Букет для улитки

— Я слушаю вас, офицер, — сказала она, усевшись в шезлонг с другой стороны легкого складного столика.

— Интересно у вас тут, — сказал он, окинув взглядом разнокалиберную стайку детей и подростков, которые резвились в полосе пляжа и в воде.

— Смотря кому, — коротко отозвалась Люкке.

— В данном случае, мне, — пояснил майор-комиссар. — Я вижу, тут примерно половина молодняка — школьного возраста. Странно, что они не учатся в такое время.

— Офицер, вы что, намерены консультировать меня насчет детей?

— Нет, наоборот, я хотел бы послушать, что вы скажете насчет детей.

— Что конкретно и в каком объеме изложения интересует вас? — спросила она.

— Например, — отозвался он, — интересует соответствие здешней школьной программы единым стандартам среднего образования Евросоюза.

— Офицер, эта территория не входит в Евросоюз.

— Да, я знаю, однако у этих детей, насколько я знаю, есть гражданство Евросоюза.

— У этих детей есть мамы, — жестко отрезала шведка-менеджер.

Майор-комиссар с сомнением покачал головой.

— Понимают ли мамы, что здешнее нестандартное образование закроет детям путь к нормальной жизни в Евросоюзе, если они решат вернуться туда?

— У вас и у них, — ответила Люкке, — разные представления о нормальной жизни.

— Но, — сказал он, — у детей должна быть возможность выбора, когда они вырастут.

— Да, офицер. Это мы объясняем детям начиная с пяти лет.

— Что вы объясняете, мисс Улссон?

— То, что вы сказали, офицер. У человека должна быть возможность выбора. Где нет возможности выбора, там нет жизни, достойной человека.

— И что, по-вашему, в Евросоюзе у человека нет возможности выбора?

— Что ж, — Люкке усмехнулась, — поищем. Человек там рождается, как обуза для своих родителей, особенно для матери. Проблема, созданная от непонимания последствий.

— Мисс Улссон, вы считаете, что в Евросоюзе не бывает желанных детей?

Шведка сделала глоточек чая, и ответила:

— Бывают, но лишь как статистически нетипичный случай. Зная об этом, государства Евросоюза собирают налоги на поддержку молодых родителей, потому что иначе не получат следующее поколение подданных. Так вот, человек рождается как обуза. И родители сплавляют его в детское учреждение, едва это становится возможным. Там никакого выбора нет. Маленького человека унифицируют, и лепят из него существо, послушное приказам, боящееся вызвать неудовольствие начальства, следовательно — удобное для государства. И это продолжается до совершеннолетия. Цирковых зверей дрессируют гуманнее. А дальше их ждет монотонная не особо напряженная работа, лишенная индивидуального смысла. Они, подражая старшим, обрастают ненужным имуществом, купленным в кредит автомобилем и квартирой по ипотеке. Опять же, подражая старшим, они обзаводятся семьей и детьми — такой же обузой, какой сами являлись при рождении. Ради этой обузы они вертятся, как белки в колесе, вот так проходит середина жизни: между нехваткой денег и нехваткой времени. Затем дети начинают самостоятельную жизнь, повторяя тот же бессмысленный цикл. А старшее поколение, пережеванное системой, выбрасывается на пенсию, доживает, не нужное никому, даже самим себе, и статистически известно, когда оно освободит жизненное пространство. Нет никакого выбора для человека. Такова концепция государства. Вы можете попытаться рассказать иначе, а я послушаю, что у вас получится, офицер.

— Мисс Улссон, вы с самого начала поставили все с ног на голову. На самом деле, вы упустили то, насколько благополучнее стала жизнь благодаря цивилизации Европы.

— Жизнь, — сказала Люкке, — стала благополучнее в течение третьей четверти XX века. Раньше жизнь была безобразна, и в XXI веке опять идет к безобразному состоянию.

— Если какое-то ухудшение идет, — произнес Поль, — то это из-за эгоизма людей. Того эгоизма, который вы тут восхваляете.

Люкке Улссон сделала еще глоточек чая и произнесла:

— Допустим, что все люди перестали быть эгоистами. Они превратились в социально ответственных граждан, как вы это понимаете. Расскажите мне, офицер: какой тогда станет Европа к 2100-му году?

— В каком смысле? — удивленно переспросил майор-комиссар.

— В обычном смысле. Как вы рассказали бы о какой-то стране, которую посетили. Вы оказались в Европе 2100-го, какой вы хотите ее видеть. Что там есть и чего там нет? Какими делами заняты люди? Как выглядят поселения и окружающая природа. Как выглядят дети и взрослые, производство и потребление, труд и отдых, семья и школа. Какие желания и какие надежды питают людей. Какие ограничения и какие риски им диктует среда обитания? Сколько у них любви и дружбы, сколько вражды и насилия? Покажите мне Европу своей мечты в 2100-м году.

— Знаете, мисс Улссон, я не мечтатель, у меня есть более важные дела.

— Какие более важные дела и ради чего?

— Ради безопасности. Я комиссар RCR, спецслужбы по борьбе против терроризма.

— Неужели? Как так вы боретесь против терроризма, сидя в компании с безоружной женщиной, и наблюдая за детьми? Единственный парень, который тут вооружен и технически способен на что-то террористическое, ушел курить за ворота.

— Вы станете учить меня делать мою работу? — сердито спросил Поль.

— Нет, я не стану. Это априори бесполезно. Нельзя научить ничему полезному такого человека, у которого нет мечты, — с этими словами она продолжила пить чай, теперь показав своей мимикой, что никаких содержательных ответов от нее не дождешься.

11. Признание обязательств по Иову и по Арго

Вечер-ночь с 14 на 15 мая и далее. Середина и юг Адриатического моря

Биологически человеку свойственно ложиться спать сразу после заката. В городских условиях это не очень удобно, зато на природе получается запросто. Особенно, если в прошедшие сутки человек не выспался. Вот почему Жаки Рюэ, стажер-эксперт RCR, с удовольствием использовала предоставленное ей, как гостю, право улечься первой. На маленькой арго-лодке «Katatsumuritako» обычная вечерняя гигиена была нетривиальной процедурой, но Жаки справилась, и затем заняла левый боковой сектор лежбища. Чуть позже она, уже в полусне, слышала, как моются и укладываются Аслауг и Юлиан. Еще немного позже она ответила тактичным отказом на вопрос о групповом сексе. Экипаж отнесся к этому спокойно — и в следующий час Жаки засыпала под характерные звуки, сопровождающие занятия любовью. Парочка без комплексов. Ничего особенного — для девушки, иногда зависающей на тусовках нео-эмо и в какой-то мере аутентичной этой субкультуре. Кто-то хочет любви, кто-то хочет сна, и пусть у каждого будет желаемое.

Правда, ей приснилось что-то несуразное. Будто бы она послана на машине времени в Силурийский период со спецзаданием посчитать щупальца пурпурного улитко-спрута катацуморидако. Вроде, ничего особенного (как казалось во сне), но на месте возникла проблема: рожки улитки и щупальца спрута оказались неразличимы. Можно было бы посчитать все, и просто вычесть количество рожек. Жаки (во сне) точно знала, что количество рожек улитки — константа, но не помнила, сколько их: четыре или шесть.

Так и не решив эту проблему, она проснулась от запаха только что сваренного кофе, и полминуты не могла сообразить, где она, кто этот дядька в шортах-бермудах, который возится с медным котелком на электроплитке, и почему кровать покачивается. Дядька (конечно, это был Юлиан) повернулся в ее сторону и сообщил:

— Hi, Жаки. Мы вошли в пролив Отранто, поэтому робоцман разбудил меня, — поясняя сообщение о побудке, он коснулся электронной клипсы у себя на ухе.

— Я проснулась за компанию, — послышался голос Аслауг с площадки-мостика.

— Понятно… — пробормотала франко-мулатка, потягиваясь. — А кофе всем дают?

— Да, и сэндвичи с апельсиновым джемом тоже.

— Вообще круто! — обрадовалась она. — А я как-то смогу протиснуться в сортир?

— Сможешь через минуту, — сказал Юлиан и действительно, за минуту доварил кофе.