взгляд.
– Ты замужем?
– Скоро буду, – ответила она, но в её голосе послышалась неуверенность, словно Джек не хотела ему этого говорить. Или, возможно, это он был не уверен. Не хотел слышать.
– Я не видел оглашения имён в церкви.
Не то чтобы он ходил в церковь, но дело было не в этом. Джек не могла выйти замуж за другого.
– Мы поженимся в Шотландии, – быстро ответила она, выбирая другое печенье из банки, словно только что не преподнесла новость, которая произвела эффект разорвавшейся бомбы на его кухне.
– Почему?
Она откусила кусочек, прожевала и проглотила.
– Мы вернулись из Греции и направляемся в поместье Фергюса.
Фергюс.
Дурацкое имя. Таким именем называют охотничьих собак. Больших, волосатых, у которых язык свисает из пасти.
Она не может выйти замуж за Фергюса.
Тем не менее, она продолжала говорить так, будто дело уже было решённым.
– Так как мы поженимся там, то в оглашении имён в церкви здесь, нет необходимости.
– Нет, я спрашиваю, не почему не было оглашения имён, а зачем выходить замуж?
– Но это ведь не такая уж и редкость? Или ты намекаешь на мой преклонный возраст?
– Конечно же, нет. – Ей тридцать два, не восемьдесят два. Тридцать два, она прекрасна, её кожа обласкана солнцем в декабре, что казалось невозможным. В высшей степени пригодна к браку. – Я только имел в виду... – он замолчал. Олрид не знал, что имел в виду, но всё же продолжил: – Я думал, ты хочешь чего-то другого вместо брака.
Её брови взлетели вверх.
– Нет. Я хотела чего-то другого, когда предполагаемый жених ценил меня меньше, чем своё поместье.
Слова прозвучали холодно и отрезвляюще. При этой явной отсылке к их прошлому его пронзили гнев, разочарование и что-то, чему он не смел дать название.
– Я не ценил его больше.
Тишина растянулась на долгие минуты, и он больше не мог её вынести.
– Фергюсу бы не понравилось, что ты находишься здесь посреди ночи.
Джек открыла рот, и Олрид заметил, что она колеблется, подбирая слова. Потом последовал ответ:
– Фергюс знает, что мы с тобой старые друзья.
Он встретился с ней глазами.
– Значит, вот мы кто?
Я знаю, какие звуки ты издаёшь во время страстного поцелуя.
Помню звук твоих стонов, когда ты теряешь контроль в моих руках.
Знаю тебя. Каждый дюйм твоего тела.
Ты была моей ещё до того, как Фергюс только начал мечтать о тебе.
Но он не мог произнести вслух ничего из этого. И не мог оставаться с ней в одном помещении. Не тогда, когда Джек была воплощением прошлого, без единого намёка на будущее.
Он встал и направился к двери.
– Убери за собой беспорядок перед уходом. Забери с собой песочное печенье. И шоколад. С наилучшими пожеланиями по случаю твоей помолвки.
Глава 2
Канун Рождества, четырнадцать лет назад
Леди не должны прокрадываться в дома джентльменов глубокой ночью.
А юные леди и подавно.
Что уж говорить о юных незамужних леди.
Неважно, что сейчас был канун Рождества. И, что юная леди прокрадывалась в дом джентльмена уже в течение многих лет.
Хотя, по правде говоря, Жаклин Мосби, младшая дочь графа Дарби, всегда знала, каково её место в мире; лучше, чем большинство взрослых мужчин. И благодаря этому, она никогда не заботилась о том, что должна или не должна делать. Её никогда не интересовали правила приличий. Нет, Джек всегда больше увлекали возможности. Куда могла бы повернуть жизнь. И это, конечно, стало её погибелью.
Потому как Джек всегда входила в число тех девушек, которые залезают на верхушку дерева, чтобы полюбоваться видом, и беспокоятся о последствиях только тогда, когда доберутся до кроны и обнаружат, что не могут спуститься вниз. Конечно, даже тогда она видела ситуацию с лучшей стороны, перекусывала яблоками и охватывала огромный мир с новой точки зрения, пока не придумывала, как слезть вниз.
И именно эта искренность, оптимизм, готовность справиться с любым вызовом сделали потайную дверь, между библиотекой Мосби и музыкальной комнатой Олридов, скорее собственностью Джек, чем Эбена.
Для Джек дверь олицетворяла свободу: спрятаться от гувернантки, сбежать от братьев и сестёр, тайком угостить Эбена, когда на ланч подавали особенно вкусный десерт, свернуться калачиком с книгой на диванчике в музыкальной комнате, пока он играл на скрипке.
Для Эбена, однако, дверь служила убежищем.
По ночам отец напивался до состояния, когда уже не мог держаться на ногах, засыпал в кабинете, и только слёзы служили ему утешением. Но случались ночи, когда герцог либо выпивал недостаточно, либо его печаль переставала быть меланхоличной, и тогда он отправлялся на поиски жертвы, чтобы наказать её за свои страдания. Страдания, в которых он винил Эбена, своего наследника и единственного ребёнка, что остался ему от жены, которую он когда-то любил без памяти.
Эбен не раз пробирался через потайную дверцу, чтобы спрятаться в тёмной библиотеке Мосби, пока новый день, как бледная надежда, цвета лаванды, не прокрадывался на небо.
Или, по крайней мере, он проводил ночи в одиночестве, пока, однажды, рядом с ним не уселась десятилетняя Джек, подтянув к себе колени под ночной рубашкой так, что её пальчики на ногах чуть выглядывали из-под кружевного подола. Казалось, они просидели молча несколько часов, прежде чем она взяла его за руку и склонила голову на плечо Эбена, желая дать ему почувствовать хоть каплю комфорта. Тень стабильности в этом мире, которая, как она знала уже тогда, была необычной привилегией.