Страница 9 из 14
Филиппов, не слушая пересудов за спиной, молча шагал вместе с другими рабочими к фабричным воротам, как вдруг людской поток притормозил.
— Кто это? — раздался совсем рядом удивленный возглас.
Подняв глаза, Аким Степанович увидел стоящего у ворот рослого унтера, увешанного крестами, в котором не без удивления признал своего постояльца.
— Ишь ты! — только и смог выговорить машинист.
Всё утро он корил себя последними словами за то, что пустил незнакомого человека в дом. Правда, вышло это само собой. Не оставлять же его было на улице, тем более, что сам взялся проводить? А потом Дмитрий достал водку и Степаныч понемногу утратил контроль за ситуацией. Надо сказать, что выпить он любил, но обычно жался. Всё-таки дочка уже почти на выданье, надо приданное копить. Он и за угол заломил целых пять рублей в надежде, что непонятный ему человек пойдет на попятный. А тот, сукин сын, возьми и согласись! С другой стороны — деньги-то не лишние. К тому же, если этот самый Будищев и впрямь служил писарем, да еще и георгиевский кавалер…
Как всякий родитель, Филиппов желал своей дочери счастья, хотя и понимал его сугубо по-своему. Иными словами, он хотел удачно выдать её замуж за порядочного, а главное — небедного человека. Хорошо бы за сына мастера, но тот учится в гимназии и его отец, пожалуй, на дочке машиниста жениться ему не разрешит. Можно за Архипа — приказчика в лавке, но тот, чего доброго, будет чваниться перед тестем и через губу разговаривать…
— Здорово. Дядя, — с усмешкой поприветствовал хозяина квартиры унтер.
— И тебе не хворать, — отвечал Степаныч. — Я гляжу, одежу-то прикупил?
— Нравится?
— Подходяще. Ты говорил, что тебе завтрева на работу?
— Да вот, вызвали. Только успел покупки Стеше отдать, да пообедать. Ты, кстати, поторапливайся, а то остынет.
— Вот спасибо! Ты всегда такой заботливый?
— Нет, только к родне. Дядюшка.
Неизвестно сколько бы они ещё препирались, но тут от заводской конторы отъехал хозяйский экипаж и идущим через ворота рабочим, пришлось посторониться, чтобы его попустить. Но пролётка неожиданно остановилась перед проходной и сидящий на пассажирском месте Барановский крикнул:
— Будищев, давайте сюда!
Дмитрий подмигнул на прощание Филиппову и запрыгнул в коляску. Причем, сел не на облучок к кучеру, а плюхнулся рядом с Владимиром Степановичем, как будто и сам был барином. Возничий легонько тронул вожжи, и застоявшийся рысак, весело цокая копытами, стремительно рванул вперед.
— Кто это? — подозрительно глядя на машиниста, спросил сосед Ерофей.
— Племяш из деревни приехал. Двоюродный.
— А чего это он с господами?
— Ну, так, большого ума человек! — снисходительно пояснил непонятливому Степаныч и, засунув руки в карманы, с независимым видом пошагал домой.
Тем временем Барановский, критически осмотрев наряд своего подопечного, спросил:
— А разве сейчас по форме шинель не полагается?
— Полагается, — пожал плечами Будищев.
— И где же она?
— Самому интересно. Доведется вернуться в деревню — спрошу с пристрастием.
— Ладно, это пустяки. Не замерзнете же?
— Нет. С утра, как дурак, в полушубке поперся, думал, сопрею!
— Да уж. Днем солнышко уже хорошо пригревает. Кстати, отчего вы не спросили, куда мы едем?
— Сами расскажете. В крайнем случае, как приедем — увидим.
— Все-таки, вы весьма занятный человек.
— Есть немного.
— Ну, ладно. Расскажу, отчего бы не рассказать. В общем, дело с вашей комиссией можно полагать решенным. Вчера мой кузен за партией виста имел разговор с одним чиновником из Главного Медицинского управления. В ближайшее время вы пройдете между Сциллой и Харибдой наших эскулапов, и вас комиссуют. С полицией, я полагаю, тоже проблем не возникнет, и вид вы получите. Главное, чтобы вы и здесь не устраивали побоищ, как дома.
— Да не устраивал я никаких побоищ! — усмехнулся Дмитрий. — По-хорошему мне Фогель ещё благодарен должен быть.
— Полицмейстер?!
— Ну да. Селяне наши во главе с отцом Питиримом собирались местного учителя немножечко линчевать, а я не дал случиться беззаконию.
— Очень интересно! А ведь раньше вы всячески уклонялись от рассказа о происшедшем. Кстати, мне в полиции поведали совсем другую историю.
— Понятное дело! Спасенный слинял. Свидетелей не было, а те, что были, против попа не пойдут, не говоря уж о том, что по деревенским понятиям — они в своем праве.
— А правда ли, что оный учитель занимался противоправительственной пропагандой?
— Было дело, занимался. Среди баб деревенских. Да добро бы ещё только среди баб, а то ведь и девок незамужних агитировать пытался.
— Так его за это убить пытались?
— В основном, за это.
— А вы вступились?
— Да у меня как-то накопилось к мужикам нашим. Ну и к батюшке заодно. Я, вообще-то, как раз в город собирался. Ну и пошел к старосте, уведомить, значит. А тут такой гай-гуй-сабантуй! Волокут этого самого Аполинарьевича и кричат, что он, подлец эдакий, Машку — племянницу старосты нашего испортил.
— И вам стало его жаль?
— Немного. Тем более что с Машкой он точно не виноват.
— А вы откуда знаете?
— Владимир Степанович, не задавайте неудобных вопросов — не получите уклончивых ответов! Ну, в общем, учителя я у них отбил, паре-тройке особенно усердных в бубен настучал, а вот за отцом Питиримом не уследил. Не привык я, что попы эдак свою паству благословляют. Ну, а дальше вы знаете.
— Но ваш полицмейстер, как вы сказали, Фогель? Так вот, он мне ничего о конфликте со священником не рассказывал.
— Так отцу Питириму этот скандал тоже никуда не упёрся. К тому же Фогель в курсе его махинаций и, при надобности, запросто может организовать ему неприятностей на ровном месте. И поедет наш батюшка каких-нибудь чукчей духовно окормлять.
— А что за махинации, если не секрет?
— Да так… лучше расскажите, что у вас за планы на меня? Я вашу фабрику видел, никакой гальванической или электрической мастерской у вас нет.
— Пока нет. Но это очень перспективное дело, а вы, кажется, недурно разбираетесь в нём?
— Немного.
— Бросьте. Ваша скромность — делает вам честь, но сейчас она неуместна. Сейчас ради эксперимента, делают электрическое освещение на мосту императора Александра II.[12] Вот-вот должны окончить работы. И если дело пойдет, очень многие богатые и знатные люди захотят себе такую новинку.
— Вполне возможно.
— Вот-вот. Другое направление, то, что вы называете — автоматическим оружием. Сейчас, конечно, энтузиазм в военном ведомстве поутих, но кто знает, как оно повернется завтра?
— А что с беспроволочным телеграфом?
— А им вы займетесь сразу же после доставки необходимого оборудования, что случится довольно скоро. Я навел все необходимые справки и, как только будет готов действующий образец, займусь оформлением патентов. Причем не только у нас, но и заграницей.
— Это всё, конечно, интересно, но куда мы сейчас направляемся?
— Всё-таки не выдержали? — засмеялся Барановский. — Сейчас в штаб, отметить ваше прибытие. Затем я вас отпущу, а сам отправлюсь на полигон. Комиссия из ГАУ меня заждалась.
— Что-нибудь случилось?
— Нет, а почему вы спрашиваете?
Будищев на минуту сбросил с себя маску безразличия и, пытливо взглянув в глаза инженера, осторожно подбирая слова, ответил:
— Да как вам сказать, Владимир Степанович. Просто каждый раз, когда вы вспоминаете про эти испытания, у вас такой вид, будто на расстрел собираетесь.
Лицо изобретателя дернулось, как от нервного тика, и сквозь маску деланного веселья проступило отчаяние. Некоторое время он молчал, собираясь с мыслями, затем прочистил горло и с неподдельной горечью сказал:
— А от вас ничего не скроешь.
— Что, угадал?
— Можно сказать и так.
— И в чём проблема?
Барановский тяжело вздохнул. Он не любил посвящать других в свои неприятности, но тяжесть, навалившаяся на него в последнее время, была слишком велика, и ему до смерти захотелось с кем-нибудь поделиться ею.
12
Ныне этот мост называется «Литейным»