Темные вершины

– Есть у меня тут один в администрации, это он завел, – объяснил Мышастый изумленному базилевсу. – Он, понимаете, из поколения дворников и сторожей, работал в котельной углетопом, теперь вот тоскует по старой жизни. Но по статусу не может углем любоваться, западло ему, вот и любуется алмазами…

И верно, по сути алмазы были тем же углем, только не пахли удушливо сырыми недрами и доисторическим пластами. Во всем остальном это был тот же уголь, тот же углерод.

Созерцая драгоценные грани, базилевс думал о том, как странно поворачивается рогатая морда судьбы. Обычно кусок угля не стоит ничего, а кусок алмаза – миллионы. Все хотят алмазов, а не угля, а тут все наоборот: углетоп жаждал угля, а вынужден был довольствоваться алмазами. Была тут какая-то важная для жизни идея, которую потентат чувствовал, но не мог сформулировать…

Несмотря на философию, алмазы из сада базилевс велел все-таки убрать – посчитал всю историю фальшивой и неаутентичной. Родоначальники каменных садов, китайцы и японцы, любовались настоящими булыжниками, а не алмазами или, еще того не лучше, изумрудами. Базилевс лично отобрал четыре гранитных, источающих радиацию камня, поставил их по четырем сторонам света и теперь приходил иногда любоваться на них и о чем-то думать – о чем именно, не знал даже триумвират.

Впрочем, тут мы дали маху, триумвират знал все, но держал рот на замке. А вот свита – свита не знала. Хотя знать входило в ее прямые обязанности.

Тяжело об этом говорить, но умалчивать тоже нельзя – свиту потентату набрали очень странную. Непонятно было вообще, зачем она нужна такая. Кто знает, пусть ответит, зачем влачилось при базилевсе ближнее окружение: все эти министры, помощники, советники и иная шелупонь, если последнее слово все равно было за триумвирами?

Сколько потентат ни думал о свите, ничего, кроме шпионства, не приходило ему в голову. Во всех остальных вопросах, включая и государственные, шелупонь проявляла полную и окончательную ничтожность.

Хотя, справедливости ради, имелась все-таки у свиты одна важная функция – доставка потентату барышень, или, изящнее сказать, свинюх, стервей и блядюшек.

История с барышнями стала для потентата новой и волнующей. Пока он был простым обывателем, барышни не спешили упасть ему в объятия. Наследник был некрасив, мелковат, субтилен и не принадлежал к мужчинам, на которых кидаются женщины и под визжание группы «Продиджи» забрасывают купюрами и использованным нижним бельем.

К счастью, времена переменились – да будет здоров покойник базилевс! Нынче он сам мог завоевать любую, только назвав свою должность, да и не называя даже, – кто же не знает в лицо порфироносного? Любые барышни вплоть до матрон и бабушек (то есть тех же барышень, но вышедших в тираж) пошли бы за ним на край света, точнее, во дворец базилевса, даже не спрашивая о возмещении, которое платит обычно мужчина – будь то замужество, подарки или просто деньги.

Тем не менее, когда ему в первый раз привезли на смотрины свинюх, стервей и блядюшек, он слегка смутился.

– Это как-то неудобно, – сказал он придворному своднику Листевнику, – как-то припахивает. Все-таки я базилевс, всемирный идеал, а тут барышни без штанов будут бегать и меня домогаться – верно ли это? Может быть, в глазах мировой общественности правильнее будет жениться?

– Нет, не будет, – отвечал Листевник вежливо, но решительно. – Вы – национальное достояние, должны принадлежать всем женщинам. Тем более что в стране демографический кризис.

Спорить со знающим человеком базилевс не решился и подчинился обычному порядку – смиренно принимать барышень, приуготовленных для томлений, радостей и упоений.

Увы, при ближайшем рассмотрении барышни его совсем не устроили, хотя, как свинюхи, стерви и блядюшки, они, вероятно, не имели себе равных. Однако в них днем с огнем нельзя было найти юной свежести, не говоря уже о том, что они были…

– …в употреблении! – согласился дворцовый сводник. – Правда ваша, царственный базилевс, немножко они б/у, а как без этого? Мы же не можем убивать женщин после каждого соития, это будет разбазаривание генофонда. Что у нас тут осталось, кроме балета и девушек? Или вы, может быть, хотите пересмотреть базовые ценности?

Потентат гневно сказал, что ничего уже не хочет, однако потребовал привести других барышень – менее, что ли, покоцанных. Тут уже на арене появился Мышастый во всей своей мрачной красе и объяснил, что так делать ни в коем случае нельзя.

– Вызовет подозрение, высочайший, – угрюмо бурчал он. – Предтеча этих пользовал и всегда был доволен – и вдруг отказываемся. Почему, отчего? Пойдут неприятные слухи, а где слухи, там и бунт. А нам лучше не рисковать: известно, народный бунт – дело бессмысленное и никому, кроме самого народа, не нужное.

Горькие слова Мышастого немного остудили его, он задумался.

– Им деньги-то платят? – спросил он наконец жалостливо.

– А как же – все по КЗОТу. Чем они хуже остальных работников? К тому же – патентованные красавицы.

Патентованных красавиц поместили для осмотра в оранжерее, среди тропических растений и фруктов, – чтобы выгодно оттенить их красоту. Под высокими стеклянными сводами кисло томились желтые лимоны, вяло свисали зеленые, травянистые на вкус бананы, важно глядели из тугой широкой листвы родичи солнца помпельмусы. Бил холодными струями помещенный в бассейн с лотосами фонтан, по краям бассейна тянулись в невыносимую высь чудовищные кактусы.

В оранжерее было влажно и тепло, девушки потели, но не сдавались – крики их и повизгивания слышны были даже через стену. Они топтались на кафельном полу, хихикали и неразборчиво, как цирковые лошади, цокали каблуками.

Повинуясь долгу, базилевс вышел-таки в оранжерею и оглядел красавиц с отвращением: на них негде было ставить клейма. Тут имелись разной масти – рыжие, черные, светлые, но все подтянутые, в облегающих платьях, с голыми ногами и руками, на которых кое-где поигрывали даже невесть откуда взявшиеся мускулы.

«Ну зачем им мускулы? – с тоской подумал он. – Что они будут с ними делать?»

Сама мысль, что лошади эти кому-то принадлежали, да еще не по любви, а за деньги, или пусть даже из патриотизма, была тошнотворной. Девушки кокетливо поглядывали на него и как-то так хитро переступали, что видно было полное отсутствие нижнего белья. Но легче ему от этого не делалось, только противнее.

Тех, которые за деньги, он считал проститутками. Нормальным женщинам он нравился сам по себе, только лишь за высокий пост. А проститутки непременно хотели денег, денег, денег…

А вот ему хотелось совсем другого – за деньги мил будет и последний жулик. Ему хотелось, чтобы о нем слагали стихи, поэмы, пели песни, наконец. Чтобы молоденькие девушки с визгом резали на себе кружевное белье, когда он выходит на дворцовую трибуну. Однако девушки не спешили сочинять стихов – разве что штатные проститутки, нанятые охраной из числа журналистов, писали восторженные книги. Но штатные были обрюзгшие, немолодые и, что еще хуже, часто были мужчинами. А увлекаться мужчинами он не был готов, он не познал пока всех высот женской страсти.

А журналистки – что ж, журналистки да, вились вокруг. Но не встречалось среди них интересных, да и не подпускали их к нему: язык, известно, что черная дыра, узнают что-то – не заткнешь. Но папарацци не отчаивались, ползли, лезли изо всех дыр, как тараканы и глисты, исполняли служебный долг. Иные готовы были отдаться последнему клерку из администрации, лишь бы какую-никакую информацию получить. Но это все было зря: информацию-то получить можно, а вот публиковать ее – нельзя. А все потому, что свобода слова и демократия не должны подменять собой базовых ценностей – патриотизма там, любви к базилевсу, остальное сами додумайте…

Кстати, сам потентат считал, что подлинная демократия началась у нас с той поры, когда разрешили голосовать мертвым. Этим своим решением базилевс очень гордился. Даже оппозиция и журналисты ничего не вякнули, не могли осознать слабым своим умишком. А кто вякнул, тому пришили тут же и разжигание, и экстремизм, и прочее остальное – чтоб впредь неповадно было.