Страница 19 из 41
Офицер был явно ошарашен. Ничего не понял.
— Говорите кратка и связна, — только и промычал он.
А Гашек, гостеприимно распахивая дверь, с радостью проговорил:
— Сейчас я все доложу. Прошу, господа.
Все прошли в комнату. Офицер плюхнулся на стул, солдаты остались у дверей. А Гашек начал священнодействовать. Он так уморительно изображал идиота, так увлеченно вошел в свою роль!
— Теперь, господин обер-лейтенант, имею честь доложить о своем боевом подвиге. Сижу это я вчера на станции Батраки, на берегу Волги, и проклинаю тот час, когда меня мама на свет произвела. Другой, посмотришь, сопляк, полная дохлятина, а он в армии солдат, и винтовочка при нем. Идет, как герой. А я детина хоть куда. Как дам раза — одним махом трех побивахом, а никто меня в армию не берет. Царь Николаша призвал было меня на двадцать первом годке, да не пришлось мне воевать. Гоняли, гоняли по гарнизонным тюрьмам и психбольницам, да так и выгнали, признали, будто я идиот. А спрашивается, кто из умных может сказать, что я идиот? И разве идиот не может быть солдатом? Солдату голова) не нужна. За него начальство думает. Солдату лишь бы руки покрепче, чтоб врага колоть, да кишок побольше, чтоб выпустить их, когда придет его час, за царя и отечество.
Офицер, который, казалось, начал дремать, поднял голову:
— Эй, ты, ближе дело!
— Есть ближе. Сижу и думаю. Как бы совершить что-нибудь героическое. А тут как раз гляжу: офицерик идет, точь-в-точь, как вы, такой же щупленький и деликатный. И направляется прямо в сортир, из которого я только что вышел. Ну, думаю, на ловца и зверь бежит. Сел я под дверями и жду. Сижу десять минут, двадцать, тридцать… Не выходит офицер.
В том же духе Гашек рассказал, как пьяный офицер провалился в нужник, а он, раздвинув и поломав гнилые доски пола, спас его и после настойчиво требовал у коменданта бумагу о совершении подвига, за что и был выгнан в шею.
— Отставить смех! — крикнул офицер на своих солдат, которые не переставали хохотать.
— Есть отставить смех! — лихо подхватил Гашек. — Здесь, господа солдаты, смех действительно ни при чем. Такому человеку, как спасенный мною офицер, с первого взгляда, конечно, цена — грош, но кто поручится, что завтра он не будет большим чином. Смею доложить, что даже вынутый из сортира, он вел себя так, будто ему назавтра предстояло получить, по крайней мере, звание генерала.
— Молси, дурах! — проревел офицер. — Фаш токумент!
— Документ? — воскликнул Гашек в восторге, уставившись на чеха глазами, полными нежности. — Люблю документ!
И он начал рассказывать длиннющую историю о том, как ни одно правительство не хочет выдать ему документа.
— Нет токумент, ходим комендатур. Там допрос, — сказал офицер.
— Я готов, господа! Побеседовать с начальством я большой любитель. Прикажете идти в подштанниках? — обратился он к офицеру, — может, там обмандируете — мне это на пользу. А не то подождем, пока моя бабуся закончит стирку брюк. Нам, собственно, торопиться некуда.
Не выдержал офицерик.
— Отставить! Я идти отсюда. Довольно с меня. Хватит!
— Вы счастливый человек, — обрадовался Гашек и пошел за ним, не отступая ни на шаг. — На других посмотришь, так они вечно чем-то недовольны, все им чего-то не хватает.
— Исчезните! — прокричал офицерик.
— Извините меня, я хочу вам рассказать только один анекдот…
— Уберите его! — обернулся офицер к Оле. — Куда он прет в подштанниках?
И ни слова не говоря, быстро ретировался с поля сражения. За ним весело шагали солдаты, вдоволь насмеявшись над рассказами «колониста».
Девушка подошла к Гашеку, который все еще делал вид, что хочет идти за чехами, и втянула его в комнату.
— Вы — великий артист, — сказала она ему.
— Есть хорошая русская пословица: «нужда скачет, нужда пляшет, нужда песенки поет», — ответил он, лукаво улыбаясь. И задумался…
…Многое, может быть, промелькнуло в памяти за это короткое время. Но уж слишком неподходящей была обстановка для воспоминаний, каждую минуту могли появиться те, кто искал Гашека. Нельзя терять ни секунды.
Вскоре он исчезает с дачи.
Писатель решил двигаться из Самары на северо-восток к Большой Каменке. «Там живет поволжская мордва, — рассудил он. — Это народ добродушный, весьма отзывчивый».
И не ошибся. Как-то однажды его догнала подвода. На ней восседал крестьянин-мордвин.
— Куда путь держишь, душа любезный? — спросил он, останавливая свою подводу, на которой возвышалась гора капустных кочанов.
— Так себе, — ответил Гашек, — прохаживаюсь…
— Хорошо делаешь, — в тон ему, с напускным равнодушием проговорил мордвин. А потом, помолчав, добавил:
— Прохаживайся, прохаживайся, голубок.
Помолчал еще немного, а затем проговорил:
— В Самаре казаки народ режут. Садись на воз, вместе поедем.
Гашек подсел к вознице.
— Страшные вещи творятся там, — продолжал крестьянин. — Везу это я себе на базар капусту, а навстречу из Самары Петр Романович из Лукашовки. Возвращайся, говорит, обратно, белогвардейцы возле самарских дач капусту отбирают. У меня все взяли. А с соседом моим Дмитричем беда приключилась. Смилуйтесь, братцы, — обратился он к ним, — разве своих можно? Чать, православных обираете. Вот тут-то они и взъерошились. «Нынче наше время пришло», — закричали в ответ и зарубили его.
Мордвин замолчал, пристально посмотрел на Ярослава. В его глазах можно было прочитать: «Понимаю, все понимаю, сам тоже бежишь оттуда».
— Так, — проговорил он тихо после минутного молчания, осторожно выбирая дорогу. — Хорошо, что сюда пришел. У нас спрячешься надежно. Народ наш много натерпелся от царя. А теперь, когда мы заимели землю и поля, смотри-ка ты, помещики и генералы снова хотят хозяевать, драть с нашего брата шкуры. Дудки!
Возница вынул холщовый кисет с махоркой.
— Закуривай.
— Спасибо.
— А ты чей будешь? Издалека? — спросил он, задымив самокруткой.
— Издалека, дяденька.
— А у вас бои идут?
— У нас? Нет, там все в порядке, спокойно.
— Да-а-а… Тут, конечно, ничего другого не сделаешь. Бежать — и только. Вот, если бы тебе удалось за Волгу… Там без генералов, помещиков и купцов. Собираются там великие силы против тьмы самарской. Ты, голубок, не бойся, к вечеру к нам доедем. Я тебя переодену в мордовскую одежонку, лапти получишь. А утром двинешься дальше, на Большую Каменку. Только смотри в оба! А потом уж как-нибудь и к своим опять попадешь.
На следующее утро в новом, необычном одеянии Ярослав продолжал путь на северо-восток. К полудню миновал какую-то татарскую деревню. Уже за нею Гашека догнал татарин.
— Бежишь? — коротко спросил он. И ни слова больше не говоря, не дожидаясь ответа, сунул в руки краюху хлеба. Затем, обернувшись, пожелал счастливого пути. Можно ли забыть такое?
Через полчаса после этой встречи догнал беглеца другой татарин из той же деревни. На ломаном русском языке предупредил, чтобы шел не по шоссе, а по берегу. Причем, как запомнилось Гашеку, неоднократно повторял:
— Казаки, шоссе есть казаки, куда идешь…
Расставаясь, подарил пачку махорки, коробку спичек и листок бумаги на курево. А уходя, добавил:
— Татар — бедняк, генерала — сволочь…
К вечеру Гашек добрался до Большой Каменки. Войдя в первый попавшийся крестьянский дом, перекрестился перед иконой, висевшей в правом углу.
— Вечер добрый, — обратился к сидевшему за столом многочисленному семейству.
Все приветливо поздоровались.
— Откушайте с нами, — предложила хозяйка.
— Спасибо, — ответил Гашек и подсел к столу.
Хозяйка принесла деревянную ложку, положила перед гостем, а хозяин придвинул хлеб и нож.
Никогда Ярослав не ел такого вкусного супа! С огромным наслаждением глотал он картошку, клецки. И особенно было приятно, что никто не задавал ему никаких вопросов. Все как будто в порядке вещей.
Только когда поели, хозяин сказал:
— Спать придется на чердаке.
И вдруг неожиданно: