Сброд

– Эй, вы, четверо! Выйдем во двор, нужно кое-что обсудить.

Едва последнее слово слетело с его языка, он развернулся, и немедля, но и без спешки, твёрдым шагом вышел из барака. Четверо «вождей» поднялись, и вальяжно направились к выходу, всем своим видом показывая остальным ополченцам, что делают новому командиру огромное одолжение. Младшие собратья провожали их взглядами, взволновано перешёптываясь.

Выйдя из помещения, и отойдя, вслед за Волибором на некоторое расстояние от барака, четвёрка авторитетных ополченцев встала перед своим новым командиром, демонстрируя вялую готовность внимать его словам. Волибор внимательно всмотрелся в каждое из этих лиц: они вовсе не впечатляли волевым видом, а вот пытливые, проницательные взгляды, говорили о присутствии некоторых аналитических способностей у их обладателей. Бывший тысячный отметил про себя, что даже в этой низшей социальной группе, находятся люди, способные манипулировать себе подобными. Правда, уровень их мотивов и чаяний, был низким и презренным, но сам факт наличия в кодле некой «подпольной администрации», с которой можно вести переговоры, был Волибору на руку. Этим он и занялся, закончив изучать колоритные портреты собеседников:

– Моей вины в том, что вам поручили это дело нет. Вам незачем относиться ко мне враждебно, ведь я так же как и вы, заинтересован в нашем скорейшем расставании. А случиться оно может, только в случае выполнения нами этого задания. Если же вы подымете бунт, а тем более убьёте меня, то с вами расправятся самым жестоким образом. Может я и в немилости у князя, и многие из его окружения были бы рады моей смерти от ваших рук, но спускать ополченцам убийство своего командира не станут: слишком дорога им общая дисциплина, тем более что вы – ополченцы – тоже ведь в любимчиках не ходите.

Четверо парламентёров переглянулись. Видно было, что «спелись» эти ребята неплохо: всего несколько выразительных взглядов, и только один из них ответил за всех, причём без предварительной договорённости:

– Мы-то всё понимаем… Но наши собратья, в большинстве своём, люди тёмные. Им всё равно, кого обвинять в своих бедах… С этим уж мы ничего поделать не сможем…

– А я думаю, что можете – жёстко отрезал Волибор – И к этому у вас собственный интерес имеется…

– Какой такой интерес? – спросил всё тот же ополченец, делая вид, будто больше удивлён, чем заинтересован.

– А такой интерес, что те разбои, которых нам перебить приказано, уже не один год обозы трусят. И не какие попало, а богатенькие, хорошо охраняемые. В таких обозах, можно хорошо разжиться деньгами и драгоценностями. Девать их в лесу некуда, а мёртвым оставлять всё равно жалко. Так что, уверен я, скопилось у них того добра, уже довольно много. Задача у нас – разбоев уничтожить, а на счёт казны их, никто мне никах указаний не давал, значить не знают о ней. Вот она то, вам интересом теперь и станет.

– Значит ты уверен, что ждать нападения они не будут? Но ведь дозоры они расставят в любом случае… – теперь ополченец уже не скрывал своей заинтересованности.

– В среде разбоев есть человек, занимающий среди них не последнее место. Я пленил его, когда часть их банды напала на наш обоз-ловушку. Он надеется вымолить себе прощение за прошлые грешки. Я велел ему навести оставшихся разбоев на большую медоварню, что в одном дне пути от Кременца. Так что, думаю, к тому времени, как мы до них доберёмся, они уже перепьются в хлам, и станут для нас лёгкой добычей.

Ополченцы снова переглянулись, и тот, которого изначально выдвинули на роль дипломата, задал самый важный вопрос:

– Как добычу делить будем?

– Сначала добудем, а потом делить будем… – отмахнулся от прямого ответа Волибор – В обиде не останетесь, мне много не надо.

– Думаю, командир, – подытожил парламентёр – Проблем с нашими людьми, у тебя больше не будет.

И ополченская элита в полном составе, вразвалочку, отправилась обратно в барак. Волибор некоторое время смотрел им в след, ощущая глубочайшее презрение к людям, с которыми только что окончил разговор. Его не интересовали их имена, их дальнейшие судьбы. Он вовсе не надеялся на то, что они будут честны с ним после разгрома разбоев. Бывший тысячный, даже был вполне уверен в обратном. Впрочем, и он не собирался быть честным с этим отребьем…

Тряхнув головой, отгоняя неприятные мысли, Волибор отправился на поиски Управляющего крепости. Благо тот был человеком далёким от придворных интриг, и вполне мог выделить один из гостевых покоев, не глядя на теперешнее положение Волибора. В любом случае, ночевать в бараке, уже изрядно пропитавшемся смрадом его новых подчинённых, бывший тысячный не собирался…

***

Батурий вернулся в свои покои поздно. Совет сильно затянулся, так как его участники никак не могли определиться с датой выступления на Радовеж. Если бы князь участвовал в этом обсуждении, то к решению пришли бы намного быстрее. Но он отрешился от происходящего, погрузившись в невесёлые думы. Он думал о Волиборе, который в его глазах просто остался рядовым дружинником, не использовав возможность войти в Высшее Общество, столь щедро предоставленную ему князем. Теперь Батурий корил себя за незрелую горячность в благодарности: этого лапотника, просто можно было осыпать деньгами, подарить небольшое поместье, и тот был бы счастлив, как дитя. А теперь, в свете последних событий, Батурий выглядел неблагодарным, держа в опале человека, некогда спасшего ему жизнь. Это казалось не совсем правильным, а Батурий любил, чтобы всё казалось правильным. Это и стало темой его душевных терзаний: подсознание подсказывало ему, что винить во всём только Волибора неверно, но, сколько князь не прокручивал в памяти перипетии неудачной карьеры бывшего тысячного, своевременно и так детально изложенные ему мудрыми советниками, никак не мог отыскать поводов для оправдания своего спасителя. Так совет закончился без его участия, хоть и в его присутствии.

Сейчас, вернувшись в свои покои, он был морально измотан. Снять напряжение – вот что ему было нужно!

– Князь пожелает чего-нибудь? – осторожно поинтересовался слуга, заглянувший следом.

– Позови Сбыславу, и можешь быть свободен – угрюмо ответил князь.

Слуга исчез за дверью, а мысли Батурия обратились к другой персоне: Сбыслава… Девчонка восемнадцати лет, крестьянская дочь. Батурий отметил её среди прислуги крепости сразу, как только она там оказалась. После казни жены, князь отношений с противоположным полом дальше «постельных» не развивал, он просто не искал в них ничего, кроме физиологического удовлетворения. Используемые для этих целей женщины, не слишком быстро, но всё же надоедали ему. Тогда наступало время смены партнёрши, о чём беспристрастно сообщалось «отставнице». Те, кто был посообразительнее, благодарили князя за прекрасное, счастливое время, проведённое в его обществе, и уверяли, что его желание – это закон, выражая полную покорность. Такие, получали холодную ответную благодарность, небольшое поместье, и некоторую сумму денег, в виде отступных. Но были и те, кто устраивал истерики с плачем и мольбами. Таких от князя выволакивали слуги, не особо с ними церемонясь, независимо от происхождения. Ни поместий, ни денег, таким «отставницам» не полагалось, как выражался сам князь: «За опаскуженное прощание, и неприятную по себе память». Так же, пару раз, в случаях с избалованными дочерьми из особо знатных родов, истерики носили уже гневный характер, с визгливыми требованиями, и маловразумительными угрозами и оскорблениями в адрес князя. Таких Батурий успокаивал лично: быстро, без сентиментальных уговоров, в результате чего несдержанная фаворитка навсегда прощалась не только с венценосным покровителем, но и с парой-тройкой зубов, или ровной переносицей.

Сбыслава чем-то выделялась среди всех избранниц князя. Чем – он и сам сказать не мог… Хоть и крестьянская дочь, но её лицо от природы было очень красиво, а стройная фигура, не была с детства испорчена лошадиной работой по хозяйству… Лелеяли, видать, родители. Но дело было не в этом: мало ли в придворной среде смазливых охотниц (да и охотников), на сердца могучих покровителей? Какое-то неуловимое влечение, непонятное уму человеческому…