Страница 36 из 66
А потом был дом Танкреда Тилля и доносы во вскрытом сейфе. Ада не могла не узнать почерк.
Ирвин заплатил за предательство жизнью. Танкреду, увы, переманивание честного вора на сторону стражи встало всего лишь в потерю репутации вплоть до положения парии среди дожей.
Если предал Ирвин, не могла ли предать Фридхен? Нет! У нее двое сыновей в банде, она бы не рискнула. Даже если Гир не воспользуется этим козырем в смысле мести крысе, мальчики просто не поймут мать.
Ада крутила вопрос так и эдак, надеясь заснуть с ним, но на фоне все время маячил другой.
Что случилось в комнате Аластера? Что она сделала?
Всхлипнула вдруг, сама от себя не ожидая, вытерла глаза. Обняла подушку, утыкаясь в нее лицом.
За всю свою жизнь она ни разу не убивала своими руками. Даже Ирвина — она только договорилась с арбалетом, стрелял Гирей. И это было не так. Не было одежды в крови, не было этого мерзкого запаха мяса и потрохов. Они стреляли с крыши, зная, что болт попадет точно в сердце, увидели, как предатель падает на мостовую, и убежали. Гир потом еще дергался проверить — вдруг выжил? Но Танкред организовывал похороны, получилось даже издали посмотреть на лодку с телом — почему-то отдельно радовало, что предателя не похоронят в земле, а по андаварудской традиции отправят в последнее плаванье по реке, текущей от озера под землей неизвестно куда.
Аластера будут хоронить иначе. И Клауса.
Она села на постели.
Клаус! Разрубленный напополам мужчина, которого она помнила ребенком. Он попал к Гиру пятилетним и не умел говорить, Ада сама его научила…
Стиснула подушку крепче. Его не вернуть, совсем не вернуть. Плохо другое — его одежду могут допросить! И даже если та окажется верна мертвому хозяину, все равно могут узнать, зарисовать лицо, начать показывать, спрашивать.
— Они выйдут на банду, — прошептала, не желая верить самой себе. — Если не совсем дураки будут работать, они узнают, кто залез в дом!
Стук в дверь заставил вздрогнуть. На миг показалось — уже узнали, пришли!
— Госпожа Зальцман, простите, — знакомый голос квартирной служанки был сонным. — Вам письмо принесли, сказали, срочное.
Ада глубоко вздохнула. Положила подушку на место.
— Подождите, — велела.
Накинуть домашнее платье прямо на рубашку было делом пары щелчков, но Ада подождала еще немного, прежде чем открыть. Она ведь только проснулась, верно? Разбуженные люди намного медленней тех, кто еще не ложился.
— Спасибо, дорогая.
Конверт был подписан небрежно, дрожащей рукой.
Фриц. Она сломала печать, вынула письмо.
Приглашение на похороны, конечно. Он быстро все организовал, уже было известно и время, и место — на первом закате скорбящие должны собраться у монастыря к северу от городских стен.
“Я знаю, вы мало знали его, но поверьте, первое впечатление, которое он наверняка произвел на балу, было верным. Мне очень жаль, что вы не сможете познакомиться с ним лучше, но я надеюсь увидеть вас на церемонии прощания.
Мы с вами еще даже не помолвлены, и я не имею права просить о подобном, но Адельхайд, теперь мне больше не на кого положиться. Если вы сможете встретиться со мной в полдень и поможете с птичьим столом, я буду вашим должником”.
Еда для звездных птиц, которые помогают мертвому переродиться в новом пернатом обличьи. У Адель был опыт подобных вещей — кто бы еще занимался этим, когда умер отец, или когда утонул Вильгельм, третий из братьев.
Посмотрела в окно, на светлеющее небо. До полудня было еще достаточно времени, чтобы хоть немного поспать.
Или организовать кое-что. Идеальное время, этот вечер, Фриц ведь наверняка пригласит всех или почти всех, кто был на вчерашнем балу. Адельхайд бросила сожалеющий взгляд на такую уютную кровать и принялась собираться.
***Южная Империя, подземелья
15-16? Петуха 606 года Соленого озера
Сикису очень не нравились подземелья. Настолько, что пару мгновений он всерьез рассматривал идею повернуть назад прямо сейчас. Потому что они нашли под землей сушью проклятого голема!
Хотелось кричать просто от невозможности происходящего. У него была нормальная жизнь, он думал, что знает в Пэвэти каждый камень. А оказалось, что под городом тянутся подземелья беловолосых крыс. Оказалось, что под лобным местом скапливается магия, способная убить проходящего мимо гвардейца. Оказалось, что, слава птицам уже не в городе, но до отвращения близко к нему спит под землей какая-то чудовищных размеров тварь! Сколько же воды нужно, чтобы сотворить такого змея? Подземное озеро? Река?!
Они шли вперед, в сторону вражеской земли. До нее, конечно, оставалось самое меньшее неделя пути, но это скорее пугало. Что еще может случится за это время?
Например, замерший на полушаге маг, мгновенно выдернувший перо из-за пояса и отправивший вперед светильник. Сикис обнажил саблю быстрей, чем разглядел выступившую из тени опасность, выругался сквозь зубы.
Одежда совсем не имперского кроя — подземничьи шпионы. Двое, спина к спине, с темными повязками на глазах, мужчина крашенный в черный, а женщина…
Белые волосы невысокой плоскогрудой подземницы на концах были алыми.
Кровавая. Сейчас. Здесь. Еще и с напарником.
Но и Сикис не один. Трое против двоих, да еще у Эш дар исцелять! Они могут справиться. Должны.
— Айдан? — голос девчонки взлетел, сломался. Черноволосый подземник с плотной повязкой нарушил стойку, слепо вытянул руку.
— Эш? Ты здесь?
Не в их пользу трое.
— Добро пожаловать в подземелья, — голос у легендарной шпионки был низким, грудным. — Не нападайте, и мне не придется вас убивать.
Эш вывернулась из-за спины раньше, чем Сикис решил, что делать, бросилась к мужчине, обняла. Подняла голову.
— Как? Я же, — запнулась, повернувшись к подземнице. — Кадо?..
***там же
Память пришла песчаной бурей, налетела, сбивая с ног. Эш закрыла глаза, отдавая себя этому ветру. Пусть дует, пусть засыплет с головой. Зато больше нет внутри стада овец, так настойчиво оберегающего, не дающего думать. Помнить. Иногда даже чувствовать.
Что было в начале? Пустыня. Не та, что виднелась из окон Цитадели, а далекая, раскинувшаяся южней границ Империи и длящаяся, наверное, до края мира. Она никогда не казалась Эш жестокой, просто иной, так же, как птица отличается от человека, и каждый человек отличается от другого. Пустыня была, и Эш была, и старый ястреб, которого когда-то исцелила маленькая девочка, впервые запевшая в птичьем шатре. Песня была выражением ее любви к миру — белому небу, желтому песку, серым колючкам, дичи и ловчим птицам, и людям, всем, кто встречался в жизни. Солнца могли обжечь даже привычную кожу, но любовь от этого не уменьшалась. Они ведь просто не умели иначе.
И они едва не убили ее. Долгий месяц казалось — белая жара выжгла память, Эш очнулась в чьем-то доме, долго приходила в себя. Теперь знала — все было не так.
— Хорошего пути! — губы обметала корка и улыбаться было немножко больно, но увидеть человека — это же так радостно!
Вся белая, словно звездный свет, женщина посмотрела сквозь нее. Спросила:
— Из пустыни? Сколько ты не пила, девочка?
— Долго! Не знаю. Я Эш, а ты?
— Кадо. Идем, нужно дать тебе воды.
Потом Эш пила по чуть-чуть, рассказывала про племя и пустыню. Потерялась на охоте — маленькая правда, прятавшая большую истину. Ну какой кочевник заблудится в переходе от стоянки? Только тот, кто хочет заблудиться.
Взамен ей рассказывали про Приозерье. Эш впитывала истории, как цветок пустыни впитывает дождь. Удивлялась и самой Кадо — как у нее, слепой от рождения, все так ловко получается? Пыталась научиться. Восхищалась тем, как она всегда улыбается.
Даже когда на поселение напали разбойники, Кадо улыбалась. Дралась и улыбалась, хотя рядом падали свои. Тогда Эш запела — впервые с тех пор, как оказалась вне племени. Невозможно ведь не помочь, если можешь! Пусть могут прогнать, пусть будут бояться. Нельзя быть соловьем и всегда молчать.