Темные вершины

– Что это? – спросил наследник, в ужасе озирая зверя и не решаясь переступить через порог.

– Это символ, – важно отвечал Мышастый, – государственной власти. Живая ваджра от потентата к потентату, дракон мощи, атрибут владычества.

И отмахнул ящеру вежливый поклон – то ли шутейный, то ли взаправду.

Разговорами про атрибут наследника не убедили, он захотел прибить варана, а если нет, хотя бы уволить на пенсию. Однако триумвират не позволил. По легенде, сказали, пока варан торчит в кабинете базилевса, власть крепка, а стране ничего не угрожает.

– Это хтоническое чудовище, – толковал Мышастый, – от уицраора государственности посланец. Приглядитесь, высочайший, узрите сияние вокруг. Се – иглы духа, любого врага пронзит насквозь.

Потентат честно таращился, но никаких игл узреть не мог. Однако благоухал варан изрядно – этого у посланца уицраора было не отнять.

– Привыкнете, – кратко комментировал Мышастый.

На осторожный вопрос базилевса, не сожрет ли его зверюга, триумвир отвечал, что беспокоиться не о чем: варан хорошо питается и без письменного разрешения аквариум свой покинуть не имеет никакого права. В благонамеренность варана не очень-то он поверил, но сделать все равно ничего не мог, не было у него пока такой власти – чего-то делать.

Вторая трудность относилась уже прямо к работе базилевса, или, правильнее сказать, к миссии как таковой. Надо было как можно натуральнее изображать покойного предтечу перед широкой публикой, особенно в телевизоре. Пластический грим лишь частично решал проблему, одной похожей физиономии мало было, чтобы сойти за базилевса. Следовало так же трогательно и неуклюже приподнимать плечо, так же насмешливо щуриться в ответ на неприятные вопросы и, наконец, остро шутить в особенной базилевсовой манере. Все это давалось непросто, и если шутку могли еще подсказать по наушнику в ухе, то махать рукой, щуриться и изображать стареющего, но вечно юного супермена приходилось уже самому.

Часами наследник высиживал перед экраном, просматривал видеозаписи, кадр за кадром изучал повадку потентата – среднюю между чутким тигром в зимней ночи и разухабистым алехой в тюремной камере. Он усваивал манеру почившего вождя не только говорить и двигаться, но и манеру мыслить, а значит, влиять на людей: запугивать их или, напротив, располагать к себе…

Но вот, наконец, предварительные муки кончились и перед привычно ликующими подданными явился новый базилевс – не экранный, из телевизора, а живой, теплый, натуральный.

Он стоял на дворцовой площади, прямо на трибуне, и людское море волновалось перед ним – тщательно отобранное, проверенное и совершенно безопасное, к тому же под заботливым присмотром снайперов. Базилевс не боялся покушений, не научился еще бояться, но порядок требовал: в любом собрании не меньше трети – офицеры службы хранителей. То есть все шло по старой испытанной формуле: где двое соберутся во имя мое, там и я с ними.

Но базилевс не думал в тот миг о формулах и догмах, лишь в восторге и упоении созерцал человеческое море.

– Соотечественники! – сказал он, и голос его, поддержанный электронными усилителями, прогремел как будто с самых небес. – Пришла пора подняться с колен!

Заклинание было беспроигрышным. Год за годом народ призывали подняться с колен – и люди принимали это с восторгом. Да, да, великий базилевс, подняться с колен, а как же иначе, давно пора, да славится наш потентат, гип-гип, ура! Потом крики понемногу стихали, апатия овладевала массами, и все еле таскали ноги вплоть до нового призыва…

– Поднялись с колен – и легли на бок, – рискованно шутил Хабанера, вызывая недовольство потентата, который, как ни крути, и сам был из народа, а потому не мог не верить словам верховной власти – то есть своим собственным.

Но прежде чем настал великий день и наследника выпустили перед народом, перед этим, говорю я, много дней и недель ему, словно кинозвезде, устраивали кинопробы, записывали речи и выступления. И втуне это не прошло – с каждым днем он становился все ужаснее, все ближе к сияющему образу всемогущего владыки: место кесаря, вопреки пословице, очень красило человека – красило, меняло, выворачивало наизнанку.

Было тут, впрочем, и еще одно могучее обстоятельство, о котором он никому не говорил, но в которое свято уверовал.

Источник могущества, питавший базилевса, находился не в воздушных эмпиреях каких-нибудь, а прямо здесь, под боком, – шел напрямую от варана. Зверь в вольере испускал страшную силу, потентат ощущал ее то как жаркий ветер, то как темный, мерцающий свет, а то как просто коридор, который вел от него к варану и дальше, в необозримую пустоту.

Может, не соврал Мышастый и варан подлинно был драконом, через которого сферы транслировали силу и волю прямо к нему, базилевсу? Этот вопрос следовало изучить или, напротив, не совать длинный нос куда не надо – а вдруг источник силы прекратит существование или, чем пес не шутит, прекратят самого наследника?

Мышастый, к чьему мнению он прислушивался, тоже рекомендовал ему не слишком-то заноситься.

– Скромность, базилевс, скромность и смирение – вот свойства подлинного властителя, – говорил многоопытный триумвир. – Иному в зад подуло из вентилятора, а он уж думает, что это ветры истории…

Такие слова слегка обижали потентата, так, совсем чуть-чуть. Он и правда считал, что история подхватила его, несет на широких крылах, поднимая все выше и выше для дел удивительных и ужасных, а вентилятор тут и вовсе ни при чем, вентилятор и выключить можно. Он уже не был тем гниловатым юношей, которого презирали и чуть побаивались знакомые и родственники, он был призван и избран.

Благодаря темной ли силе или ухищрениям помощников, но базилевс теперь был вылитый предтеча, в телевизоре уже и сам себя не разбирал: где он, а где покойник. Правда, предтеча был постарше, и это беспокоило – элите все равно, но не заметят ли разницы смертные телезрители?

Мышастый уверял, что не заметят, а заметят, так спишут все на пластику, на ботокс.

– Настоящий мужчина, – разъяснял триумвир, – ботокс колет не реже чем раз в год, а истинный мачо – раз в полгода. Кто чаще – тот уже не мачо, а метросексуал, таких мы не приветствуем, они подозрительны…

Время шло, и наследник все больше входил во вкус: ему нравилось думать про себя, что он в самом деле базилевс – драгоценнорожденный и законно избранный. Тем более что все вокруг подтверждало это – и почтение челяди, и роскошные апартаменты, и встречи с иностранными лидерами, и, конечно, варан в аквариуме.

Базилевс теперь часто подходил к загородке, с нежностью смотрел на чудовищного зверя. Ящер всякий раз поворачивал к нему голову, глядел одним глазом, иногда даже вставал на ноги и тяжело подползал к стеклу, чтобы приложить к нему тупую, как снаряд, брылястую морду. Владыка привык к варану: казалось, между ними затеялась связь не только мистическая, но и человеческая – варан полюбил потентата, хотел сказать ему что-то, но не решался: в конце концов, он ведь тоже был подданным, хоть и с хвостом.

Ну нет, так и нет, думал потентат, может, не время еще. И, успокоенный, отходил прочь, шел любоваться садом камней.

Сад этот он обнаружил случайно: гулял по коридорам от скуки и на каждом углу заворачивал все время влево – интересно было, придет ли туда, откуда вышел. Но туда не пришел, а вышел прямо к застекленной стене, за которой открылся ему удивительный и странный вид.

В тесном закрытом дворике, квадратном, как китайский сыхэюань, на сером песке, в космической пыли лежали гигантские прозрачные кристаллы. Здесь было зябко и безветренный воздух стоял неподвижный, пустой, прохладный, словно только что открыли холодильник. Временами сверху на кристаллы падал прямой луч солнца, и они вспыхивали тысячью радужных огней, ослепляли глаз, и потом надо было долго моргать, чтобы восстановить развалившийся мир.

При близком рассмотрении кристаллы оказались не чем иным, как обработанными алмазами. Правда, алмазы это были не природные, а выращенные искусственно, при помощи высокого давления. Впрочем, как известно, искусственные еще даже лучше настоящих, они кристально чисты, в них нет трещин, замутнений или вкраплений.