Сброд

***

Разбойничий отряд прибыл в лагерь только через неделю. Последний день пути, обоз шёл прямо сквозь чащу леса, свернув с дороги. Духовлад отметил про себя, что большому войску искать в лесу этот лагерь – задача невыполнимая. Сам лагерь, представлял собой несколько десятков срубов, каждый из которых был рассчитан примерно на два десятка человек. Неподалёку протекал довольно большой лесной ручей.

Первым делом по прибытии в лагерь, выгрузили добытый в налёте провиант в большой сруб, служивший амбаром. После этого отряд расползся по лагерю. Большинство разбоев отправилось отдыхать, утомившись во время длительного пути. Всесмысл отвёл Духовлада с Далибором в тот сруб, где спал сам, предлагая выбирать себе места. Духовлад решил устроиться рядом с беглым богословом, чему не очень обрадовался Далибор, хотя и не протестовал. Всесмысл быстро раздобыл для новых товарищей две старых козьих шкуры, уже, правда несколько облезших, но всё равно казавшихся более привлекательной постелью, чем голый, деревянный пол. Подготовив спальные места, все трое улеглись, чтоб отдохнуть с дороги, и почти сразу же уснули.

Утром Духовлад по привычке проснулся рано. Вокруг все ещё спали, в лагере царила тишина, нарушаемая только далёкими, редкими криками лесных животных, щебетанием птиц, да шумом встревоженной утренним ветерком листвы. Тихо поднявшись с козьей шкуры, молодой боец вышел из помещения. Умывшись в прохладном ручье, он вернулся к срубу, в котором провёл ночь. Недалеко от входа в него, на полянке, залитой светом утреннего, ещё не жаркого солнца, виднелся в высокой траве старый пень, оставшийся от массивного дерева, на который свободно могли сесть три человека. Умостившись на этом пне, Духовлад, блаженно прикрыв глаза, полной грудью вдохнул свежий лесной воздух. Никогда, никогда в своей жизни, он не был так расслаблен, не испытывал такого умиротворения! Всю его жизнь, когда он просыпался, вокруг уже царила суета: гомон людей, стук, лязг и скрежет инструмента, пускаемого ими в ход, облака пыли, поднимаемые ими в воздух при ходьбе… А здесь, солнце уже так высоко, но вокруг только чистый воздух и шум природы! Кажется, будто здесь совсем не бывает людей, и этот покой теперь будет вечным…

– Не помешаю? – послышался рядом тихий вопрос Всесмысла.

– Нет, не помешаешь – не открывая глаз, ответил Духовлад.

Беглый богослов подсел на тот же пень, и принялся делиться воспоминаниями:

– До того, как попал сюда, я не представлял, что утро может быть таким благодатным. В монастыре оно начиналось для меня с тяжёлой работы или чтения в сыром, тёмном подвале. Смешно, но только окружённый головорезами, ни во что не ставящими человеческую жизнь, я узнал, что такое настоящий покой… А ты давно работал в том обозе?

– Нет. Меня заманили туда обманом. До этого, с малых лет я выполнял тяжёлую и грязную работу в речном порту Славнограда, жил в бедняцкой ночлежке. Для меня раньше тоже каждое утро начиналось с забот и шума, так что я понимаю, о чём ты говоришь.

– И что, у тебя никогда не было отчего дома? Ты не помнишь своих родителей? – сочувственно спросил Всесмыл.

– Нет, у меня был дом, я помню своих родителей. Я был единственным ребёнком в семье. Когда я был ещё мал, отец погиб на стенах Славнограда при осаде Батурия. Мать очень убивалась по нему, изводила себя тоской. Потом стала ходить в церковь Исы. Попы сразу стали нашёптывать ей, что только в покаянии, в отказе от мирской жизни, заложено её искупление. Она готова была уйти в монастырь, просила меня последовать её примеру, дабы «спастись». Я отказался наотрез – даже в раннем возрасте мне не внушали доверия священники. Но попы убедили мою мать, что она может спокойно уходить в монастырь, а за мной обязательно присмотрят, пока я сам не смогу добывать себе пищу. Она согласилась. Её увезли, и больше я её никогда не видел. А через несколько дней, пришли церковные служки, и выкинули меня на улицу. Мой дом продали, а мне осталось ночевать где придётся, да есть что под ноги попадётся. Хорошо хоть в речном порту стали давать мне какую-нибудь работу. Для того, чтобы по-настоящему помогать, я был ещё слишком мал и слаб, но один тамошний распорядитель постоянно мне находил задание по силам, да подкармливал понемногу… жалел, наверное. Со временем я окреп, стал выполнять работу потяжелее, соответственно и оплату стал получать деньгами. Гроши, конечно, но всё-таки… Стал снимать место в ночлежке… Одним словом, хорошего мне вспомнить нечего.

– Знаешь, – словоохотливый собеседник стал деликатно выводить Духовлада на интересующую его тему – С тех пор, как я здесь, мне много раз доводилось видеть, как убивают людей. Не хочу, чтобы ты подумал, будто я испытываю удовольствие от таких зрелищ… Хотя, впрочем, не думаю, что тебе есть до этого дело. В общем, я уже стал разбираться, когда человек отнимает жизнь впервые, а когда уже к этому делу привычен. Товарищ твой – Далибор – когда с толстяком разбирался, начал его речами грозными пугать, а сам не знал с какой стороны подойти, с чего начать. Я тогда сразу решил, что ему ещё не доводилось чужой крови проливать. Но ты-то – совсем другое дело! Я слышал, как многие разбои говорили, мол, ты старого деда выбрал, вот потому так гладко и обошлось… Но я-то видел! Видел, как ты подошёл, и просто, без лишних движений, без ненужных слов, одним ударом убил того обозника…

– Двумя – поправил Всесмысла Духовлад, открыв глаза и повернувшись к собеседнику лицом.

– Смертельным был уже первый… Вобщем мне сразу подумалось, что ты в этом деле человек опытный… – ответил тот и, немного подумав, опасливо уточнил – Или, может, я не в своё дело лезу?

– А ты для кого интересуешься? – ответил Духовлад вопросом на вопрос, «обострившимся» взглядом впившись в глаза беглого богослова.

– Да что ты, что ты! – стал поспешно оправдываться Всесмысл, пряча испуганный взгляд и поёжившись от пробежавших по спине мурашек – Для себя, конечно! Всё проклятое любопытство, будто мало мне за него доставалось… Ну, не хочешь, так не рассказывай, только не смотри так на меня, а то у меня сейчас душа из тела выпрыгнет!..

Духовлад отвернул голову обратно, и вновь прикрыл глаза. Всесмысл был ему симпатичен, и забавлял своей безобидной пугливостью. Выдержав короткую паузу, он заговорил:

– Да как опытный… Пару раз на арене дрался. В настоящих битвах не участвовал. Наставник мой, правда, настоящий вояка: бывалый, хитрый, в воинских искусствах сведущий. Он-то, меня много чему учил, только большую часть я в деле ещё не пробовал, не довелось. Посмотрим, какой из меня толк выйдет.

– Выйдет толк, – успокоил Всесмысл – Разбойничье дело тоже ведь не настоящая война. Здесь и в отребье всяком толк видят, а ты уж и подавно отличишься, помяни моё слово!

Духовлад на то ничего не ответил – не любил хвастать и наперёд загадывать. Беглый богослов решил пока его больше разговорами не тревожить, и тоже молча любовался пейзажем, хоть давалось это ему не так уж легко. Через некоторое время из сруба показался Далибор, и все трое стали понемногу собирать нужное для приготовления обеда, что было главной обязанностью Всесмысла в лагере.

Сперва нужно было принести дров. Да так, чтобы на три костра хватило, так как готовился обед сразу в трёх больших котлах, иначе на всю ораву не хватило бы. На окраине лагеря находилась достаточно большая лежанка дров, возле которой торчал из земли пень, шириной в обхват и высотой по колено. На этом пне дрова и кололи, о чём свидетельствовало большое количество мелких щепок, валяющихся вокруг, и глубоко загнанный в него большой колун. Прикинув примерный вес инструмента и глубину, на которую он погрузился в пень от удара, после чего скептическим взглядом оценив тщедушную комплекцию Всесмысла, Духовлад с ехидной улыбкой заключил:

– Я так понимаю, что колоть дрова не твоя обязанность…

– С чего ты взял?! – саркастично удивился учёный доходяга – Да меня к этому топору привязать можно, чтоб я никуда не сбежал, а если я его поднять попытаюсь, то у меня скорее руки оторвутся! Дрова у нас колет только Ратибор. Приходит сюда раз в несколько дней, и по несколько часов машет этим колунищем. Говорит, что от этого удар быстрее и мощнее становится.