Страница 27 из 66
Потом мама долго болеет. Кит ее почти не видит, а когда один раз спрашивает о сестренке, мама плачет и скоро уезжает. После этого она почти не бывала дома.
— Ребенок же умер, — сказал медленно. Вцепился в брата, тряхнул, повторил: — Она умерла! Я помню!
Лицо у Роксана было неподвижное, как на портретах.
— Отпусти. Мне надо снять сапоги Ольги.
— К птицам твои сапоги! Она умерла! Родилась мертвой, я теперь понимаю!..
— Она родилась живой, — брат все же отцепил Кита от себя, вернулся к своей сушью проклятой обуви. — Просто отец высчитал, что она будет бездарной. И заплатил повитухе, чтобы та сказала, что ребенок мертвый. Я видел бумаги и подслушал разговор.
— Не может быть. Папа бы не стал!.. — запнулся, тяжело дыша. Папа. Киан О’Киф. Всегда с пером, терпеливо учащий сына рисовать линии и завитки. Он когда-нибудь говорил не о магии?
Кит сглотнул. Спросил глухо:
— Что они собирались с ней делать?
— Не знаю, — Роксан не смотрел на него. — Я решил не ждать. Мы тогда в городе жили, если помнишь, так что я взял девочку и отнес в монастырь.
Кит сел на землю. Он не понимал. Не хотел понимать. Не хотел видеть, как ровно складывается картинка, щелкают кусочки головоломки, выстраиваются обрывки воспоминаний. Прошептал:
— Зачем? Ну не было бы у нее магии, ну и что.
— Не “и что”, — уверенно ответил Роксан. — У О’Тулов был родной сын, сбежал из дома в двенадцать лет, но его не стали искать, потому что он был бездарным. Гомер — сын Фэй О’Герман, но работает домоправителем. Бездарный не может наследовать фамилию и имущество одаренных родичей, заседать в совете, владеть землей в размере более трех государственных полей. Бездарный — прерванный род. Бездарный — пятно на репутации хуже бастарда. Конечно, тебе плевать, герб О’Киф все равно уже не отмыть после твоих выходок.
Кит все-таки врезал ему. Попытался. Роксан легко ушел из-под удара, остановился в шаге.
— На правду не обижаются.
Кит шагнул было вперед, нащупывая на поясе перо, выругался, вспомнив, что сломал его. Замер.
Роксан был каким-то не таким. Немного ссутуленная спина, босые ноги, голова опущена, вжата в плечи, но не испуганно, а как у барана, собирающегося боднуть несимпатичного наездника. Он был похож сейчас не на себя и даже не на Ольгу, а на грузчика со складов.
— Эй. Ты чего?
Роксан отступил еще на шаг, вынул из кошелька какие-то железные банки. Сел на порог дома Обри.
— На кой ты тут красишься?!
— Потому что Роксан О’Тул не может идти через город в таком виде, а вещи Ольги испорчены.
— Давай я на тебя портрет нарисую! Или тихо проберемся задворками до реки, умоешься, я за нормальной одеждой сбегаю.
— Нет, — он даже не задумался над предложением! — У Ольги есть приятель, Диллон. Грузчик, вышибала, как повезет. Живут вместе в заброшенном доме за стенами.
Большое родимое пятно на щеке. Брови гуще и темней, почти сросшиеся посередине. Лицо кажется шире. Накладка из бумаги, краска закрывает края, и вот уже тонкий нос становится кривым, много раз переломанным.
Кит помотал головой. Какая разница, как брат делает свои маски?! Ида. Сестра, которая, наверное, даже не знает, что она их сестра.
— Как ты ее узнал? — он еще надеялся, что Роксан что-то напутал, ошибся.
— Копия матери. Только глаза серо-синие, как у нас с отцом.
— Почему ты не сказал? — спросил наконец, поняв, что грызло с самого начала разговора. — Не мне, плевать на меня! Маме. Я был маленьким, но даже я видел, как ей плохо!
Роксан помолчал, заканчивая грим. Встал.
— А какая разница? Они в земле давно. У нас тут работа.
Кит моргнул. Перед ним стоял незнакомый мужик, даже голос у него был другим. Вскипело внутри, взорвалось:
— Прекрати! К птицам твои маски! Я спрашиваю Роксана! Почему ты не сказал?!
Все равно что со стеной говорить. Этот человек пожал плечами, развернулся, бросил:
— Я этому доложусь. Ямбу.
Кит вцепился себе в волосы, взвыл. Он думал, он хороший масочник? Вот, посмотри, как работают профессионалы! Ничего лишнего — ничего личного! Ничего прошлого. Ничего вообще.
Ты так не умеешь? На помойку тебя. Из-за тебя развалилась команда. Лучше бы герб разбили. Его все равно уже не отмыть. Мама бы никогда не позволила такого.
Нужно было выпить. Все равно от него никакого толку. Он всегда все делает только хуже.
***там же
Далеко она не ушла, так, попетляла немного, села за чьим-то домом — кажется, Гарри, но ему уже все равно, как многим другим — уткнулась лицом в колени и разревелась, как маленькая.
Маги. Оба. Ей не понравилась Ольга, ей было плевать на Эдварда и Даниэле, но с Джейн она работала! Портниха была настоящей, ее семье, живущей к северу от Илаты, сочувствовали — калека-отец, болезненная мать, сын старается, но у него своя семья, а у Джейн жених умер во время засухи, и она теперь навсегда одна. Кто-то вроде бы даже ездил туда, говорил со всеми. Точно, Нэнси ездила. Ее уже не спросить. И что теперь, никому не верить?
И этот рыжий господин. Когда Обри решилась пойти в служанки, Молли предупреждала, что с господами нельзя спорить, надо отвернуться к стене и ждать, пока они уйдут. А Сид послушал, как ей это рассказывают, сплюнул. Сказал, чтобы если что, давала в морду, как всегда. Плевать, что уволят, они нормально раньше жили и дальше так же проживут.
Она так и собиралась. Не совсем понимала, что может случится, хотя Сид объяснял, но была уверена, что сможет дать отпор хоть даже магу.
Не смогла. Замерла в чужих жадных руках, как тупая зайчиха, прижала уши и не то что не ударила, даже не пискнула. Просто не смогла. Она вообще разозлилась только когда эта старая тетка, как ее, уже не вспомнить, рявнула в служебном коридоре, где Обри сидела в слезах, «Не стеклянная, не разобьешься! Отряхнись и иди напитки господам отнеси. Привыкнешь еще». Тогда Обри рявкнула в ответ, отряхнулась и ушла. К Сиду. Сказала «Найдешь, с кем на дело пойти? Богатый дом, я там все знаю». Он нашел. Он не только нашел, он вернулся тем же утром с разбитыми кулаками, целовал и шептал, что проучил этого господина.
Она радовалась, но скорее тому, что раз у Сида сбиты костяшки, значит, бритву он не доставал. За убитого мага всем трущобам досталось бы. За избитого тоже могло, но обошлось.
А теперь Сида нет. Никого нет, ни его, ни Макса, ни Молли, ни Нэнси, ни Гарри, только дети, с которыми Обри не знает, что делать, и Тара Бреслин, хозяйка мастерской. И денег не будет, потому что ну не может она работать с человеком, который сделал с ней это! Не может и не станет. Можно простить драку, даже кражу можно, но не это. Никогда.
Знакомые тихие шаги рядом, звуки мирно сидящей на тюрбане птицы. Обри прерывисто вздохнула, вытерла лицо о плечо.
— Я уже не с вами. Видел?
На колени упал кошелек, Обри уставилась на монаха непонимающе. Повторила:
— Я не с вами. Ты что, не понял?
Он жутко выглядел, когда улыбался. Провел по своему поясу — пустому. Это он не тот, ее кошелек подобрал, а свой отдал. Обри тут же протянула подарок назад.
— Я не возьму. Тебе ведь тоже нужно.
Монах опустился перед ней на корточки, достал бумажку. Обри следила, как он корябает слова палочкой, медлит, пишет дальше.
“Мне не нужно. Не на что тратить, незачем. У меня есть еще, я долго жил, и могу заработать. Я хочу сделать лучше тем, кто здесь выжил”.
Обри вела пальцем по буквам, шевеля губами.
— Так не бывает, — сказала.
Ястреб усмехнулся. Забрал лист, написал еще что-то.
“Ты сказала, узнала одного по одежде. Как ему разбили голову?”
— О дверь, — она содрогнулась, обняла себя за плечи, вспоминая. — Он лежал лицом в эту дырку, и там совсем ничего… Только кровь, кости, совсем все.
“Крови мало”
— А? — Обри посмотрела на монаха. — Там по всей улице были пятна!
“Череп разбили?”
— Ну да, там мозг тек…
“В доме он был?”
Она задумалась. Кровь была в комнате, где убили Молли и Нэнси. На пороге правда было чисто. Только на углу дома сзади были пятна. Точно, если бы там приложили головой, вышло бы именно так.