Дом на Меже

Ярик:

– Да я и не видел его. Как с твоей бумагой ухромал, так сегодня за полночь вернулся.

О? Такая простая мысль не приходила мне в голову! У нас в доме часто гостят мёртвые, отчего же дед не может навестить старых знакомцев?

Так, да не так! Если по роду идти, заковыристей получается. Мертвецы видят лишь тех, с кем были знакомы при жизни, ок. Дед знает свой, тоже ограниченный круг: мать и отца, родню вплоть до прадеда, соседей, как минимум… А прадед – тем же манером вглубь веков. Так вот с кем живые через меня переписываются!

Где же они находятся сейчас, прадеды и прабабки? Тоже здесь? В эту самую минуту? Что-то не складывается…

Напротив, отлично складывается! Под девяносто ему было, когда дед помер и, как это бывает, в последние годы слегка чудил. Мог заблудиться в доме, бормотал сам с собой. Эта же манера по мёртвой луне даже мало-мальски не привлекла моего внимания, а зря. Не с собой он бормотал! Ярик понял, а я упустил как-то.

Щас я деда-то прищучу за хвост! Всё для других, а мне ведь тоже кое-что интересно!

---------------------

– Дед, спроси мне про Агнешку!

Дед покряхтел, горбушку отрезал и корявыми пальцами мякиш вынимает. Корки складывает в карман, на реку с ними пойдёт, кормить уток своего последнего лета. Мёртвые утки долго не живут.

– Что ж тебе надо-то? Намедни ведь, что было, всё рассказал.

– Не скажи, а спроси! Подробней. С кем ты шушукаешься? У них спроси, кто сам лично Агнешку видел.

Дед косится на меня:

– Да погоди ты, чего мельтешишь. Вот Слава Румын приедет. Буду я тут ради твоих капризов…

Едва не дословно за отцом повторил.

Славу Брандмейстера, Румына, я почти не помню. Знаю, что из тех, кто за границей сильно поднялся. Образованный. Наши его уважают. Румын – это прозвище. Межичи хоть кто бывают, город не одному и не двум государствам принадлежал. В школе его историю в культ возводят: откуда что пошло. У нас дома всегда с презрением относились: «Мы – Межичи, точка».

– Сопля такая, – дед по-доброму, это у него не ругательство, – тут Лесник тебе привет передаёт. Во, пальцем грозит, чтобы ты покойников за глупостями не тревожил.

---------------------

Голова болит… Гулко… Не надо было…

Может, лично для меня смерти и нет, но сама по себе она ещё как есть и уходит в неизмеримую глубину. Она похожа на туннельную бездну. Снаружи отсутствует, а изнутри – глотка. Обрубленной шеей раскрывается, пищеводом спирально уходит под землю и всё время немножко сглатывает. Целиком собой сглатывает, опрокидывая эхо по винтовой лестнице глотки.

Мутно и жутко в голове...

Меня не видят, но им и не требуется. Они молчат, как бездонный барабан. Мой язык лепечет, как осина в затишье:

– С Агнешкой что стало? Что было в записке? Как выглядела, какой была?

Дед глаза прикрыл, губами не шевелит, всхрапывает.

Под звуки больших глотков слова огромными пузырями выходят из-под ног, идут не в уши, а в подошвы и ударяются в нёбо. Кислый, металлический привкус во рту.

– Неграмотные. Все. Тех годов.

Дед подхватывает потустороннюю речь, продолжает через гулкие паузы:

– Агнешка. Немая была. Напугалась. По малолетству. Редко скажет: пирожок дай. Выросла. Совсем замолчала.

Пузырь дрожит, поднимаясь, а его смертью сглатывает. Он поднимается… А его по спирали вниз сглатывает. Он обратно… Пузырь бьёт в подошвы, током проходит по телу, распластывается о черепной свод и выталкивает слова:

– Вечер. Пришла. Весёлая. Говорит: полька! Вот как умею! Танцует.

– Дед, я пас…

Дед замолкает и словно мякиш жуёт.

Оно и не было, а закончилось.

---------------------

– Полюбопытствовал? Доволен? – с прищуром.

Я за голову держусь:

– Ехидничаешь? Я что-то не то делаю?

– Хм, хм… Так ведь и тебе ничего плохого не сделали.

Звучало как: спасибо скажи. Да и слова шли через небольшое, захлёбывающееся эхо.

============================================================

============================================================

============================================================

Часть третья. Пазл

11. Катрина Межич

Кто поистине вечен, это наш почтальон по мёртвой луне. Ему лет пятьсот, наверное! Говорок древний, глазёнки безмятежные… Он исключение из правил, вроде кота! Мы после смерти познакомились.

Ярик отлучался на городскую почту. Вернулся с бумажным письмом, говорит:

– Тётя Катрина будет у нас на днях. Просила тебе предать: по живой луне, не поленись, забери, что в городской квартире оставила. Дверь будет открыта.

– Вау, она умерла, когда? Сколько же ей исполнилось, тридцать?

– Двадцать шесть, вроде…

– Как рано! Печаль. И что ей надо? Нет, я съезжу, конечно, просто любопытно, что могла забыть, косметичку?

– Говорит, что не ей. Пазлы на день рождения обещала тебе, а неисполненное тяготит мёртвых.

Пазлы? Вот те на! Когда было-то, в детстве! Я улыбаюсь, Ярик выжидает пока до меня дойдёт. Не сразу.

Он озвучивает:

– Ты можешь по живой луне исправить какое-то дело, а мы нет.

Ааа! Только сейчас понял, зачем телик целыми днями включен: для деда же! Он-то не может его сам включить.

Не то чтобы меня по-прежнему интересовали пазлы, но аргумент принят.

---------------------

У Межичей всё время страсти роковые. Могла Катрина дать повод к ревности или нет, но её красота – всякий день и час. Умерла она не своей смертью, плохая история…

Мстислав, её муж, Севы Вячеславовича троюродный брат, был типа-якобы завязавший нарик из круга золотой молодёжи. Они – детки политиков, он – адов стритрейсер. Появились связи, деньги. Женитьба на Катрине, иностранке, девушке высшего круга, голубых кровей… Ревность – припадок ярости и два трупа: жить без неё Мстислав не захотел, и я его понимаю.

---------------------

Путешествие по безлюдному шоссе в пустой большой город – неплохое развлечение для мертвеца, созерцательное. Если бы я ещё знал, что делаю… Хорошо, что не знал.

Я решил так: в двенадцать по полудни отправлюсь, за день дойду, на месте переночую и по живой луне с коробкой вернусь домой.

– Пешкодралом обратно? – удивился Ярик.

– А чего такого?

Хотя, он прав. Это мёртвые не устают. Живой человек, пилящий вдоль шоссе, мимо фур с дальнобоями рискует запылиться… Ну, как минимум – глупо выглядит.

– Катрина сказала, там деньги в ящике, вторым дном. На межгород возьми.

Как знала, что по мёртвой луне пойду.

Кэтрин, Катрина… Картина в раме. Моя первая детская любовь, и последняя. «Тёть-Кать» такую не назовёшь, один Ярик способен на это кощунство! Я мелкий, не дыша, на неё смотрел.

Взрослые всегда: какой-нибудь эпизод из выдернут, как молодую редиску, и довольны. Ещё и под нос гостям суют, гляньте, что выросло.

За такими мыслями дорога превратилась в городское шоссе… Элитный район, серьёзно? Начиная со вторых этажей, походу. Цокольные – натуральный бомжатник. А вот и её дом. Стиль модерн, историческое наследие, угол Сенаторов и Молельного переулка. Единственная дверь с витражом: стёкла – зелень, перемычки – шипы тёрна.

Катрина Межич… Для меня волнительно зайти в её дом.

---------------------

Из окна бьёт светом уличный фонарь. Выключатель с трескучим фейерверком зажигает уцелевший рожок люстры. Расколотый. Квартира хуже разорённых кладбищенских склепов.

Шторы задёрнуты, зеркала под чёрным тюлем, озноб пробирает. Не думал, что запустение может настолько гнусно пахнуть. Это я ещё не видел дальние комнаты…

Проходной зал. Вырванная с петлями дверь ванной. Осколки мрамора, битая плитка. Прямо – тупик. Направо и налево – арочные проёмы. Заглядываю в правый.

Тут, пожалуй, чего найдёшь. Как будто квартиру под склад отдали. А в неё пробралась стая собак. Еда беспорядочно навалена вдоль стен. Упаковки вскрыты, растерзаны, залиты пивом, кетчупом, какой-то белой засохшей дрянью… Воняет перегаром, сыростью, прогоркшим жиром и тухлятиной.