Страница 11 из 13
Двое кочевников, лица которых обвязаны платками от дорожной пыли, переглянувшись, кивнули музыканту с рожком и застыли, опершись на края повозок.
Горцы умеют выслеживать женщин, собственность племени. Бывает, что и в гаремах, будь то беглянки или пленницы, а так же их дети не находят спасения. И мстителю зачастую не важно спасётся ли он сам.
Площадь не отрывала глаз от редкостного зрелища, а вот одного стоявшего на углу человека, заинтересовали как раз торговцы. Хворост высокими, рыхлыми горами наложенный в повозки. Прикрыт дешёвыми циновками, почему-то не сложенными в стопки. Мужчина скрестил руки на груди и продолжал наблюдать за площадью, за всем сразу. На танцовщицу будто нарочно старался не смотреть.
Ами летела. Двумя восьмёрками пересекла круг, закружилась по центру, влекомая своей ладонью, будто чуждой волей. Взмахнула обеими руками, ловя незримую птицу, прижала к груди, и, откинув голову, раскрылась в последнем вихре.
Рожок с дудочкой сошлись в унисон. Ами выбежала из круга и умчалась, легко затерявшись в переулке, среди детского гомона, многоголосого требования сластей.
Не дождалась Ами Жафара. Не везёт, а так хорошо начинался день!
Прежде, чем уйти, она вышла погрустить немного, пройтись по узкой галерее на втором этаже внутреннего дворика. Две колонны – стенка, две колонны – окно. Обошла её против часовой стрелки, задерживаясь у каждого окна, и обнаружила небольшую лестницу, ведущую к менялам с другой стороны. Источник для омовения журчал внизу, переливаясь из мраморной чаши, ручейком уходя между расколотых плит. Заслышав журчание, Ами выглянула из последнего стрельчатого проёма, внизу...
Там был он. Возле фонтанчика. Упёршись руками в колени, Жафар смотрел в чашу на кинжал шудов, традиционный шуд-баал, лежащий под водой.
Шуд-баал размером с небольшой меч. Круглая гарда – оскал звероподобного демона в ярости, рукоять – витое тело, сходящееся на конус. Одна лапа – острый клинок, вторая – короткий и толстый, направленный в сторону, будто согнутый локоть.
Струйка чистой воды бежала по рукояти. Чаша становилась розовой. Вдавленные, пустые, белые глазницы демона заполнялись светло-алой водой. Скоро переполнились и потекли наружу, светлея каждый миг. Чистый шуд-баал лежал в чуть розоватой воде. Вот уже и сбегающая вода прозрачна, и мраморная чаша бела.
Лицо Жафара было неподвижно, бурнус распахнут, а под ним видны до боли яркие, яркие, как ночной кошмар, диагональные полосы – жёлтые на чёрном.
«Яфарг!»
…султанский всадник. Стрела, пронзающая пустыню. Нож, вонзающийся в горы, берущий любую жизнь, которою пожелает взять…
«Яфарг!»
…волк султана, йавари злого роя, змей-душитель…
«Яфарг!»
Амми закрыла лицо, отступила за угол. Прислонилась к стене и почувствовала, как в её каменный холод под лопаткой, сбиваясь, колотится сердце: ту-тук-тук, тук-тук.
4.
По косым улицам уходил вечерний свет. Уходящий свет обгоняющего и запаздывающего солнца пробивали их насквозь. Иссиня-чёрные тени чередовались с охристо-золотыми полосками света. Как по лесенке Ами взбегала по ним ещё утром. Теперь бежала по бесконечной лестнице вниз и чёрно-жёлтые диагонали теней напоминали ей полосы на одежде яфаргов. Она будто ядовитую змёю схватила рукой. «Яфарг, яфарг, яфарг!" – кричала ей каждая полоска света под ногами, и не увильнуть от этого преследования. Но едва злой крик умолк, едва образовалась пауза, внутренний голос вопросительно произнёс: «Жафар?» Ами остановилась перед самой лестницей...
– Фаду! Ами Фаду!
На лестнице, умыв пустыми руками лицо и распахнув их навстречу, измождённый, родной, лучистым, сияющим на фоне темноты силуэтом стоял отец!
Они обнялись и взлетели в комнату.
– Ами, Ами, дружочек, радость моя, свет мой! Где ты была целый день? Какая же ты молодец, что дождалась меня! Где ты ходила так поздно, до самой ночи? Какая же ты умница моя!
Как давно Ами не видела этих черт, этих горских губ... У мальчишек и у стариков они равно хранят в приподнятых уголках торжествующую радость жизни. Радуясь, печалясь, враждуя, скорбя, не теряют этого выражения солнечной силы. На десять человек её хватило бы в улыбке отца, под новыми морщинами. Загорелый, как никогда. На щеке шрам, на предплечьях белые полосы новой кожи.
– Мне так повезло Фаду! За городской стеной хороший, хитрый, глупый человек отдал мне повозку. «Перегони до ближайшей крепости, я тебе вперёд заплачу». Поставил печать яфаргов на обод колеса, эмблему на ось. Чтобы они не досматривали, жулик он, конечно! Двойной пол в ней, наверняка! Знаю, Фаду, как такие дела делаются! Сам в богатом халате, султанский человек! Мы свободно проедем на ней мимо всех дозорных яфаргов! Он мне ещё и заплатил, совестно и обманывать! Не уверен, что за мной не следили. Кажется, за мной следили. Надо уезжать поскорей. Фаду!..
– Я ждала тебя, я не сомневалась.
Часть седьмая.
1.
Султанский дворец. Заблудиться можно.
Снаружи – глухие стены, толщиной равный крепостным стенам Петел Сак-Баала. За ними – райские кущи. Мостики, перекинутые через ручьи, через клумбы и дорожки. Висячие сады над мостами, висячие мосты над садами, арки обвитые лозами хмеля и винограда. Всё ажурное, всё в фонарях, зеркалах, окружных дорожках и тупиках. С тем расчётом задумано: устроить засаду, перекрыть дорогу, стропы подрезать... Или спрятать телохранительницу с высокой грудью, медовыми речами и отравленной шпилькой.
Три красавицы и евнух лениво следили за процессией, разлёгшись между подносов с гранатами и персиками. Шёлковый ковёр в полутени волнами смят, изумрудный на зелени. Четвёртая красавица попалась навстречу с кувшином чего-то сладкого и хмельного. Стрельнула глазами на визиря, задела кистями поясного шарфа, едва держащегося на бёдрах. В яфаргов, следовавших за ним клином, сладкий запах женщины и вина проник не дальше ноздрей. Не знают, будут ли живы к закату, будут ли через пять минут. Так и он не знает.
Окруженные прудами, внутренние покои султанского дворца слепли позолотой, как будто высосали, впитали в себя яркий день, оставив городу непреходящее марево.
Султан любил всё блестящее и рыбок самых разных: простых и шустрых, причудливых формой и окрасом. Пучеглазых донных, вплывавших на свет фонаря по ночам. Дивных плоских, менявших окраску быстрее, чем хамелеон. Острозубых, выпрыгивающих за мухами из воды на высоту поднятой руки. Пятнистых кои, стайками живущих. Непримиримых к собратьям, серых миниатюрных акул...
Золотых рыбок особенно любил и живых, и чеканных. Повсеместно их изображения сопровождали человека, идущего по коридорам. Ни одна не повторялась. На стенных панелях круглые, поворотные медальоны с рыбками держались на одном штыре. Хвостиком рыбка вверх или вниз? Какую дверь это положение открывает, какую закрывает? О чём призвано сообщить и кому? Не то чтоб султан опаслив, но изощрён в заговорах, криптографии, тайных знаках и тому подобном.
«Хитрость девать некуда. Ему бы заговоры организовывать, да вот беда: он же сам султан!»
На двери покоев ручка, золотая рыбка повёрнута брюхом вверх.
Визирь ухмыльнулся: «Угроза? Неужели честное предупреждение мне? Или знак тем, кто встанет у дверей, когда я зайду внутрь?»
Весь округлый и лоснящийся, с маслянистой кожей и взглядом, пресыщенность которого не могла заслонить колючий огонёк, трезвого, расчётливого ума, султан принял визиря полулёжа. Какая ещё угроза?! О, они близкие, старые друзья! Как и со всеми дворцовыми, впрочем. О, у султана нет, и не может быть врагов, откуда!
За спиной султана – вышитая драпировка, бисерные рыбки резвятся в жемчужном пруду, скрывая арку в следующие покои. Оттуда ни звука, лишь запах благовоний и масел. Драпировки не колыхнуться от сквозняка. Сколько за ними вооружённых до зубов евнухов, сколько людей казначея, неведомо... Не важно.