Страница 93 из 97
Продолжали выходить приказы по армии, подписанные Пермикиным. В одном из них (14 января 1921 г.) приводился текст послания генерала Врангеля из Константинополя, в котором Главком благодарил «доблестную 3-ю Русскую армию» и выражал надежду, что «Бог сохранит наши Армии для будущей славы России». Бойцы 3-й Русской и Народной Добровольческой армий продолжали участвовать в антисоветской борьбе в составе партизанских отрядов в Белоруссии и на Украине («Братство Русской правды», «Братство Зеленого дуба» и др.), совершать диверсии в приграничной территории. Савинков и члены его Комитета также продолжали работу в организованном им в 1921 г. «Народном Союзе Защиты Родины и Свободы». Но нельзя забывать, что немало бывших пленных красноармейцев погибло в концентрационных лагерях от голода и болезней, тяжелейших условий содержания[397].
Это был последний этап организованной вооруженной борьбы Белого движения на европейской территории России. В дальнейшем военные действия происходили здесь лишь в форме антибольшевистского повстанческого движения. Но организованных центров Белого движения, подобных белому Крыму, на территории Европейской России больше не существовало[398].
Скорое поражение 3-й Русской и Русской Народной Добровольческой армий в октябре – ноябре 1920 г. произошло главным образом из-за существенного численного превосходства противостоящих им сил РККА. К тому же, как вспоминал генерал Ярославцев, были неудачно выбраны направления наступательных операций, при которых 3-я Русская армия стремилась к соединению с войсками генерала Врангеля на Правобережье Украины, а Народная армия совершала, по существу, самостоятельный поход в Белоруссии. Успех этих операций мог быть достигнут только в случае быстрого роста численности обеих армий при поддержке местного населения. Этого не произошло, надежды на рост крестьянского повстанчества не оправдались. «Собирались бить врага не кулаками, а растопыренными пальцами, не под общим командованием, а врозь; здесь уже было заложено основание для будущих неудач»[399].
Тем не менее попытки создания единого антибольшевистского фронта с опорой на белый Крым осенью 1920 г. нельзя считать абсолютно бесперспективными: в случае удержания крымских перешейков и присоединения частей 3-й Русской армии и Украинской Республики к армии Врангеля в результате Заднепровской операции вполне могло состояться образование нового центра Белого движения на Юге и Западе России, с последующим объединением вокруг него всех антибольшевистских и антисоветских сил. Именно поэтому ликвидация «крымского диктатора» считалась важнейшей задачей для советского военного и партийно-политического руководства осенью 1920 г., а штурм Перекопа и падение белого Крыма (почти одновременно с поражением Белого дела в Забайкалье) стали считаться временем окончания гражданской войны в России.
Глава 8
Характер внешнеполитического курса южнорусского Белого движения. «Фактическое признание» Правительства Юга России Францией и последствия этого решения.
Осуществление «нового курса» в белой Таврии в 1920 г. сопровождалось изменениями во внешнеполитическом курсе Белого движения. Поражение белых фронтов в феврале – марте 1920 г., гибель Верховного Правителя России, очевидные успехи РККА вызвали в ряде заграничных дипломатических представительств и в российском непризнанном «дипломатическом центре» – в Париже – серьезные колебания: стали зарождаться сомнения в возможности продолжения «вооруженной борьбы» с Советской Россией.
Наиболее показательны в оценке перспектив отношений к Белому движению со стороны ведущих иностранных государств и общественного мнения заграницы письма Маклакова Нератову, написанные в январе 1920 г. (полный текст см. приложение № 9). В письме от 12 января Маклаков констатировал, что военные неудачи «в глазах правительств Англии и Франции» выглядели «непоправимой катастрофой». Поэтому рассчитывать, как это было в 1919 г., на защитников Белого дела среди военно-политической элиты Антанты уже не приходилось: «Те, которые ставили ставку на Вас, чувствуют себя посрамленными; те, которые мешали этой ставке, уверяя, что из нее ничего не выйдет, предлагали иные меры, включительно до соглашения с большевиками, – подняли голову; кредит тех, кто вел борьбу с Колчаком и Деникиным, укоряя их за разрыв с демократией и за реакционность, поднялся в ущерб нашему… При этом настроении становится бесконечно трудно, чтобы не сказать безнадежно, настаивать на продолжении прежней помощи; хотя они от нее и не отказываются, но у них являются сомнения, чтобы она не попала в руки большевиков, и создается та выжидательная политика, которая под разными предлогами воздерживается от решительных действий».
Военные поражения играли решающую роль, но и на ошибочность политического курса не стоило «закрывать глаза». «Быстрое крушение Сибирского и Южного фронтов, особенно обстановка этого крушения, т. е. с одной стороны волнения в тылах, с другой – враждебное отношение всяких самостийников, укрепили бесповоротно мысль в глазах союзников, что в неудачах национального движения виноваты мы сами. Мы не сумели сделать из него движения достаточно национального», «из антибольшевистского фронта не сумели стать народным движением». Пострадал и международный суверенитет: «Если раньше всякая попытка союзников вмешиваться в наши внутренние дела, навязывать нам программу и приемы действий можно было устранить заявлением, что это их не касается или что мы лучше знаем, что нужно России – то эта позиция теперь вероятно станет невозможной. С одной стороны, в глазах союзников жизнь доказала, что они были правы, а не мы, а с другой – они вообще не считают себя обязанными давать деньги и помощь на дело, которому больше не верят». Именно поэтому неизбежной представлялась «смена курса»: «Союзники глубоко убеждены теперь, что если Добровольческая армия уцелеет в какой-нибудь части России, то сломить большевиков она не сможет одними своими силами, что для этого нужно будет привлечь инородцев прибалтийских провинций и соседей – поляков и финляндцев. При этих условиях речь пойдет только о создании общего фронта из Добровольческой армии и всех западных соседей. Добиться этого фронта, т. е. сотрудничества с нами, можно только этими уступками. Эти уступки еще не так давно казались для нас неприемлемыми, но если мы останемся на этой позиции, то я убежден, что союзники нас бросят, они уже не верят в возможность возрождения России силами одной Добровольческой армии».
В части конкретных «уступок» Маклаков считал неизбежным согласие с принципом «федеративного устройства» будущей России и возможную «уступку в границах» Польше (хотя здесь можно было бы «ограничиться принципиально признанием арбитража в момент создания общей русской власти» и сознанием того, что, «когда Россия воскреснет, никто нас на Польшу не променяет»). В случае же окончательного поражения белых фронтов новая война с Советской Россией, если бы таковая началась, могла бы иметь уже «характер не войны большевизма с цивилизацией, а войны России с иноземным вмешательством». Но более вероятной (и, как показали последующие события, реально осуществившейся) была «возможность серединная»: «Союзники откажутся от похода в Россию и будут поддерживать цепь окраинных государств в их борьбе против большевизма, т. е. Румынию, Польшу и Прибалтику. Они признают за одними независимость, за другими – право на русские территории. Это будет разрыв с нами, Россией, уплата русским достоянием за то, что они образуют санитарный кордон. В результате большевики бросятся на этот кордон; война опять получит характер войны за собирание России, хотя бы под советским флагом. Большевики будут одновременно и сражаться с польскими войсками, и разлагать их большевистской пропагандой». Не исключались Маклаковым также возможности «внутреннего перерождения» советской власти или сотрудничества с Германией против Советской России[400].
397
Библиотека-фонд Русское Зарубежье. Ф. 7. Дело «3-я Русская армия». Лл. 246, 315–316 об.; Приказы по 3-й Русской армии (из россыпи).
398
ГА РФ. Ф. 5881. Оп.1. Д. 577. Лл. 10–12; Ф. 5901. Оп.1. Д. 8. Лл. 51–52, 54, 58, 77, 80, 84–86.
399
ГА РФ. Ф. 5881. Оп.1. Д. 577. Л. 5.
400
ГА РФ. Ф. 5827. Оп.1. Д. 246.